"Он как будто уснул…"
Владимир Воропаев
Предсмертная болезнь, сожжение рукописей и кончина Гоголя доныне привлекают пристальное внимание его биографов и дают обильную пищу для размышлений. События эти произошли с такой быстротой, что застали многих современников писателя врасплох.
Гоголь жил в Москве в доме графа Александра Петровича Толстого на Никитском бульваре. Он занимал переднюю часть нижнего этажа: две комнаты окнами на улицу (покои графа располагались наверху). Поэт и переводчик Николай Берг вспоминал: «Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами, если только не надевалось на него тоже невидимыми духами. Кроме многочисленной прислуги дома служил ему, в его комнатах, собственный его человек, из Малороссии, именем Семен, парень очень молодой, смирный и чрезвычайно преданный своему барину. Тишина во флигеле была необыкновенная».
В начале 1852 года Гоголь еще готовит к печати собрание своих сочинений. Намеков на болезнь нет. За девять дней до масленицы (25 января) его посетил Осип Максимович Бодянский. Гоголь сидел за столом, на котором были разложены бумаги и корректурные листы. Он пригласил Бодянского на воскресенье (27 января) к Ольге Федоровне Кошелевой слушать малороссийские песни. Однако встреча не состоялась.
26 января после непродолжительной болезни умерла Екатерина Михайловна Хомякова - жена Алексея Степановича Хомякова и сестра поэта Николая Михайловича Языкова, человек Гоголю близкий и дорогой. Смерть эта тяжело отозвалась в его душе. Наутро после первой панихиды он сказал Хомякову: «Все для меня кончено». Тогда же, по свидетельству Степана Петровича Шевырева, Гоголь произнес перед гробом покойной и другие слова: «Ничего не может быть торжественнее смерти. Жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было бы смерти».
На следующий день, 28 января, Гоголь зашел к сестрам Аксаковым, жившим в ту зиму на Арбате, в Николо-Песковском переулке, - узнать, где похоронят Екатерину Михайловну. Получив ответ, что в Даниловом монастыре, возле брата Николая Михайловича, он, вспоминает Вера Сергеевна Аксакова, «покачал головой, сказал что-то об Языкове и задумался так, что нам страшно стало: он, казалось, совершенно перенесся мыслями туда и оставался в том же положении так долго, что мы нарочно заговорили о другом, чтоб прервать его мысли».
29 января, во вторник, состоялись похороны Хомяковой, на которые Гоголь не явился. Существует предположение, что в тот день он отправился в Преображенскую больницу для умалишенных, находившуюся в Сокольниках, к знаменитому московскому блаженному Ивану Яковлевичу Корейше. В записках доктора А. Т. Тарасенкова (и только в них) упоминается об этой загадочной поездке (Алексей Терентьевич относит ее ко времени после 7 февраля): «В один из следующих дней он (Н. В. Гоголь. - В. В.) поехал в Преображенскую больницу на извозчике. Подъехав к воротам больничного дома, он слез с санок, долго ходил взад и вперед у ворот, потом отошел от них, долгое время оставался в поле, на ветру, в снегу, стоя на одном месте, и наконец, не входя во двор, опять сел в сани и велел ехать домой».
Тарасенков не сообщает источника этих сведений. Вероятнее всего, он получил их от графа Толстого. О Иване Яковлевиче Корейше Гоголь мог узнать от многих лиц. В частности, 10 мая 1849 года (на другой день после празднования именин Гоголя) у Корейши побывал историк Михаил Петрович Погодин, записавший в своем дневнике: «Примечательное явление. Как интересны приходящие. Некоторые особо. Я не спрашивал, но, может быть, он (Корейша. - В. В.) говорил нечто и на мой счет, впрочем, неясно».
Доктор Тарасенков к рассказу о поездке Гоголя сделал примечание: «По случаю дурной погоды он мог в такую прогулку простудиться; впрочем, начало и течение болезни не показывали простудного (острого) характера. (...) В Преображенской больнице находится один больной (Иван Яковлевич), признанный за помешанного; его весьма многие навещают, приносят ему подарки, испрашивают у него советов в трудных обстоятельствах жизни, берегут его письменные замечания и проч. Некоторые радуются, если он входит с ними в разговор; другие стыдятся признаться, что у него были. (...) Зачем ездил Гоголь в Преображенскую больницу - Бог весть».
К Ивану Яковлевичу Корейше людей влекла его прозорливость. Не пожелал ли и Гоголь узнать волю Божию о себе через Божиего человека? И вот он поехал, а в последнюю минуту убоялся - страшной могла оказаться правда.
30 января Гоголь заказал панихиду по Екатерине Михайловне. Дом графа Толстого относился к приходу церкви преподобного Симеона Столпника, что на Поварской. После панихиды Гоголь зашел к Аксаковым, сказал, что ему стало легче. «Но страшна минута смерти», - добавил он. «Почему же страшна? Только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти». - «Ну, об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту».
На вопрос, почему его не видели на похоронах Хомяковой, Гоголь ответил: «Я не был в состоянии». «Вполне помню, - рассказывает Вера Сергеевна Аксакова, - он тут же сказал, что в это время ездил далеко. - Куда же? - В Сокольники. - Зачем? - спросили мы с удивлением. - Я отыскивал своего знакомого, которого, однако же, не видал».
1 февраля, в пятницу, Гоголь - у обедни в своей приходской церкви (Родительская суббота мясопустной недели в том году приходилась на 2 февраля - праздник Сретения Господня, поэтому поминовение усопших перенесли на пятницу). После обедни он снова заходит к Аксаковым, хвалит свой приход и священника (отца Алексия Соколова, впоследствии протопресвитера храма Христа Спасителя). «Видно было, что он находился под впечатлением этой службы, - вспоминала Вера Сергеевна Аксакова, - мысли его были все обращены к тому миру».
Заговорили о Хомякове. Вера Сергеевна заметила: напрасно Алексей Степанович выезжает - ведь многие скажут, что он не любил своей жены. Гоголь возразил: «Нет, не потому, а потому, что эти дни он должен был бы употребить на другое; это говорю не я, а люди опытные. Он должен был бы читать теперь Псалтирь, это было бы утешением для него и для души жены его. Чтение Псалтири имеет значение, когда читают его близкие, это не то, что раздавать читать его другим».
3 февраля, в воскресенье, Гоголь опять у обедни в своем приходе, потом у Аксаковых. Снова хвалит священника и службу, жалуется на усталость. «В его лице, - отмечает Вера Сергеевна, - точно было видно утомление, хотя и светлое, почти веселое выражение». «Всякий раз, как иду к вам, - сказал он, - прохожу мимо Хомякова дома и всякий раз, и днем и вечером, вижу в окне свечу, теплющуюся в комнате Екатерины Михайловны (там читают Псалтирь)».
Гоголь еще занимается чтением корректур, но в начале масленицы в нем замечают какую-то тревогу. В понедельник, 4 февраля, он заехал к Шевыреву и объявил, что «некогда ему теперь заниматься корректурами». Степан Петрович и его жена Софья Борисовна, уловившие перемену в его лице, спросили, в чем дело. Он отвечал, что «дурно себя чувствовал и кстати решился попоститься и поговеть» (11 февраля начинался Великий пост). - «Зачем же на масленой?» - «Так случилось, ведь и теперь Церковь читает уже: «Господи, Владыко живота моего!» и поклоны творятся».
5 февраля Гоголь пожаловался навестившему его Шевыреву на «расстройство желудка и на слишком сильное действие лекарства, которое ему дали». В тот же день Гоголь едет к своему духовнику Иоанну Никольскому (с ним он познакомился еще в 1842 году, когда по возвращении из-за границы жил у Михаила Петровича Погодина) в церковь преподобного Саввы Освященного на Девичьем поле -известить, что говеет, и с просьбой назначить день, когда можно приобщиться. Отец Иоанн поначалу советовал дождаться первой недели поста, но потом согласился и назначил четверг, то есть ближайшую литургию, так как в среду на масленой ее служить не положено. Вечером Гоголь провожал на железнодорожную станцию гостившего у графа Толстого ржевского священника Матфея Константиновского. С того времени он прекращает всякие литературные занятия. К концу пребывания отца Матфея в Москве Гоголь решает говеть. Начиная с 5 февраля он почти ничего не ест, большую часть ночей проводит в молитве. Доктор Тарасенков пишет: «Масленицу он посвятил говенью; ходил в церковь, молился весьма много и необыкновенно тепло; от пищи воздерживался до чрезмерности, за обедом употреблял несколько ложек капустного рассола или овсяного супа на воде».
Утром в четверг (7 февраля) Гоголь исповедуется и причащается в церкви преподобного Саввы Освященного. Погодин со слов священника свидетельствует, что перед принятием Святых Даров он пал ниц и много плакал. Был слаб - почти шатался. К вечеру Гоголь возвращается в церковь и просит отслужить благодарственный молебен, упрекая себя за забывчивость. Из церкви он заехал к жившему по соседству Погодину, который заметил перемену в нем. На вопрос, что случилось, Гоголь отвечал: «Ничего, я нехорошо себя чувствую». Просидев несколько минут, встал - в комнате находились посторонние - с намерением навестить домашних, но пробыл у них еще менее.
Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская вспоминает, что последний раз видела Гоголя в четверг на масленой, то есть 7 февраля. «Он был ясен, но сдержан и всеми своими мыслями обращен к смерти; глаза его блистали ярче, чем когда-либо, лицо было очень бледно. За эту зиму он очень похудел, но настроение духа его не заключало в себе ничего болезненного; напротив, оно было ясным более постоянно, чем прежде. Мысль, что мы его скоро потеряем, была так далека от нас; а между тем тон, с каким он прощался, на этот раз показался нам необычайным, и мы между собою заметили это, не догадываясь о причине. Ее разъяснила нам его смерть».
В ночь с 8 на 9 февраля после продолжительной молитвы на коленях перед образом Гоголь уснул на диване без постели и во сне слышал голоса, пророчившие ему смерть. В тревоге он, желая собороваться, призвал приходского священника, но пока тот пришел, успел успокоиться и решил отложить совершение таинства.