На первом, более раннем этапе (примерно до X — первой половины XI в.) особого слоя лейлендингов еще не существовало, он только начинал складываться. Постановления о сдаче земли лейлендингу говорят о годичном (в Вестланне — Юго-Западной Норвегии) и трехлетнем (в Треннелаге — Северо-Западной Норвегии) сроке держания (G. 72; F. XIII, 1).[27] [119] Законы устанавливали день, когда лейлендинг должен был покинуть усадьбу, в которой он жил; в них довольно живо описана смена старого держателя новым. Вряд ли приходится сомневаться, что многие из лейлендингов в действительности получали землю на короткое время. Это объяснялось, по-видимому, тем, что на ранней стадии развития держательских отношений они часто возникали между бондами, причем сдававшие землю крестьяне не отличались по своему имущественному положению от снимавших ее.
Это видно из предписания «Законов Гулатинга», обязывавшего одальмена, лишенного возможности обрабатывать свою землю, предложить ее в первую очередь сородичам (G. 88). Простые бонды, естественно, не сдавали землю в длительное пользование другим лицам, ибо в противном случае ухудшение и без того непрочного имущественного положения могло бы привести их к разорению. В праве Треннелага, области, в которой социально-экономические изменения происходили особенно медленно, предусматривались случаи, когда собственник лишался своего двора и был вынужден расторгнуть соглашение с лейлендингом с тем, чтобы самому обрабатывать землю (F. XIII, 2). Иными словами, перед нами бонд, владевший, по-видимому, двумя усадьбами, в одной из которых он хозяйствовал сам, а другую уступал лейлендингу. Кроме того, спрос на землю при быстром росте населения, распаде больших семей и ограниченных возможностях подъема новых участков был очень велик. Законы предусматривали возможность споров между людьми, получившими одну и ту же землю от собственника или стремившимися взять ее без законного основания; упоминались случаи, когда земельный собственник отказывался передать владение под обработку человеку, с которым он уже заключил соглашение; наконец, имел место и прямой захват земли (G. 77, 78; F. XIII, 1, 17 и др.). В этих условиях владельцы, сдававшие, землю, не были заинтересованы в соглашениях о передаче усадеб на длительное время. Краткосрочное соглашение давало им возможность изменять условия держания в зависимости от конкретных обстоятельств.
Недостаток земли и распространение межкрестьянских поземельных отношений, на наш взгляд, и обусловили краткосрочность держания лейлендинга. Но это вовсе не означало, что в действительности каждый год или каждые три года держатели менялись. Право предусматривало необходимость лишь перезаключения сделки. Если лейлендинг принимал новые условия держания или они сохранялись в прежнем виде, он мог остаться в том же дворе. Фактически лейлендинги сидели в занимаемых ими усадьбах в течение всей своей жизни и даже из поколения в поколение. Особенно характерно это было для тех крестьян, которые сделались лейлендингами в усадьбах, являвшихся первоначально их собственностью, но перешедших затем в руки других владельцев.
Напомним известный рассказ в «Саге об Улаве Святом» о Хареке с острова Тьотто. «На Тьотто жило тогда [в начале XI в.] много мелких бондов. Харек купил сперва одну не очень большую усадьбу и завел в ней свое хозяйство. Но в течение нескольких лет он вытеснил всех других бондов, которые там жили прежде, так что теперь он один владел всем и создал крупное хозяйство» (гл. 104). Приходится предположить, что крестьяне, лишившиеся собственности на свои дворы, остались в них в качестве лейлендингов Харека. Менять хозяев на острове, все земли которого оказались в руках богатого хавдинга, было невозможно. В условиях натурального хозяйства и слабого развития земледельческой техники эти отношения неизбежно принимали характер традиционных. Но так как, по закону, держание было краткосрочным, то землевладелец мог изменять его условия и увеличивать платежи, взимаемые с участка.
Отношения эксплуатации стали полностью выявляться в тот период, когда лейлендинги оказались на землях крупных собственников — короля, светских хавдингов, церкви. Этот второй этап начался, по-видимому, [120] с конца XI в.; он отражал серьезные сдвиги в норвежском обществе. В постановлениях «областных законов», относящихся уже к XII — началу XIII в., в качестве землевладельцев, сдававших землю держателям, фигурируют представители именно аристократической части общества (см. F. XIII, 3, 14, 15; XIV, 1, 2, 8 и др.). В более позднее время, когда церковные собственники в специальных документах начали фиксировать условия сдачи земли, оговаривалось пожизненное и даже наследственное держание.[28] Однако законы и в XIII в. (в том числе «Ланслов» короля Магнуса Лагаботира) исходили из того, что сделка между лейлендингом и собственником ограничивалась максимально тремя годами.[29] Практика поземельных отношений давно уже далеко разошлась с буквой закона, но последний мог быть использован крупными землевладельцами для усиления эксплуатации держателей.[30]
Поскольку держатель не был прикреплен к земле, сохранял личную свободу и вел обособленное хозяйство, собственник не был заинтересован в закреплении этого хозяйства за крестьянином. Краткосрочность соглашения лишала лейлендинга такой возможности и гарантировала землевладельцу его права. Складывавшийся в Норвегии класс крупных земельных собственников упорно держался за правило о краткосрочности держания с тем, чтобы не допустить укрепления владельческих прав крестьян на землю.
Отсутствие собственной земли и краткосрочность держания делали лейлендингов беззащитными перед крупными собственниками. Право держателя на пользование землей не было юридически обеспечено. Сохраняя личную свободу, лейлендинги не обладали главной ее основой — экономической самостоятельностью. В феодализировавшемся обществе отношения между ними и крупными землевладельцами становились по своему содержанию не договорными — арендными, в том смысле, в каком они рисуются буржуазным историкам, а отношениями господства и подчинения, хотя внеэкономический момент и играл здесь гораздо меньшую роль, чем в отношениях между крепостными крестьянами и помещиками в других странах Европы. Некоторые из современных норвежских исследователей аграрной истории начинают в какой-то мере отходить от господствующего мнения о «чисто договорном характере» отношений между земельными собственниками и лейлендингами. Так, А. Хольмсен пишет об «усложнении» этих отношений и приобретении ими «отпечатка личной зависимости».[31]
В тот период, когда лейлендинги стали получать землю преимущественно от крупных собственников, на них были возложены новые, дополнительные тяготы. Помимо ежегодной ренты, землевладельцы заставляли платить различные единовременные поборы, взносы при перезаключении сделок, приносить угощения, исполнять некоторые повинности и т. д. Все эти платежи и службы, как правило, не обусловленные соглашением о держании, являлись результатом прямого принуждения со стороны могущественных собственников.[32] К этому следует добавить, что среди лейлендингов было много вольноотпущенников и их потомков, продолжавших на протяжении ряда поколений оставаться в зависимости от своего бывшего господина и его семьи и лишенных многих прав свободного человека, которыми формально пользовались в какой-то мере лейлендинги из свободных. [121] Однако личная свобода лейлендинга имела мало общего с полноправием, так как в целом ряде случаев его правоспособность была ограничена: он не мог выступать в судебных тяжбах, касавшихся земельной, собственности, отсутствие своего владения делало невозможным его участие в исполнении многих общественных обязанностей и пользовании определенными правами. В спорах, возникавших в связи с держанием, закон все преимущества отдавал собственнику (F. XIII, 1; XIV, 1; G. 7_ и др.). С XII в. лейлендинги были отстранены от участия в высших судебных собраниях — областных тингах (лагтингах) в связи с сокращением числа бондов, которые сюда посылались.
Господствующей формой земельной ренты, которую платили лейлендинги, была рента продуктами. Эта форма получила распространение Норвегии в условиях слабого общественного разделения труда, преобладания натурального хозяйства, крайне медленного развития производства. Рента продуктами обычно не сопряжена с развитой системой внеэкономического принуждения и оставляет крестьянину известную хозяйственную инициативу. Вследствие того, что в Норвегии в силу указанных выше особенностей барщинное хозяйство не могло развиваться, у земельных собственников не возникало потребности в прикреплении держателей к земле.[33] С другой стороны, господствующий класс Норвегии, менее могущественный, чем в других странах, в обстановке медленного разложения общинно-родового строя и длительного сохранения некоторых его институтов встречал сильнейшее сопротивление со стороны крестьян. Поэтому лейлендинги не были закрепощены, и это составляет важную черту социально-экономической истерии Норвегии.
Было бы неправильно ставить знак равенства между феодально-зависимыми крестьянами западноевропейских стран средневековья и норвежскими лейлендингами. Крупные землевладельцы Норвегии не располагали многими из тех средств внеэкономического принуждения, которыми пользовались феодалы в других странах (вотчинный суд, иммунитет и т. д.), и это не могло не сказаться на положении бондов. Отсутствие барщинной эксплуатации делало хозяйство лейлендинга более независимым от феодала, чем хозяйство крестьянина, обязанного выполнять отработочные повинности. Из-за того, что процесс классообразования в XI и XII вв. не был завершен, не сложились сословные градации, сделавшиеся более определенными в XIII в., и держатели частично сохраняли свои личные права и свободу. Но это не отменяло основного: лейлендинг находился в зависимости от собственника земли, на которой он вел свое хозяйство. Зависимость выражалась в уплате ренты, изменявшейся по воле собственника, в правовой необеспеченности держания, с которого лейлендинг мог быть согнан, в гражданском неполноправии и сословной приниженности.