Эти цифры, конечно, приближенные не только из-за несовершенства статистического учета, прежде всего во многих развивающихся странах, но главным образом по той причине, что сами понятия, используемые в сельскохозяйственной классификации, не лишены некоторой условности.
Например, в районах с господством подсечно-огневой системы пашня, как таковая, отсутствует: земледельцы каждый год переходят на новые участки. В результате нет устойчивых рубежей, которые отделяли бы обрабатываемые земли от остальных. В подобном случае все земли могут считаться потенциально используемыми, но фактически каждый год под посевами находится их незначительная и непостоянная часть. Не менее существенно, что во многих влажно-тропических областях Африки вообще формируются и господствуют специфические природно-антропогенные ландшафты. Своеобразие их заключается в том, что «блуждающее» поле неразрывно слито с соседними участками леса и саванны, целенаправленно обогащенными полезными растениями. При создании очередной подсеки древесная флора не уничтожается земледельцами полностью, а, по сути, лишь прореживается. Это ускоряет возобновление естественного растительного покрова после прекращения эксплуатации участка.
Как в лесах, так и в саванне при расчистке оставляют и оберегают все хозяйственно ценные деревья и кустарники. Притом не только сохраняются их полезные виды, но часто на месте расчистки сажают подходящие деревья, например, масличную пальму или колу, которые затем развиваются самостоятельно. Таким образом возникли полуестественные насаждения масличной пальмы, занимающие огромные площади на юге Бенина и Нигерии в Западной Африке. Показательно, что легко и натуральным образом в туземную систему агропроизводства вписались посадки кофе и какао, ставшие во многих районах неотъемлемым элементом лесного ландшафта.
В засушливых же частях мира обычно оказывается заниженной фактическая площадь пастбищ, поскольку к ним не причисляют леса, где нередко по нескольку месяцев в году содержат скот.
Подобная практика традиционна на территории развивающихся стран, но она получила широкое распространение, например, также на Западе США, где до 30% всех пастбищных земель образуют леса. Такое их использование отвечает запросам скотоводческого хозяйства, но в принципе трактуется как нежелательное явление, исходя из тезиса: «Деревья и трава — экологические соперники». В конечном счете следствием становится общее ухудшение состояния природной среды и, прежде всего, деградация лесной растительности. Вместе с тем, существует мнение, что наносимый ущерб нередко преувеличивается, и в странах Среднего Востока главным врагом леса выступает земледельческое население, а не скотоводы.
Особенно настораживают данные о многолетних насаждениях. В первую очередь в результате развития плантационного сектора, дополненного впоследствии мелкотоварным производством, они заняли в ряде развивающихся стран значительную долю обрабатываемых угодий. Иногда показатель превышает 50%, правда, почти исключительно в малых странах, как-то в Шри-Ланке. Среди сравнительно крупных государств третьего мира выделим Малайзию, где под посадки каучуконосов, масличной и кокосовой пальмы, плодовых деревьев и чая отведено около 3/4 возделываемых площадей.
В Европе, по которой имеющаяся информация выглядит наиболее достоверной, многолетние насаждения немногим не дотягивают до 10% всего обрабатываемого клина, причем наивысшие значения приходятся на субтропические области континента и равняются 15— 25%. Если же обратиться к крупнейшим странам мира, как Китай, Россия, Индия, США, то в них означенный показатель «на круг» составляет менее 5%, причем в России не достигает даже 1%. Поэтому можно полагать, что доля многолетних посадок в мировом земельном фонде, вытекающая из ранее приведенных абсолютных цифр, заметно преувеличена и не служит надежной базой для анализа.
На каждой конкретной территории фактически всегда представлены сочетания различных сельскохозяйственных угодий. Образованные ими комбинации формируются под влиянием комплекса причин и призваны в конечном счете обеспечить оптимальные условия для функционирования производства. Однако эти сочетания могут складываться в пользу отдельных категорий землепользователей, и тогда вместо взаимодополняемости имеет место конфликт интересов. Исторически наиболее крупные столкновения в этом плане происходили между земледельцами и кочевниками (между «лесом» и «степью»). Поэтому граница зон пашенного и кочевого хозяйства всегда была подвижной, подверженной флюктуации, испытывая влияние климатических пульсации и неоднократно менявшегося соотношения сил взаимодействующих сторон. При этом неправильно полагать, что в прошлом для нужд пастбищного животноводства использовались только те площади, которые при тогдашней агротехнике нельзя было освоить под культуру, или что заселение территории, напротив, совершалось ради наибольшего развития кочевого скотоводства.
Отнесение определенных типов земель к тем или иным угодьям носит чисто качественный характер и не направлено на выявление различий в производительности отраслей сельского хозяйства. Сопоставление территории по такому комплексному показателю, как соотношение разных видов угодий, не в состоянии дать действительного представления об их сравнительном агроприродном потенциале. Его оценка составляет трудную самостоятельную задачу. Ее легче решить в отношении естественных пастбищ, ибо их продуктивность выступает чисто природным феноменом и поэтому для всех их видов выражается единым показателем: продукцией с гектара в весовом исчислении или кормовых единицах.
Иное положение в земледелии, применительно к которому уже невозможно даже теоретически, в чисто научных целях, абстрагироваться от влияния антропогенного фактора. В ходе возделывания сельскохозяйственных культур, сколь бы не была элементарной обработка почвы, происходит изменение ее первичных качеств. Следовательно, принципиальная сложность оценки земельных ресурсов заключается в том, что понятия «естественное плодородие», т.е. присущие земле изначально свойства, и «искусственное плодородие», т.е. свойства, придаваемые ей в процессе обработки, в сущности абстрактны, так как в действительности они неразделимы и не могут проявляться в чистом виде. На практике всегда наблюдается экономическое (эффективное) плодородие земли, в котором переплетаются элементы, зависящие от природы и созданные трудом человека. Это означает, что плодородие почв, выражаемое с экономической позиции единственно через урожайность, становится одновременно общественной, иначе исторической категорией, и ему нельзя приписывать абсолютного значения.
Многовариантный характер использования обрабатываемых земель и замена одних видов угодий другими в условиях нарастающей интенсификации сельского хозяйства не позволяют выработать универсальные критерии оценки продуктивности почв. По сути, в зависимости от своего профиля, специалисты занимаются или бонитировкой земель, или их собственно экономической оценкой. В первом случае исходят из объективных признаков самих почв, наиболее важных для развития сельскохозяйственных растений, во втором — из производственных результатов, в которых в преобразованном виде проявляется воздействие агроприродных факторов. Проведение сравнений особенно усложняется, когда использование земельных ресурсов осуществляется в разных аграрных укладах, каждый из которых исходит из собственных ценностных представлений. Так, крестьяне, которым продукция нужна для удовлетворения потребительских нужд, при малоземелье будут стремиться к максимизации урожайности и, следовательно, валового сбора. При достатке же земли задача может заключаться в достижении наибольшего выхода продукции в расчете на единицу трудовых затрат, а не на площадь. Фермер же, вовлеченный в товарное производство, жизненно заинтересован в получении денежного дохода, наилучшим образом окупающего сделанные ранее вложения капитала и труда.
Напрашивается вывод, что сравнительная оценка земель по их продуктивности должна проводиться с особой осторожностью, если сопоставляемые территории принципиально различаются по своим социально-экономическим условиям. В таких случаях обращение к традиционному обобщающему показателю, каким является урожайность, не проясняет картину. В этом плане особенно репрезентативен внушительный разрыв в продуктивности земледелия в промышленно развитых и развивающихся странах. На рубеже 80—90-х гг. средний сбор зерновых в Европе (без СССР) составлял 42,8 ц/га, в СССР — 18,1, Северной и Центральной Америке — 36,0, Южной Африке — 20,3, Азии — 25,7 (благодаря высокой доле в посевах риса) и Австралии с Океанией — 15,6 ц/га. Достаточно очевидно, что обе группы стран сильно отличаются друг от друга по степени насыщенности деревни средствами производства (в одном случае — современных, в другом — преимущественно традиционных) и уровню вложений материальных ресурсов в сельское хозяйство. Однако остается неясным, в какой мере это обстоятельство и, в частности, многократная разница в количестве вносимых на единицу площади минеральных удобрений, непосредственно влияющих на урожайность, усиливает или же, напротив, сглаживает изначальное неравенство агроприродных потенциалов угодий мира. Учет вышеуказанных соображений полезен и для объективного восприятия приводимой ниже в региональном разрезе краткой информации о географии основных видов сельскохозяйственных земель.