Это необычайное сочетание любовного знания и почитания прошлого со смелым устремлением в будущее делало его одновременно и консерватором, и реформатором. Поэтому так характерно одно из названий его произведений: “Реформа, реформация и исполнение церкви” (Петроград, 1916).
Карташев не был напуган размерами русской катастрофы, он никогда не терял веры, что безбожие и надругание над собственными святынями будут изжиты русскими людьми и путем покаяния родина будет очищена от лжи и жестокости советского деспотизма. Он писал: “Дух захватывает радостная надежда на возможность свободной церковной работы в освобожденной России” [vi]. Несмотря на сосредоточенность на задачах, касающихся родины, Карташев никогда не забывал о вселенскости Церкви. Он живо интересовался экуменическим движением и принимал участие в работе Содружества св. Албания и преп. Сергия Радонежского. Он считал примирение христиан самой насущной задачей нашего времени. В своей замечательной статье “Соединение церквей в свете истории” (Христианское воссоединение, Париж, 1933) он решительно опровергает тех православных богословов, которые, под влиянием Запада, учат о прекращении церковной жизни вне пределов восточных автокефальных церквей, перенося на православную почву римо-католическую догматику. Он пишет: “Древние каноны обязуют нас признавать реальность таинств в церквах схизматических и еретических... Все верующие во Святую Троицу и вошедшие через дверь крещения суть сыны вселенской церкви, хотя обилие благодати в них не одинаково, смотря по степени соблюдения апостольской веры”.
Когда в 1933 году о. Булгаков сделал на одном из съездов Содружества предложение о вступлении в общение в таинствах с теми англиканами, которые исповедуют православно свою веру, Карташев встал решительно на сторону своего друга и в ряде статей дал историческое оправдание этой, казавшей для многих революционной, идеи. Карташев считал благочестивой утопией надежду многих, что богословы, сидя за круглым столом, найдут мирное решение всех догматических разногласий и таким образом будет восстановлено потерянное единство церкви. Он был уверен, что без борьбы и усилий эта желанная цель не будет достигнута. Поэтому он писал: “Если группа православных и англикан решится посвятить себя героической работе завершения примирения путем общения в таинствах, то стена, отделяющая их от церкви, будет прорвана и новый центр единства будет осуществлен, который сможет привлечь к себе других членов. Для этого необходимо единство веры между ними и благословение их действия хотя бы одним епископом с каждой стороны. В таком случае их действие можно считать оправданным с точки зрения вселенской миссии церкви. Отказ от действия есть отречение от ответственности, перекладывание ее на плечи будущих поколений” [vii].
В этом отрывке, столь характерном для Карташева, выражены и его чувство преемства в жизни церкви, и одновременно его решимость искать новых путей для решения насущных вопросов современности. В его лице русская церковь обрела подлинного выразителя ее сокровенных чаяний быть строительницей и вдохновительницей Святой Руси, лучезарной, открытой для творческой деятельности человека во всех областях жизни — политической, социальной, научной и художественной. Русское православие имеет и другой, темный лик мироотрицания и неприятия культуры. С ним Карташев был в упорной борьбе, и его представители со своей стороны видели в нем своего наиболее опасного противника. Карташев верил, что именно православие помогло русским людям создать все то прекрасное и неразрушимое, чем украшена их трудная и многогрешная история. На этом основании он и строил свою надежду, что церковь снова займет руководящее место в жизни русского государства.
Карташеву не удалось видеть осуществление своих планов. Большую часть жизни он провел в изгнании, и не было ему дано радости потрудиться на родной земле. Но он оставил после себя большое наследство, которое будет неоценимым пособием для будущих поколений строителей православной культуры. Карташев был выдающимся историком русской церкви, самоотверженным общественным и политическим деятелем и глубоко верующим христианином [viii].
21 ноября 1973 года
***
Епископ Кассиан (Безобразов)
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ КАРТАШЕВ
Исполнившееся 11 (24) июля 1955 года восьмидесятилетие А. В. Карташева обнимает собою целую эпоху. В его детской памяти врезалось убийство Императора Александра II, пережитое им в невозмущенной тишине русской провинциальной глуши. И он же в наши дни своим нестареющим духом откликается — живее, чем многие молодые — на происходящее в мире в исходе второй мировой войны. Но мало того, что эти восемьдесят лет составляют целую эпоху, на протяжении которой жизнь мира изменилась до неузнаваемости. В своем православном восприятии истории Антон Владимирович сообщает этому пестрому содержанию внутреннее единство. И потому его восьмидесятилетие выходит за тесные пределы дружной ученой семьи. Посвящая своему старейшему члену настоящую книжку “Православной мысли”, совет Богословского института переживает этот домашний праздник как событие общественное, на которое не могут не отозваться ни Русская зарубежная церковь, ни русская эмиграция вообще. Прежде всего, чисто внешне, Антон Владимирович есть то звено, которое соединяет наш Богословский институт с духовной школой русского дореволюционного прошлого. Он ее прошел всю, снизу доверху, от духовного училища до Санкт-Петербургской Духовной академии, где, по окончании курса, был и преподавателем: и. д. доцента по кафедре истории Русской Церкви. Решившись оставить Академию, он поступил в 1905 году на службу в Петербургскую Публичную библиотеку и был избран преподавателем Петербургских Высших женских (Бестужевских) курсов по кафедре истории религий и Церкви. Не только его преподавание на Высших женских курсах, но и его работа в Публичной библиотеке имела характер научный. В свои студенческие годы я очень много слышал об Антоне Владимировиче от знакомых курсисток, ценивших его лекции чрезвычайно высоко. Но познакомился я с ним только по окончании университета, когда я был одновременно оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию и причислен к Публичной библиотеке в качестве “вольнотрудящегося” по отделению богословия. Это было в сентябре 1914 года. Моим первым начальником по службе был Антон Владимирович. Мне было тогда двадцать два года. Я увидел Антона Владимировича за его работою ученого библиотекаря и могу засвидетельствовать, что пополнение библиотеки научно-богословской литературой в размахе старой дореволюционной России было ученой заслугой Антона Владимировича, зорко следившего за специальной библиографией и не отстававшего от движения науки. Всем нам известный богословский “энциклопедизм” Антона Владимировича уже тогда поражал его сотрудников. Опыт беженства, открывший нам заграничные книгохранилища, показал нам, что в последние предреволюционные годы богословское отделение Петербургской Публичной библиотеки стояло на большей высоте, и его книгохранилища были богаче.
Научная работа Антона Владимировича была временно оборвана революцией. Назначенный товарищем обер-прокурора Святейшего Синода, он ушел из Публичной библиотеки. Последовали дальнейшие трагические этапы: обер-прокурор, министр исповеданий Временного правительства последних составов, Октябрьская революция, Петропавловская крепость, почти чудесное спасение от гибели, бегство за границу... Но за границею и возвращение к научно-богословской работе. Она развернулась в нашем институте. Для Антона Владимировича он был прямым продолжением старой русской духовной школы, которая его вскормила, и которой он отдавал свои силы. Не лишено знаменательности, что наименование нашего Богословского института Свято-Сергиевской Духовной академией произошло по инициативе Антона Владимировича, и название это Антон Владимирович употребляет чаще, чем его употребляют другие.
Временно прерванная революцией и возобновившаяся в Париже учено-богословская работа Антона Владимировича уходит своими корнями в его русские духовно-академические годы. Это не новое дело, а то же самое, и Антон Владимирович в своем лице являет живую связь старой и новой русской духовной школы. Не будет преувеличением, если я скажу, что в новой школе Антон Владимирович, по слову ап. Павла (1 Кор. 15:10), потрудился больше нас всех. Не составляет исключения и о. Сергий Булгаков, которого безвременная смерть давно уже вырвала из наших рядов. До открытия нашего института Антон Владимирович работал над его основанием. С первых же лет его деятельности он к своему основному предмету, истории Церкви, прибавил, за отсутствием соответствующего преподавателя, и много лекций по Ветхому Завету. А в грозные дни начала второй мировой войны, когда иностранные жертвователи, обеспечивавшие содержание института, склонялись к мысли о неизбежности его ликвидации, упадок духа вне и внутри института был побежден твердой волей Антона Владимировича, которая восторжествовала и над внешними трудностями и отстояла институт. Это его незабываемая заслуга. Институт пробился через годы военной скудости и дожил до нового расцвета по окончании войны.
К этому надо добавить, что ни у кого из нас нет стольких учеников, как у Антона Владимировича. Его научное руководство ценят и его ищут. И его дело ученики его продолжают не только по истории Церкви, но и по Ветхому Завету, и не в одной Европе, но и в Америке. Маленькая, но характерная подробность. Перегруженность нашей программы заставляет нас ценить случайно освобождающиеся часы почему-либо отсутствующих преподавателей. Но прежде чем об их освобождении успеют узнать другие, они по большей части уже бывают заняты Антоном Владимировичем — даже в его восемьдесят лет!