Присущая отечественному уголовному законодательству четырехэлементная классификация преступлений известна уголовному законодательству некоторых других государств. Уголовный кодекс Республики Беларусь все преступления подразделяет на преступления, не представляющие большой общественной опасности, менее тяжкие, тяжкие и особо тяжкие преступления (ст.12). В зависимости от степени тяжести Уголовный кодекс Украины преступления подразделяет на преступления небольшой тяжести, средней тяжести, тяжкие и особо тяжкие (ст.12).
Уголовное законодательство ряда государств придерживается двухчленной или трехчленной классификации (категоризации) преступлений. Например, Уголовный кодекс Республики Польша (ст.7) преступления подразделяет на тяжкое преступление и проступок. Уголовно-наказуемые деяния в Уголовном кодексе ФРГ также подразделяются на преступления и проступки, причем преступлениями являются противоправные деяния, за которые предусмотрено в качестве минимального наказания лишение свободы на срок не менее одного года и более строгое наказание, а проступками противоправные деяния, за которые предусмотрено в качестве минимального наказания лишение свободы на более короткий срок или денежный штраф (ст.12). На преступления и проступки классифицируются уголовно-наказуемые деяния и в Уголовном кодексе Испании. Причем преступления в нем подразделяются также на две разновидности: тяжкие, за которые законом предусмотрена строгая мера наказания, и менее тяжкие, за которые законом предусмотрена менее строгая мера наказания (ст.13). Уголовный кодекс Латвийской Республики (ст.7) преступные деяния делит на уголовные проступки и преступления, а последние в свою очередь на три разновидности: менее тяжкие преступления, тяжкие преступления и особо тяжкие преступления. [14]
Теорию уголовного права всегда интересовали вопросы преступного (криминализации) и непреступного, по возможности более четкого размежевания преступлений и иных правонарушений согласно действующему законодательству и классификации преступлений по их тяжести. Особенно большое внимание было уделено им в XIX - начале XXв., когда в теории уголовного и иных отраслей права разгорелась дискуссия об уголовной и иной (гражданской, полицейской и т.п.) неправде. Ему придавалось столь существенное значение, что данный вопрос становился предметом рассмотрения двух съездов международного союза криминалистов (Лиссабон, 22 апреля 1897 г.; Будапешт, 13 сентября 1899 г). Однако положительно решить проблему в теории уголовного права не удается. Так, Н.Д. Сергеевский, анализируя все позиции по указанному вопросу, разделил их на три группы (теории объективные, теории субъективные и теории смешанные) и пришел к выводу: «Масса теорий, пытавшихся разграничить неправду уголовную от гражданской, теорий, одна другую отрицающих и одинаково несостоятельных, вызвала отрицательное отношение и к самому вопросу; многие писатели отказались от его теоретического разрешения, хотя и не отказались от самого принципа различия неправды уголовной и гражданской, как двух противополагающихся видов правонарушении». Тем не менее он пытается разделить эти две неправды путем возмещения вреда при гражданской неправде и отсутствия такового при уголовной неправде. На первый взгляд, предложенное разграничение действительно существенно, но в уголовном законодательстве РСФСР совсем недавно имело место наказание в виде возложения обязанности загладить причиненный вред (ст.32 УК 1960 г); по непонятным причинам оно было изъято из уголовного закона, тем не менее и в новейшее время все настойчивее раздаются голоса в пользу введения в уголовный закон возместительных мер воздействия. [15]
Столь же критически относит к поискам критериев деления двух указанных неправд и С.В. Познышев: «Все многочисленные попытки принципиально разграничить эти виды неправды должны были потерпеть решительную неудачу». Однако он понимает, что хотим мы того или не хотим, а от вопроса «Какие деяния считать преступными? « уйти не удастся. И потому, констатируя, что «не только не существует посвященных данному вопросу монографий, но и в общих курсах ему обыкновенно не отводится места, несмотря на его очевидную и громадную важность», он также пытается его разрешить. С одной стороны, он выделяет деяния, которые не должны признаваться преступными: а)»деяние таково, что беспрепятственное совершение его в государстве не повлекло бы за собой общественного регресса или не послужило бы препятствием дальнейшему прогрессу общества»; б)»если деяние посягает на блага одного класса общества, с точки зрения интересов и прогресса всего общества нравственно недозволенные»; в) не могут быть преступлением мысли, убеждения, верования. Отсюда вывод: «Законодатель не должен заносить на страницы уголовных законов:
1) деяний, достаточно предупреждаемых голосом общественного мнения и нравственности, или
2) мерами правосудия гражданского,
3) деяний, естественные (т.е. по законам природы наступающие) последствия которых настолько тяжки для самого действующего, что от них достаточно удерживает уже эгоизм личности, так что если они и совершаются изредка, то лишь при совершенно исключительных условиях, заглушающих голос эгоизма;
4) деяний, слишком легко ускользаемых от рук правосудия, слишком трудно распознаваемых в отдельных случаях». И в заключение – преступлением может быть только внешнее поведение человека, при наличии прямого вреда и возникновении наказания. Разумеется, ни о какой конкретизации разграничения гражданской и уголовной неправды в таких условиях говорить не приходится, поскольку внешнее поведение кладется в основу и гражданской неправды, прямой ущерб не исключен и при гражданской неправде; все меры воздействия, применяемые при гражданской неправде, мы можем назвать наказанием, и мир от того не рухнет. [16]
Уже из этого краткого исторического экскурса видна сложность поиска критериев и разграничения преступного и непреступного. Необходимо помнить, что оно должно быть осуществлено на двух уровнях: на уровне криминализации и на уровне уже действующего закона. Первое из указанного настолько сложно (прежде всего, это вопрос уголовной политики), что даже пытаться рассмотреть его в рамках данного исследования не представляется возможным. По самым первым впечатлениям от отдаленнейшего приближения к данному вопросу, можно сказать, что государство не имело и не имеет какого-либо четкого представления о том, чего же оно хочет добиться от провозглашения того или иного уголовно-правового деликта. на обобщенном уровне все вроде бы понятно: государству важно защитить (эффективно, максимально полно) права и свoбоды личности, собственность, экономику, свои интересы и т.д. Однако ясность пропадает при конкретизации намерений - какие нормы и на какую полочку (гражданского, административного, уголовного права) положить. Можно согласиться с тем, что «грань между преступным и непреступным, но противоречащим коммунистической нравственности поведением исторически изменчива», и признать это верным применительно к классовым изменениям в обществе и необходимости отразить таковые в нормах права. Но и в условиях одной классовой формации изменения в праве как внутри отрасли, так и межотраслевые возникают постоянно, что свидетельствует об отсутствии у государства ясности в вопросах криминализации; теория уголовного права между тем разводит руками и говорит об исторической изменчивости, т.е. о том, что мы не сможем никогда иметь четких и ясных представлений о преступном и непреступном; такое отношение, естественно, развязывает руки государству в плане установления круга преступного. [17]
Отсюда совершенно естественно остаются размытыми и неопределенными границы между преступлением и иными правонарушениями. Тем не менее теория уголовного права постоянно пытается отыскать признаки или элементы преступления, по которым можно было бы отличить его от иных правонарушений, вступая в противоречие с главным своим постулатом об исторической изменчивости рамок преступного. Поиски разграничения ведутся на двух уровнях: общем (по признакам преступления) и конкретизированном (по элементам преступления); мало того, нужно найти разграничивающие моменты применительно к этапу криминализации и относительно действующих законов. При этом нам хотелось внести ясность в собственный подход к разграничению явлений. Представляется, что если мы говорим о разграничении чего-то с чем-то, то имеем в виду размежевание по специфическим признакам явлений, в чем-то совпадающих. По сути, разграничение всегда возникает в пределах классификации, о которой мы иногда задумываемся, а чаще не хотим видеть. Следовательно, деля понятия на родовидовом уровне, мы должны опираться только на специфические признаки, которые бы однозначно помогли «развести» исследуемые категории. Такой подход исключает из оснований и признаков деления те из них, которые могут присутствовать в нескольких элементах (видах, подвидах) деления. Отсюда, на наш взгляд, никогда не следует опираться при разграничении понятий на совпадающие признаки. Применительно к анализируемому моменту мы должны ясно представлять, что, говоря о преступлении и иных правонарушениях, мы столкнулись, во-первых, с правонарушением как социальным феноменом; во-вторых, с классификацией правонарушений по отраслям права (гражданско-правовые деликты, административно-правовые проступки, дисциплинарные проступки и т.д.). И общие признаки всех правонарушений или некоторых из них не должны быть положены в основу указанной классификации ни на видовом, ни на подвидовом и т.д. уровнях; каждая из групп правонарушений должна обладать собственными, обособляющими ее признаками, только тогда разграничение станет абсолютно ясным и точным.