Заканчивая свой доклад, Тертий Иванович Филиппов произнес следующее:
«Я кончил, милостивые государи, и, предполагая, что, по вниманию к важности рассмотренного мною вопроса, кто-нибудь из присутствующих пожелает вступить со мною в дальнейшие объяснения, счел полезным выразить сущность сказанного мною в следующих кратких положениях:
а)По буквальному смыслу соборного определения 13 мая 1667 г., употребление до-никоновского обряда воспрещено было на будущее время безусловно. Отлучение от Церкви и клятва собора, не касаясь лиц, употреблявших эти обряды до соборного о них решения, изречены были на всякого, кто после сего решения отказывался принять новоисправленных церковный обряд.
Б)Этому определению вполне соответствуют приведенные в моем рассуждении последующие постановления духовной и мирской власти до времен Екатерины II, равно как и полемические приемы обличителей раскола за этот период времени.
В) Разрешение употреблять до-никоновский обряд, данное обратившимся к Церкви старообрядцам сперва при Екатерине II, сперва без определенных условий, а потом при Павле I, на условиях, изложенных в 16 правилах 1800 г., с точным смыслом соборного определения 1667 г. не согласно.
Г)Ограничение церковных прав единоверцев, изложенное в 11-м и некоторых других пунктах правил митрополита Платона, ставит их в такое положение, которому в православной Церкви нет никакого подобия и которое во всяком случае не согласуется с постоянным и всеобщим православным началом свободы обряда.
Д) Для устранения этих противоречий, которые связывают не только единоверцев, но и нам самих, необходим пересмотр соборного определения 1667 г., в котором не было предвидено случаев искреннего обращения к Церкви, на условии сохранения прежнего обряда.
Е) Наиболее удовлетворительным способом для пересмотра этого определения было бы созывание нового собора, который необходим православной Церкви и по другим, не менее важным причинам.
После доклада, сделанного Тертием Ивановичем Филипповым, сам он тщательно следил за откликами иерархов Церкви как на него, так и вопросы, поднимавшиеся в единоверческой среде, прежде всего на вопрос о возможности поставления епископов. Собрание отзывов иерархов Православной Церкви на свой доклад и запросы единоверцев, сделанные Филипповым, хранятся в его архиве. [x] Приведем кратко некоторые из них. Широта этих мнений поразительна даже для современного взгляда – она простирается от совершенно «старообрядческих» суждений до почти полного отвержения Единоверия и призывов к его подавлению.
Первую крайнюю точку зрения высказал архиепископ Иннокентий Камчатский, утверждавший, что единоверцам следует «дать епископа, даже чтобы он принял исправу и проклял табак». При этом Владыка не уточнял, о какой исправе может идти речь – по второму (через миропомазание) или по третьему (через покаяние) чину. В первом случае взгляд полностью совпадает с белокриницким и беглопопвским, во втором – это повторение первоначальных «пунктов» инока Никодима, от которых тот позднее отказался в пользу полного принятия. Знаменательно, что Иннокентий Камчатский также высказался за полную свободу браков между ново- и старообрядцами и за дозволение венчать такие пары в старообрядческом, новообрядческом или единоверческом храме по их выбору. Вполне логично указывая на дозволение браков с католиками и протестантами, то есть иноверцами, он настаивал на полном Православии старообрядцев, причем любых согласий, включая безпоповцев.
Противоположный взгляд выразил епископ Антоний Вологодский, утверждавший, что Единоверие вообще не имеет отношения к Православной Церкви. По его суждению это – вторая Церковь, существование которой допущено по слабости; единоверцам «и так сделаны уступки». Интересно, что он (единственный из всех), по сути, подтверждая самые пессимистические взгляды старообрядцев и единоверцев, напоминал о «наложении проклятия на двуперстие и другие раскольничьи обычаи» (а не на лиц, не подчинившихся Церкви). Тем самым Антоний открыто поддерживал воззрения, высказанные в Пращице, Розыске и других наветных книгах, на которые во второй половине ХIX века уже не принято было ссылаться. Открыто цитировал Пращицу 1752 г., содержавшую проклятие попов, служащих на семи просфорах и ходящих посолонь, также архиепископ Платон Рижский. Тот же Антоний также, причем именно в связи с Единоверием, высказался против какого-либо созыва Поместного Собора Российской Православной Церкви, на котором, по его словам, придется «иметь разсуждение с беглыми солдатами в монашеском платье, что унизительно для Церкви». [xi] Враждебную Единоверию точку зрения высказал также епископ Подольский Леонтий. Резко высказавшись против предоставления единоверцам епископа, он сослался на известную Записку старообрядческого (Белокриницкого согласия) епископа Силуяна о том, что, допустив у себя существование Единоверия, Церковь «впала в противоречие».
Однозначно «за» предоставление Единоверию епископа высказались Парфений Иркутский, Иринарх Рязанский, Филарет Черниговский, Феогност Псковский (с условием, что епископы будут викарными). Арсений Киевский был «согласен дать одного или нескольких епископов, лишь бы они (единоверцы – В.К.) взяли их на свое содержание». Особая точка зрения (с пометкой Тертия Ивановича «глупость») была у Феофилакта Кавказского, предложившего в случае недоверия единоверцев местному архиерею «брать им священство» от другого, по их вкусу. Однозначно «против» (без объяснения) были Евсевий Могилевский, Евсевий Грузинский, Сергий Курский, Евсевий Симбирский, Евсевий Саратовский, Григорий Калужский.
Многие видные иерархи высказали свои особые точки зрения. Митрополит Филарет Московский высказался в том духе, что одного епископа недостаточно. Однако, наличие множества епископов, по его мнению, «привело бы к несообщительности Церкви», что может оказаться в противоречии с Символом веры. Развернуто выступил епископ Платон Костромской. Основное его побуждение состояло в укреплении единства Церкви так, как он его понимал. Не выступая в принципе против старого обряда как такового (в отличие от Антония Вологодского и Платона Рижского), он (не без основания) предположил, что «число желающих этого присоединения (общеправославных к Единоверию – В.К.) так велико, что если б дозволено было безпрепятственно, то многие православные церкви остались бы м.б. вовсе без прихожан». Появление особых епископов привело бы, по его мнению, как и святителя Филарета, к «раздранию Церкви». Если и учреждать единоверческую иерархию, то следует «снестись с Восточными Патриархами, так как это новое учреждение (точка зрения, близкая Тертию Ивановичу). Владыка Платон к тому же утверждал, что «необходимо уничтожить название «единоверие», но пусть называется единоверческая церковь православною, и ея члены православными». Реально это привело бы к отмене пресловутого 5 пункта Правил митрополита Платона – любой православный христианин мог бы свободно выбрать для себя старый или новый обряд. Одновременно «необходимо воспрепятствовать единоверцам называть правящую Церковь великороссийскою». [xii] Он видел в таком разделении вред не только с церковной, но и с государственной точки зрения. Видя причины церковных нестроений не столько в расколе XVII века, сколько в абсолютизме Петра Великого, Арсений предлагал «сделать уступку единоверцам – исключить из месячной минеи службы 30 Августа и 27 Июня, составленные по повелению Петра I, а также молебное пение на Рожество Христово. Нектарий Нижегородский, ничего не сказав о епископах, предлагал «отменить пятый пункт правил Митрополита Платона и допустить совершенное равенство при переходе их православных приходов в единоверческие».
Особняком стояли мнения архиепископов Нафанаила Архангельского и Нила Ярославского. Они были против создания единоверческой иерархии, но за полную свободу обряда. Нафанаил предложил снять клятвы, при этом поставляя священников «по обычному преемству». Нил Ярославский на тех же условиях стоял за «допущение старых обрядов в православных храмах».
Точки зрения Платона Костромского, Нектария Нижегородского, Нафанаила Архангельского и Нила Ярославского на первый взгляд кажутся привлекательными, особенно в условиях повсеместного сочувствия старому обряду и огромного числа «незаписных», о чем нам уже приходилось писать. Однако осуществимы также начертания могли бы быть лишь при полном восстановлении соборности Церкви, роли общин и выборности всего духовенства, снизу доверху. Иными словами, следовало возвращаться к Кормчей. Пришлось бы отказаться от всей синодско-консисторской системы, которая насаждала в среде духовенства враждебность к русской церковной старине. Была и чисто бытовая, но, по сути, непреодолимая причина. Назначаемое на приходы священство, соответствующим образом подготовленное в семинариях и к тому же, как правило, многодетное, вряд ли решилось бы переучиваться – освоение одного лишь церковного пения заняло бы достаточно много времени. К тому же многие привыкли сокращать службы, крестить «абы как», повсеместно приходится читать и о привычке тогдашнего духовенства к табаку. Но самое главное, что правила перехода общин с нового на старых обряд (и, при желании, наоборот) были не прописаны, и вместо желаемых (похоже, и высказывавших такие предложения архиереями) результатов, имели бы действие, скорее, обратное – подавление и упразднение Единоверия как такового, растворение его и тем самым укрепление раскола. Как всегда в России, эти вопросы могла успешно решить лишь Верховная государственная власть, волю которой нельзя было не выполнить. А именно она-то и бездействовала. Наряду с другими многочисленными прошениями на эту тему к Александру II в 1867 году обращается и Тертий Иванович Филиппов со «Всеподданнейшим докладом о необходимости изменения отношения к единоверию». [xiii] Ответа не последовало. Хотя великий реформатор и интересовался достаточно живо церковными делами, занимал его совершенно иной круг интересов, прежде всего, о допущении женатого епископата. [xiv]