Первая, Белая, эмиграция имела наибольшее право и на почет, и на девиз "Мы не в изгнании, мы в послании". Имела прежде всего
потому, что, кроме массы мирных обывателей, вытолкнутых на чужбину революционным хаосом, и кроме тех, кто, подобно Милюкову, Керенскому и иным представителям "прогрессивной общественности", многолетне готовил для себя и для других смену богатой и раздольной России на эмигрантскую парижскую мансарду (почитаемую за высшее счастье), были еще и третьи. Были дроздовцы, марковцы и корниловцы, были те, кто до конца дрался за свою Россию и принужден был оставить ее лишь под натиском неодолимых сил неприятеля. Не будь этого спасшего русскую честь безнадежного сопротивления большевизму, ни о какой миссии белых эмигрантов говорить было бы невозможно какая может быть высокая миссия у людей, добровольно и безропотно отдавших Россию черт знает кому? Все духовное и культурное служение Белой эмиграции, действительно спасшей частью для будущей России, частью для истории обломки великого русского наследия, было бы внутренне невозможным, не будь у нее оправдания перед историей в лице тех самых дравшихся за Россию штабс-капитанов.
Вторая эмиграция в смысле служения и послания отличалась максимальной бессловесностью, ибо и состояла все больше из людей
простых и некнижных, и клеймо нацистских пособников была обречена навеки носить, и это, может быть, самое главное знание, которое она вынесла из России, было столь страшным и трагическим, что непередаваемым. Много ли мы знаем о духовной миссии выживших узников Освенцима? Не было миссии, а была тягчайшая душевная травма на весь остаток жизни да желание все забыть и никогда не вспоминать.[49]
Третья эмиграция если не целиком, то хотя бы частично могла бы выражать свое самосознание словами "Я выбрал свободу", т. е. то, что в СССР безусловно отсутствовало. Готовность умереть навсегда для прежней страны и для прежней жизни ради реализации некоторой духовной потенции (другое дело, как она затем практически реализовалась эмигрантское бытие по определению страдает мелочностью и убожеством) есть почтенный порыв. Наличествует по крайней мере предмет для разговора.
Хуже всего в этом смысле приходится последней, Четвертой, эмиграции. Замена идеальных мотиваций на практически-колбасные
породила ряд новых проблем. Пришлось столкнуться с тем, что само понятие качества жизни далеко не во всем исчерпывается материальной его составляющей. Как только превзойден некоторый, не очень высокий предел удовлетворения потребностей, сразу же встает вопрос не об абсолютных благах (машина, квартира, счет в банке, годовой оклад, все та же колбаса), но о благах относительных — о степени интегрированности в новое общество и в новую среду и о месте, занимаемом в этой новой людской иерархии. А здесь выясняется та прискорбная вещь, что, существенно (а порой даже и несущественно) превосходя по уровню и качеству потребления, т. е.
как бы сильно обогнав бывших соотечественников в социальном статусе, эмигрант последней волны в то же время оказывается и в самом низу статусной лестницы, когда речь идет о сравнении его с новыми соотечественниками американцами, немцами etc. а жить-то с ними, не с русскими.
Такое поражение в статусе, естественно, было и у прежних эмигрантов, однако у них работал компенсаторный механизм — "Мы не в изгнании, мы в послании" (Первая и отчасти Третья волна), "Слава Богу, что вообще живы и что не под Советами" (Вторая). Четвертая волна этой компенсации не имеет, а поскольку нужда в утешении остается, бывшие соотечественники последней волны принуждены прибегать к самой малоудачной форме компенсации — к дьяволизации бывшего отечества. В России все должно быть ужасно, ужаснее некуда — ибо лишь таким образом решение расстаться с родной страной получает внятное и убедительное оправдание.
В конце августа 1998 г., когда рубль сошел с ума, а вместе с ним и россияне, граждане реагировали на кризис по-разному. Кто неистово
гулял ("последние дни в ставке Колчака"), кто пребывал в ступоре, кто проклинал судьбу, кто тщетно пытался спасти остатки денег. Но были в те дни и люди, наконец-то испытавшие светлую пасхальную радость. Никогда до и никогда после в русском Интернете не появлялось столько ликующих (порой даже стихотворных вот что радость делает с человеком) посланий от бывших соотечественников.
В том черном августе на краткое время оказалось (или показалось), что все эмигрантские унижения отныне оправданны, что решение уехать из России оказалось верным, что оставшиеся там бывшие соотечественники дураки, а мы умные. Для пущей убедительности последняя мысль сопровождалась конкретными справками об уровне годового дохода (60 000 у. е. и выше и рассказом о количестве автомобилей).
Россия никогда не была страной массовой эмиграции, в истории Российской империи гораздо большую роль играла внутренняя колонизация, переселение на свободные земли внутри страны. Тем не менее нельзя сказать, что история России совсем не знала эмиграции, Россия участвовала в великих межконтинентальных миграциях конца прошлого - начала нынешнего века. С 1861 по 1915 год из Российской империи выехало 4,3 миллиона человек, в том числе почти 2,6 миллиона - в первые 15 лет ХХ века. Две трети
эмигрантов направлялись в США, а из числа выехавших в ХХ веке - около 80%. Правда, большая часть эмигрантов выезжала не из России в ее нынешних границах, а из других частей бывшей империи, - Украины, Белоруссии, балтийских губерний.[34]
Далеко не ничтожной была и эмиграции из СССР. Она распадается на три главных потока, называемые обычно "первой", "второй" и "третьей" эмиграцией. Все три потока были обусловлены преимущественно политическими причинами. "Первый" и "второй" потоки - это в основном вынужденные "волны" эмиграции периодов Первой мировой, Гражданской и Второй мировой войн, "третий" поток - добровольная, преимущественно "этническая" эмиграция времен холодной войны. Конечно, такое деление условно, потоки эмиграции, то ослабевая, то усиливаясь, не иссякали почти никогда. Речь идет, по существу, о трех пиках эмиграции см.таб.8
Третья - впервые относительно добровольная - эмиграция всячески ограничивалась властями и значительно уступала по масштабам первым двум. Когда же искусственные ограничения отпали, масштабы потока, его состав, цели эмиграции и условия, в которых она протекает, стали настолько иными, что есть все основания говорить о новой, "четвертой" волне эмиграции. Она все больше характеризуется чертами, типичными в наше время для эмиграции из многих стран, предопределяется не политическими, как прежде, а экономическими факторами, которые толкают людей ехать в другие страны в поисках более высоких заработков, престижной работы, иного качества жизни и т.п. Эмигранты "четвертой волны" выезжают, конечно, не только из России, но и из других бывших республик
СССР, тем не менее России в этой эмиграции принадлежит очень заметное место.
После того, как закончились крупные миграционные перемещения, вызванные Второй мировой войной, поток эмиграции из СССР почти полностью сошел на нет. В 70-е годы размеры чистой эмиграции (т.е. эмиграции за вычетом иммиграции) колебались в пределах 10-15 тысяч человек, лишь в отдельные годы поднимаясь до 30-40 тысяч, при том, что и число эмигрантов и число иммигрантов было небольшим. В первой половине 80-х эмиграция была еще меньше. Только после 1986 года появились первые признаки увеличения потока эмигрантов, который быстро нарастал в последующие годы. С 1989 года, в виде исключения, была разрешена эмиграция немцев, вреев, греков, а в 1993 году был введен в действие закон о свободе въезда - выезда для всех граждан России.[15]
В начале 90-х годов и в СССР (в том числе в России), и на Западе существовало мнение, что открытие границ вызовет огромный всплеск эмиграции. По данным Всесоюзного Центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), проводившего в 1990 году опрос "Отношение населения СССР к работе за границей", готовность к выезду по трудовым мотивам из бывшего СССР имели 1,5-2 миллиона человек, и еще 5-6 миллионов рассматривали такую возможность. При опросе экспертов - представителей аппарата государственного управления, науки и бизнеса, проведенном в 1991 году Центром демографии и экологии человека, половина экспертов заявила, что в ближайшие 5 лет можно ожидать выезда из страны от 2 до 4 миллионов, а еще 30% оценили возможные масштабы выезда в 4-5 миллионов человек.
Западные эксперты также были встревожены угрозой массовой эмиграции из новых независимых государств, в том числе и из России.
Их оценки возможной эмиграции из бывшего СССР порой доходили до 20 миллионов человек.
Впрочем, многим специалистам и тогда было ясно, что опасность "девятого вала" эмиграции с постсоветского пространства преувеличивается. "Опасность многомиллионной эмиграции из бывшего СССР маловероятна. Существуют достаточно серьезные лимитирующие факторы - как в стране (странах) эмиграции, так и в странах иммиграции, они несомненно окажут ограничивающее воздействие на формирование эмиграционных потоков".
И в самом деле, вопреки ожиданиям, резкого увеличения эмиграции из России за пределы бывшего СССР не произошло. Начиная с 1990 года заявленная эмиграция держится примерно на одном уровне, колеблясь в пределах от максимума 114 тысяч человек в 1993 до минимума 78 тысяч в 2002 году. В 1999, по всей видимости, вследствие финансового кризиса августа 1998 года эмиграция заметно возросла - до 108 тысяч человек, но не вышла за границы обычных колебаний, а в 2002 году снова опустилась даже ниже уровня 1998 года. В целом за двенадцать лет - с 1990 по 2002 - из России выехало примерно 1,1 миллиона человек, но не 2, а тем более не 4 или 5 миллионов, о которых говорили некоторые эксперты в начале 90-х годов, прогнозируя масштабы эмиграции всего на пять лет вперед.[28]