Статья 19 Правды карала штрафом в 80 гривен за причинение смерти "в обиду" огнищанину[12] - главе княжеской администрации с весьма обширными полномочиями[13] и подъездному – подведомственному огнищанину чиновнику, отвечавшему за налоговые поступления в бюджет князя[14]. В историко-правовой литературе не существует единообразного понимания термина «в обиду». Для истолкования убийства «в обиду» Е.И. Щепкин предлагал учитывать принцип ответственности: коль скоро виру платил виновный персонально, стало быть, убийство в обиду – это такое причинение смерти, при котором преступник известен (в то время как убийство в разбое предполагает неизвестность убийцы)[15]. Вряд ли данное объяснение следует считать убедительным, поскольку порядок реализации ответственности за содеянное отнюдь не тождествен сути деяния как такового. Более распространена в литературе трактовка обиды как элемента субъективной стороны преступления А.А. Зимин утверждал, что убийство «в обиду» есть не что иное, как лишение жизни на почве кровной мести[16]. Т.Е. Новицкая справедливо критикует эту точку зрения за нелогичность, отмечая, что невозможно ввести наказание за совершение кровной мести, если не отменена сама месть (имеется в виду ст. 1 Краткой Правды, предусматривавшая право отомстить за убитого родственника)[17]. По ее мнению, следует говорить об убийстве, совершенном за обиду, т.е. в отместку. В дореволюционных историко-правовых исследованиях некоторые авторы также трактовали обиду как мотив данного преступления. Н.А. Рожков, например, считал, что «в обиду» является указанием на субъективную сторону деяния и означает злонамеренное, заранее обдуманное убийство[18].
Статья 21 Правды содержала предписание о немедленной и жестокой расправе (убиты в пса место) за лишение жизни огнищанина в связи с исполнением или, точнее сказать, при исполнении таких должностных обязанностей, как охрана княжеского имущества от грабителей. Следует отметить, что толкование указанной нормы является весьма разноречивым. Главный предмет дискуссии - вопрос о том, кем же следует считать в этой статье огнищанина - грабителем или жертвой. Сторонники первой точки зрения обычно ссылаются на ст. 38 Правды, предусматривавшую возможность расправы над вором, застигнутым на месте преступления, а ст. 21 считают ее частным случаем, указывая, таким образом, на стремление древнерусского законодателя обозначить то обстоятельство, что убийство вора ненаказуемо, сколь бы высокое социальное положение он ни занимал.
Так, М.Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал, что, коль скоро в Русской Правде наличествует норма общего характера, закрепляющая право на оборону имущества от грабителей (вплоть до причинения татю смерти), то «случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступить с княжескими дружинниками, как с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле...»[19]. Схожую позицию отстаивал А.А. Зимин, утверждая, что если ст. 19 предусматривала уплату виры преступником, ст. 20 - виры общиной, то ст. 21 Правды - случаи, когда виры никто не платил, поскольку огнищанин сам оказывался вором, убитым на месте преступления[20].
Примечательно, что за убийство высших княжеских слуг - приказчика (тиуна) и управляющего конюшнями (конюха старшего), так же как и за причинение смерти огнищанам, выплачивалась вира в двойном размере. Соловьев писал, что «звание тиуна., можно означить словом «приставник» с неопределенным значением: приставник смотреть за домом, за конюшней, за судом»[21]. Данный факт свидетельствует о том, что основным объектом охраны в исследуемых статьях (19-23) являются не столько личность и ее социальное происхождение, сколько характер осуществляемых ею функций в рамках дворцово-вотчинной системы управления.
В Пространной Правде институт уголовно-правовой охраны представителей власти получает свое закрепление и последующее развитие. Во-первых, на фоне продолжающегося роста дворцово-вотчинной системы управления и, следовательно, усложнения функций государственного аппарата наблюдается тенденция к существенному расширению круга охраняемых лиц. Она проявилась в дальнейшей проработке и унификации законодательных терминов, предназначенных для обозначения уполномоченных субъектов феодальной администрации. Так, для характеристики лиц, принадлежащих к привилегированному княжескому окружению, вместо термина «огнищанин» стал применяться термин «княж муж», несущий более обширную смысловую нагрузку и включающий в свое содержание значительно больший круг субъектов. Зависимые от князя люди (в том числе высшие слуги), возглавлявшие различные отрасли дворцового управления, фигурируют в Пространной Правде как тиуны - огнищные, конюшные, ратайные и др.
Во-вторых, изменилось само содержание нормы, устанавливающей ответственность за убийство уполномоченных субъектов княжеской власти. Анализ ст. 3-8 Правды позволяет сделать вывод, что законодатель при формулировании запрета посягательств на представителей феодальной знати перешел от казуистического способа изложения уголовно-правового материала к абстрактному. Так, если ст. 3 предусматривала применение уголовной репрессии за убийство «княжа мужа» «в разбое» в виде штрафа в 80 гривен, то в последующих статьях (за исключением ст. 6, 7) рассматривались лишь процессуальные аспекты его уплаты. Отказавшись выделять в отдельные составы преступлений случаи убийства огнищан и тиунов «в обиду» (ст. 19 Краткой Правды) и «у клети...» (ст. 21), он, таким образом, предложил расценивать любое причинение смерти «княжим мужам» в связи с исполнением ими своих должностных обязанностей как совершенное «в разбое». Впрочем, Л.В Черепнин указывал, что ст. 21 Правды Ярославичей отчасти нашла воплощение в ст. 40 Пространной Правды, предусматривавшей право собственника убить вора, если последний оказывает сопротивление, делающее невозможным его задержание. Однако в этой статье не упоминаются ни огнищанин, ни тиун, ибо их убийство грабителями при указанных выше обстоятельствах квалифицируется как совершенное «в разбое»[22].
Разумеется, подобные деяния следовало бы отнести к преступлениям против личности, однако законодатель XI в., еще не обладая должным технико-юридическим уровнем изложения материала, поместил их вместе с преступлениями, нарушающими интересы княжеской власти, взяв за критерий общности не объект, а личность потер певшего. Очевидно, осознавая, что подобный правотворческий ход может вызвать существенные затруднения в правоприменительной практике, а также желая подчеркнуть привилегированность состава, предусмотренного ст. 6, авторы Правды уже в следующей статье конструируют состав при особо отягчающих обстоятельствах. Так, ст. 7 Пространной Правды распространялась на ситуации, когда убийство представителей княжеской администрации совершалось не по личным мотивам, а в связи с осуществлением данными субъектами служебной деятельности (здесь, на наш взгляд, всякая личная мотивация совершенно целенаправленно отсекается формулировкой «будешь ли стал на разбой без всякая свады»). Соответственно и степень уголовно-правового воздействия за совершение такого преступления предусматривалась качественно иная. Так, вместо дикой виры, известной еще Правде Ярослава, Пространная Правда установила новый вид наказания - поток и разграбление, т.е. изгнание из общины вместе с женой и детьми и конфискацию всего имущества. Фактически это означало либо беспрепятственную расправу над «головником» и его семьей со стороны князя, либо их переход из вольного состояния в холопство, так как изолированный от общины и лишенный ее поддержки убийца становился беспомощным.
Принимая во внимание вышеизложенное, можно констатировать следующее: законодатель XI в. хотя и размещает в логической последовательности некоторые преступления, посягающие на различные объекты (личность и порядок управления), но тем не менее четко разграничивает «убийство» (преступление, направленное на личность как частное лицо, при котором нарушается ее естественное и неотчуждаемое благо - право на жизнь) и «разбой» (преступление, имеющее своим объектом сложную систему ценностей - порядок управления феодальным социумом, куда в том числе входит и право на жизнь). Отметим, что схожей позиции придерживается и современный законодатель, использующий различные термины для характеристики (обозначения) умышленного, противоправного лишения жизни другого человека, когда право человека на жизнь является непосредственным объектом преступления (убийство), и умышленного, противоправного причинения смерти лицу в связи с выполнением служебной деятельности, где лишение человека жизни (или покушение на него) составляет необходимый признак объективной стороны более опасного преступления (посягательство на жизнь)[23].