Кант поставил один общий вопрос, каким образом наш рассудок может составлять априорные, т. е. предшествующие опыту, рассуждения. Кант заранее исключил так называемые аналитические суждения, составляющие лишь простое расчленение и объяснение данного понятия, и занялся суждениями синтетическими, то есть такими, которые прибавляют к данному понятию новое содержание. Например, утверждение, что все протяженны, то этим не расширяется понятие о теле, т. к. понятие о протяжении уже входит в понятие тела. Такие объяснительные суждения называются аналитическими, и они, разумеется, не требуют опыта. Было бы нелепо проверять опытом относительно каждого тела свойство протяженности, без которого каждое тело немыслимо. Иное дело утверждение, что все тела тяжелы. Тяжесть не есть необходимое свойство тела, вытекающее из самого понятия о теле. Тело не может быть более или менее протяженным, но может быть более или менее тяжелым. Поэтому ум легко допускает существование тел вовсе не тяжелых, невесомых. Утверждение “некоторые тела тяжелы” является синтетическим суждением, так как к понятию тела прибавляется новое содержание, прибавляющее ему свойство быть тяжелым. По мнению Канта, существование синтетичных и в то же время априорных суждений доказывается уже самим существованием математики как науки, состоящей из суждений априорных и в то же время очевидно расширяющих содержание понятий. Открытие априорных синтетических суждений Кант считал одной из главных заслуг своей философской критики.
От общего вопроса о возможности априорных суждений Кант переходит к частным вопросам о возможности суждений математических, естественнонаучных и метафизических.
Что математика и естествознание возможны, не требует доказательств, так как эти науки существуют. Но для Канта важно решить, каким образом они возможны. Это вопросы теории познания науки, основанной Кантом, и получившей развитие с 60-х годов прошлого столетия. Путем рассуждений Кант приходит к выводу, что априорное созерцание (а вместе с ним и вся математика) возможно лишь таким образом, что оно содержит лишь форму чувственности, находящуюся не в объектах, а в субъекте и предшествующую всем предшествующим впечатлениям. Для математики такими априорными формами чувственного созерцания являются пространство и время. Но раз это форм, а не объекты, то, очевидно, что сами по себе как пространство, так и время лишены содержания. Лишь благодаря опыту они наполняются содержанием. Опыт этот дается ощущением наших внешних и внутренних чувств.
Но раз формы чувственности – пространство и время – находятся в субъекте, а содержание дается опытом, посредством ощущений, то отсюда прямо следует, что все наше познание, как априорное, так и эмпирическое,применимо лишь к предметам опыта и ни в каком случае не может быть сверхчувственным, сверхопытным или, по Канту, трансцендентным. Прежде всего очевидно, что мы познаем вещи не самих в себе, а только явления. Действительно, раз содержание наших представлений дается ощущениями, а форма существует в объекте, то на долю вещи в себе не остается ровно ничего, кроме нашей уверенности в ее существовании:форма оказывается чисто субъективной, а содержание – результатом воздействия объекта на субъект; чисто же объективно мы ничего познать не можем, хотя мы уверены в существовании независимых от нас объектов как источников наших ощущений.
Весь так называемый “идеализм” Канта сводится поэтому к признанию субъективных форм, хотя и предшествующих опыту, но помимо опыта лишенных всякого содержания и, стало быть, применимо исключительно к предметам опыта, к явлениям, а не к трансцендентным реальностям. В этом - огромный шаг вперед, сделанный Кантом. Он первый объяснил, почему абсолютное понимание невозможно. Кант показал, что относительность нашего познания вполне совместима с его достоверностью, что мы вовсе не вращаемся в мире смутных призраков и бессвязных сновидений, а просто мыслим сообразно с законами нашей чувственности, нимало нас не обманывающей, но и не сулящей нам мнимого познания. Призраками и сновидениями оказались как раз те абсолюты и трансцендентные реальности, которыми тешились метафизические системы.
Большое внимание кант уделил решению антиномий. Антиномия есть противоположение двух утверждений, из которых каждое, по-видимому, может быть вполне убедительно доказано. Примером может служить начавшийся еще в древности спор о величине и продолжительности существования мира. Кант ставит тезис: мир имеет начало во времени и пространстве, и антитезис: мир безграничен и бесконечен во времени и пространстве, и показывает, что каждое из этих предложений имеет за себя доводы, по-видимому, весьма сильные. Кант разрешает этот вопрос следующим способом.
Если я утверждаю, мир в пространстве бесконечен, а мне говорят, что мир конечен, то мы оба говорим о мире явлений, потому что пространство есть субъективная форма (форма чувственности). Но при этом я, в сущности, утверждаю, лишь одно, а именно, что пространство бесконечно, и этим вовсе не доказываю, что эта сама по себе пустая форма наполнена каким-либо содержание. Мой противник, утверждающий, что мир конечен, не может доказать конечности пространства, но его утверждение, что мир явлений имеет пределы в пространства, также произвольно, потому что ни он, ни я не знаем этих пределов. На самом деле при всех подобных утверждениях обе стороны воображают, что имеют дело не с миром явлений, а с миром, как вещью в себе, не зависимым от нашего способа познавания. Если отбросить эту иллюзию, то окажется, что мир есть не что иное, как эмпирическое восхождение нашей мысли в ряду явлений. Очевидно, что мир – величина вполне неопределенная – никогда не может быть нам дан в целости, а поэтому одинаково нелепо утверждать, что “мир как целое” конечен или бесконечен. Мир сам в себе нам вовсе неизвестен, а мир как ряд явлений – есть величина неопределенная, постоянно колеблющаяся в зависимости от суммы опыта, стало быть, не конечная, но не бесконечная, ибо никакого мерила “величины мира” у нас не существует.
Кант разрешает знаменитую антиномию, противополагающую между собою идеи необходимости и свободы.
Опираясь на авторитет самой природы, определяющей, что и человечество, как все сущее в мире, должно бороться и тем самым двигаться вперед, кант с бесстрастной философской уверенностью, гипнотизировавшей его современников, выводил как дважды два четыре: раз выявление лучшего, на что способен человеческий род, невозможно без борьбы, значит, максимум возможного развития может быть достигнут при раскрытии всех противоречий и, значит, при максимальной свободе самовыражения людей.
Но полная бесконтрольность в освобождении людского эгоизма может снова поднять одних над другими и вторых подчинить страстям и корысти первых. Значит, для спасения хотя бы той же самой свободы нужна абсолютная правовая организация общества: “максимальная свобода с непреодолимым принуждением”.
О Канте можно сказать, что он был не только философ в обыкновенном смысле этого слова, но мудрец, живший в мире и для мира. Он сам определил всю деятельность, сказав, что две вещи в мире наполняют его священным трепетом: созерцание звездного неба и сознание нравственного долга. В своей “Естественной истории неба” он положил начало самым широким обобщениям относительно мира явлений; в своем сочинении о религии Кант провозгласил принцип: нравственная жизнь, и только она одна, есть истинное служение божеству. “Все, исключая добродетельной жизни, что человек думает сделать, чтобы угодить Богу, есть просто суеверие и лжеслужение (Afterdienst) божеству”. Если о каком-либо философе можно сказать, что для него религия была моралью, и, наоборот, мораль – религией, то таким философом был, конечно, Кант. Он имел полное право сказать, что его учение есть религия чистого разума.