Подобно князю Щербатову Николай Михайлович Карамзин разделил долгое царствование Ивана IV на два этапа, гранью между которыми стала смерть царицы Анастасии. Исчезло начало, сдерживавшее необузданный нрав царя, и наступила мрачная пора зверств, жестокостей, тиранического режима. В годы смуты, когда было поколеблено самодержавие, погибала и Россия.
Отношение Карамзина к Петру Великому и его реформам со временем существенно изменилось. В “Письмах русского путешественника”историк восторженно отзывался о пребразованиях и преобразователе. Он, например, считал, что для пути, пройденного Россией при Петре за четверть столетия, без него понадобилось бы шесть веков. Теперь же, два десятилетия спустя, Карамзин пишет: “Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр”. В вину царю-реформатору Николай Михайлович ставил искоренение древних обычаев. Введенные же Петром новшества коснулись лишь дворянства и не затронули народную толщу. тем самым царь воздвиг стену между дворянами и остальным населением. Осуждал историк деспотизм Петра, его жестокость, усердие преображенского приказа, в застенках которого гибли люди за бороду и русские кафтаны. Отрицал Николай Михайлович и разумность перенесения столицы государства из Москвы в Петербург —в город, воздвигнутый на болоте, в местности с плохим климатом, “на слезах и трупах”.
Критической оценке подверг Карамзин и все последующие царствования. После Петра “пигмеи спорили о наследстве великана”. Говоря о монархах, царствовавших вслед за Петром, историк обязательно подчеркивал, обладали ли они чертами правителей-тиранов. Анна Иоановна, по его мнению, сделала много хорошего в пользу дворян —отменила указ об единонаследии, учредила Кадетский корпус, ограничила срок службы в армии 25 годами, —но в ее царствование “воскресла Тайная канцелярия, в ее стенах и на площадях градских лились реки крови”. О Елизавете Петровне отзывался иронически: “женщина праздная и сластолюбивая, усыпленная негою”.
При Екатерине II самодержавие смягчилось, исчезли страхи, навеянные Тайной канцелярией. Императрица очистила самодержавие от “от примесов тиранства”. Впрочем и у Екатерины II историк обнаружил непривлекательные черты: она гналась за внешним блеском (выражаясь современным языком, —за “показухой”) при ней “избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам”. В страну широким потоком хлынули чужеземцы, двор забыл русский язык, расцветал разврат, непомерная роскошь приводила к раззорению дворян.
Отношение историка к Павлу I резко негативное и прежде всего за пренебрежение к дворянам, за унижение, которому он их подвергал. Павел хотел быть Иваном IV, но после Екатерины это было трудно. Царь “отнял стыд у казны, у награды —прелесть”. Он мечтал построить себе неприступный дворец, а соорудил гробницу.
Обзор княжений и царствований Карамзин завершил фразой, получившей хрестоматийную известность. “Самодержавие есть палладиум России; цельность ее необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел право унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия”.
Двух мнений об исторической концепции Карамзина и его общественно-политических воззрениях быть не может. Он предстает защитником самодержавия и порожденных им институтов, прежде всего крепостнических порядков. Однако это утверждение требует уточнений. Первое. Не всякая монархия и не всякий монарх заслуживают положительной оценки. Карамзин —за монарха просвещенного, человеколюбивого, высоконравственного, не попирающего человеческое достоинство подданных.
Николай Михайлович —последовательный сторонник эволюционного развития, он враждебно относился к социальным потрясениям и всякому насилию, даже если оно исходило от монарха. Отсюда его осуждение действий якобинцев во Франции и декабристов в России. “Всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот”, —так он откликнулся на Французскую революцию. Провсещенный барин, мягкий и сердобольный, он был сыном своего века и придерживался традиционно-консервативных взглядов на крепостное право; отмену его он связывал с отдаленным будущим, когда просвещение окажет на крестьян благотворное влияние, и они получат свободу, не поддвергая существующий порядок вещей сотрясениям.
Отношение Карамзина к самодержавию и крепостному праву определило оценку советской историографией его творчества. Карамзин значился во всех учебниках истории, как фигура одиозная и реакционная. С ярлыком реакционера путь Карамзину и его “Истории государства Российского”к печатному станку был закрыт. Созданные более полутора веков назад исторические портреты и яркое описание событий не утратили своего воздействия на читателя и в наши дни, интерес к “Истории государства Российского”не угас.
Год 1816 в жизни Карамзина примечателен: историк доставил в Петербург рукописи первых восьми томов своего сочинения. Позади 13 лет упорного труда, работа продвигалась не так быстро, как того хотел автор. он много раз называл сроки ее завершения и столько же раз их переносил.
Каждый том давался с большим трудом, что явствует из его письма брату. Историк в 1806 году мечтал довести свое сочинение до татаро-монгольского нашествия и жаловался на недостаток сил: “Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли Бог даст мне довершить мой труд; так много еще впереди”. 1808 год: “В труде моем бреду шаг за шагом, и теперь, описав ужасное нашествие татар, перешел... на десятый век”. 1809 год: “Теперь с помощью Божьею, года через три или четыре дойти до времени, когда воцарился у нас знаменитый дом Романовых”. 1811 год: “Старость приближается и глаза тупеют. Худо, если года в три не дойду до Романовых”.
Не дошел не только в три, но и в пять лет —рукопись восьмого тома заканчивалась 1560 годом. И это несмотря на то, что неоценимую услугу автору оказывал директор Московского архива Министерства иностранных дел Федор Алексеевичта историка и великолепный знаток древности. По заданию директора сотрудники музея подбирали необходимые Карамзину материалы, освобождая его от черновой работы —кропотливой, изнурительной и далеко не всегда успешной.
Конечно, задача, стоящая перед историком была огромна. И тем не менее медленное течение работы объяснялось и другими обстоятельствами: отсутствием специальной подготовки, восполнение которой требовало времени, а еще —душевного спокойствия, так необходимого любому художнику слова. Победа Наполеона в 1807 году под Аустерлицем над русской армией, нашествие армии “двунадесяти языков”на Россию в 1812 году, пожар Москвы, во время которого сгорела библиотека Карамзина... Долг патриота позвал 46‑летнего Николая Михайловича в ряды ополченцев, но, по его словам, “дело обошлось без меча историографического”.
“История государства Российского”должна была печататься в Петербурге, историк вместе с семьей переехал в северную столицу. По велению царя для него в Царском селе был отделан китайский домик, расположенный в Царскосельском парке, на расходы по публикации было отпущено 60 тысяч рублей. Почти два года Николай Михайлович потратил на чтение корректуры. “Читаю корректуру до обморока”—писал он 12 марта 1817 года. Она отнимала все рабочее время историка: “Боюсь отвыкнуть от сочинения”, —писал он в одном из писем.
Наконец, в феврале 1818 года восемь томов были готовы. Ожидание приговора читателей, покупателей и почитателей не было ни томительным, ни продолжительным. Автор удостоился ощеломляющего успеха. Пушкин писал: “Появление сей книги... наделало много шума и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц ( чего никак не ожидал и сам Карамзин)”.
Посыпались отзывы, один лестнее другого, и исходили они не от безвестных читателей, а людей, представляющих духовную элиту того времени. Михаил Михайлович Сперанский: “История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словестности”. Василий Андреевич Жуковский: “... Я гляжу на историю нашего Ливия (римского историка, автора “Римской истории”), как на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы”. Даже декабрист Николай Иванович Тургенев, которому, разумеется, не могла импонировать направленность сочинения, восхвалявшая самодержавие, не удержался от комплиментов: “Чувствую неизъяснимую прелесть в чтении... Что-то родное, любезное.”Друг Пушкина Александр Петрович Вяземский :”Карамзин —наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие о том узнали в двенадцатом году”.
Интерес к “Истории государства Российского”объяснялся не только мастерски написанным текстом, но и общей обстановкой в стране —разгром наполеоновской армии и последовавшие за ним события вызвали рост национального самосознания, потребность осмыслить свое прошлое, истоки могущества народа, одержавшего победу над сильнейшей армией в Европе.
Были и критические отклики, но они тонули в хоре похвал. Наиболее серьезным критиком выступил глава школы скептиков Михаил Трофимович Каченовский. Он ставил под сомнение достоверность источников, возникших в древности, и историю, написанную на их основе, считал “баснословной”. Когда Иван Иванович Дмитриев посоветовал дать отповедь критику, деликатный Николай Михайлович ответил своему приятелю так: “... критика его весьма поучительна и добросовестна. Не имею духа бранить тебя за твое негодование, но сам не хочу сердиться”.
К Карамзину пришла вторая слава, известнейший беллетрист и журналист, он стал знаменитым историком. С 1818 года он признанный историограф, кстати, единственный, кого знает широкая публика. Успех воодушевил автора но работа над последующими томами продвигалась все так же медленно. Исследовательского опыта прибавилось, но вместе с ним прибавились и заботы, которых Карамзин не знал в Москве —дружба с императором обязывала присутствовать на семейных праздниках императорский фамилии, раутах, маскарадах. “Я не придворный! —с горечью писал историк Дмитриеву. —Историографу естественнее умереть на гряде капустной, им обработанной, нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее других. Мне бывало очень тяжело, но теперь уже легче от привычки”.