Полемизируя в новых исторических условиях с кантовской трактовкой «опыта», Б., анализируя творчество Бодлера, приходит к выводу о трансформации «аурного» опыта классического искусства в совокупность шоковых переживаний общества 20 ст. (Именно Бодлер, согласно Б., с его «Цветами зла» эстетизировал это самое зло для публики середины века.) Особый интерес вызывают в начале 21 ст. мысли Б. по философии истории. Оценивая историю (например, тезис 9 сочинения «О понятии истории») как «единственную катастрофу», как чреду «руин» (см. Руины), на которые зрит «ангел истории», уносимый в никуда «бурей прогресса», Б. утверждает исторический материализм как единственный путь для угнетенных покинуть историческую колею. (Хотя, по мысли Б., исторический материализм может победить, только если «воспользуется услугами теологии, которая сегодня, по общему признанию, мала и уродлива и не смеет показаться в своем собственном обличье» – тезис 1.) Б. стремился (вопреки установкам герменевтики) отделить ту или иную часть прошлого от континуума истории: «вырвать определенную биографию из эпохи, определенное произведение из творческой биографии» (тезис 17). Смысл данной процедуры определяется заинтересованностью угнетаемого класса в той или иной интерпретации прошлого: по Б., «исторически артикулировать прошедшее» не значит осознавать «как оно было на самом деле» (тезис 6) «не человек или люди, а борющийся, угнетаемый класс есть кладезь исторического знания» (тезис 13). По убеждению Б. (тезис 16), «исторический материалист» не может отречься от такого понятия настоящего, которое не есть переход, а становление во времени, приход к состоянию покоя. Поэтому такое понятие определяет равно и настоящее, в котором он пишет историю для самого себя. Историзм устанавливает «вечный» образ прошлого, исторический материалист видит в нем опыт, который присутствует только здесь.
Как отмечал Б., «существует невозвратный образ прошлого, который угрожает исчезнуть с таким настоящим, которое не узнало себя в качестве мыслимого в нем» (тезис 5). Б. полагал, что не должно быть заимствований понятийных комплексов исторической нормативности: он отвергает как гомогенное и пустое «время», наполняемое благодаря «упрямой вере в прогресс» эволюционизма и традиционной философии истории, так и выступает против историзма – «нейтрализации» таких масштабов, когда история выступает музеем и «может перебирать пальцами, как четки, очередность данностей». Таким образом, Б. разграничивал два принципиально различных способа восприятия времени: пустое, гомогенное время континуума (присущее историографии правящего класса) и «заполненное» (постоянно прерывающееся) время исторического материализма. Ограничивая себя установкой на выяснение того, «как оно было на самом деле», трактуя историю как замкнутое, прямолинейное, непрерывное течение событий, официальная историография выступает априорным взглядом «тех, кто победил». С точки зрения Б., история, таким образом, интерпретируется как непреложная «последовательность прогресса», ведущего к господству тех, кто сегодня находится у власти: «Представление о прогрессе человеческого рода в истории неотделимо от представления о ее ходе сквозь гомогенное и пустое время» (тезис 13) такая версия интерпретации прошлого неотделима от трактовки времени правящими классами. За рамками осмысления оказывается все то, что в истории было «ошибочным» из истории элиминируется все, что может препятствовать возникновению тотального континуума «происшедшего на самом деле».
Господствующая историография изображает «позитивную» историю великих достижений и культурных свершений, исторический же материалист «отнесется к ним как отстраненный наблюдатель. Ибо то, что он видит в культурном достоянии, – все это, без исключения, вещи такого рода, о происхождении которых он не может думать без отвращения. Они обязаны своим существованием не только труду великих гениев, их создавших, но и безымянному тяглу их современников. Они никогда не бывают документами культуры, не будучи одновременно документами варварства» (тезис 7). Угнетаемый класс, по мысли Б., апроприирует /термин Б., который приближенно возможно перевести как «предназначать для себя», «присваивать» – А.Г., А.Ф./ прошлое, ибо оно «открыто», ибо «надежда на освобождение» в нем уже действует. Прошлое уже содержит – в форме «ошибок, которые стремятся придать забвению», – измерение будущего: «прошлое несет с собой тайный знак, посредством которого оно указывает на освобождение» (тезис 2). Чтобы апроприировать это подавленное измерение прошлого, которое имманентно содержит будущее революционного действия угнетенного класса (а именно это действие ретроактивно искупает прошлое), необходимо, согласно Б., прервать непрерывное течение исторического развития и совершить «тигриный прыжок в прошедшее» (тезис 14). Это осуществимо потому, что «существует тайный сговор между бывшими поколениями и нашим. То есть нас ожидали на Земле» (тезис 2).
Именно такой процедурой обретается фундаментальная асимметрия между историографическим эволюционизмом, отображающим непрерывность исторического движения, и историческим материализмом. По Б.: «Исторический материалист не может рассматривать современность как переходное состояние, она для него включена в понятие времени, которое остановилось. Ибо это понятие определяет как раз ту современность, когда он пишет историю для себя самого» (тезис 16). При этом, согласно рассуждениям Б., «мышлению свойственно не только движение идей, но и равным образом их остановка. Где мышление внезапно останавливается при стечении обстоятельств, насыщенном напряжением, там оно испытывает шок, посредством которого само кристаллизуется в монаду. Исторический материалист приближается к исторической теме единственно только там, где она выходит ему навстречу как монада. Он видит в ней знак мессианской остановки происходившего, иными словами, революционный шанс в борьбе за побежденное прошлое» (тезис 17).
Как постулирует Б., исторический материализм призван «останавливать», «обездвиживать» и «сепарировать» фрагменты исторической целостности: в процессе апроприации прошлого формируется «монада» как такой момент настоящего, с которым непосредственно – в обход континуума эволюции – соединено прошлое революционная ситуация наличного дня трактуется как повторение провальных ситуаций прошлого, как их ретроспективное искупление. Для Б. «точка зрения Страшного Суда» – это позиция тех, кто платил судьбами за чужие исторические триумфы тех, кто необходимо и неизбежно ошибался, дабы эти триумфы смогли осуществиться тех, кто остался «следами», анонимными пометками на полях официальной фиксации великих исторических деяний. Революция, таким образом, предстает перед нами как разрыв эволюционной истории – как точка, где текстура предшествующей истории, истории официально признанных победителей, обращается в ничто.
Одновременно поражение революции радикально обессмысливает всю героическую борьбу предшествующих поколений: «И мертвые не уцелеют, если враг победит» (тезис 6). Революция есть созидательный акт, одновременно выступающий иным измерением фрейдовского «влечения к смерти», стирание доминирующего Текста истории, создание нового исторического Текста, в границах которого осуществится подавленное прошлое. Тем самым каждая новая точка революционных шансов «наполняет настоящим» все уже произошедшее, заново определяет множество иных, неудавшихся попыток революции: «Для исторического материализма речь идет о том, чтобы удержать образ прошлого, который внезапно является в момент опасности перед историческим субъектом. Опасность угрожает как традиции, так и ее получателям» (тезис 6). Что особо значимо, каждая новая революция заново ставит на кон собственное революционное прошлое, являя собой интегративную сумму некогда упущенных революционных шансов: «История – предмет конструирования, отправная точка которого не гомогенное и пустое время, а современность. Так, для Робеспьера античный Рим был прошлым, преисполненным современности, вырванным из континуума истории. Французская революция осознавала себя в качестве нового Рима. Она цитировала Древний Рим точно так, как мода цитирует старое платье» (тезис 14). Согласно Б., каждый раз вновь и вновь осуществляется «присоединение некоторого прошлого к текстуре настоящего», метафоризация истории как особого текста: «Если мы согласимся рассматривать историю как текст, то сможем сказать о ней то же, что говорил один современный автор о литературном тексте: прошлое несет в себе образы, которые можно сравнить с образами, хранимыми на фотопластинке. Только будущее будет располагать проявителем, достаточно сильным, чтобы сделать картину ясной во всех деталях. Многие страницы Руссо или Мариво несут в себе смысл, который их современники были не в состоянии до конца расшифровать». Трактовка исторического времени осуществляется Б. в контексте сюрреалистического опыта и еврейской мистики: оно /время – А.Г., А.Ф./ совмещает признаки аутентичного момента инновационного настоящего, прерывающего продолжительность (дление) истории, и феномена эмфатического обновления сознания («каждая секунда есть малые ворота, через которые мессия мог бы войти» – тезис 18). По мысли Б., соответствующий опыт /Eingedenken – A.T., А.Ф./ суть такой опыт, который «не позволяет понимать историю как нечто совершенно атеологическое». Как впоследствии отмечал Хабермас, Б. было осуществлено определенное «оборачивание» горизонтов «ожидания» и области опыта. Б. не доверял наследию передаваемых благ культуры, переходящему во владение настоящего, а также фиксировал асимметричность связи между усваиваемой действительностью настоящего, ориентированного будущим, и усвоенными объектами прошлого. Б. (уникальный прецедент в неомарксизме) трактовал историю как текст, как множество событий, которые способны лишь «стать сбывшимися», – их смысл, их историчность определяется «задним числом», – тем, каким именно способом они окажутся вписаны в соответствующую символическую систему (см. Постистория). Ретроспективно движение мысли Б. от «философии апофатического» к «апокалиптическому» и – далее – к «культур»-мессианизму вряд ли можно считать завершенным, но (по мысли Деррида, наряду с «тремя религиями, Марксом и Хайдеггером») оно выступило значимым прологом поворотной философской деконструкции 20 ст.