В подтверждение того взгляда, что Норвегия на протяжении средневековья оставалась якобы страной свободного крестьянства, многие историки ссылаются на существование крестьянских собраний — тингов областях. Они видят в тингах органы демократического самоуправления, воплощение будто бы народного суверенитета.[51] Тинги играли роль народных собраний отдельных районов – фюльков — в дофеодальный период,[52] когда среди бондов сохранялось относительное имущественное и общественное равенство. Но развитие частной собственности и расслоение бондов привели к тому, что в фюльках, а тем более в областях появились самые различные владельцы: от мелкого крестьянина, хозяина части двора, выделенного ему при распаде большой семьи, и лейлендинга, сидевшего на чужой земле, до богатого хавдинга, владевшего десятками [128] крестьянских усадеб и эксплуатировавшего рабов, вольноотпущенников, держателей и слуг.
Саги рассказывают о многих таких собственниках, которым принадлежали обширные земли и всякого рода движимость, включая крупные корабли и десятки рабов. Они имели возможность устраивать пиры в честь короля с его свитой и делать ему ценные подарки. Эти хавдинги, нередко происходившие из незнатных родов, окружали себя многочисленными дружинниками и домочадцами, во главе которых они посещали тинги.
Записанные в Исландии родовые саги, пестрящие подобными рассказами, отражают не только исландскую, но отчасти и норвежскую действительность IX–XII веков. Как явствует из этих саг, на тингах решающее значение имел голос хавдингов, и их огромным влиянием объясняется единодушие, с которым бонды принимали свои решения.
Для решения вопроса о структуре норвежского общества XI–XIII вв. чрезвычайно важно выяснить, какое содержание вкладывалось в то время в понятие «бонд». В источниках употребляется не совсем определенная терминология: бондом именуется и мелкий крестьянин и хавдинг. В памятниках права все жители фюльков, независимо от их реального положения, называются бондами. Но внимательное изучение саг не оставляет сомнения в том, что под этим именем в них фигурируют преимущественно представители верхушки населения, «крупные бонды» — хольды, знатные люди. Они полноправные участники тингов, они смело разговаривают с королем и его представителями, подчас даже угрожают им неповиновением и расправой; однако ошибочно принимать их за рядовых членов крестьянского общества: за каждым из них стоят домочадцы, а иногда и дружинники, у них есть лейлендинги и рабы, они сидят в нескольких дворах и пользуются поддержкой не менее влиятельных сородичей и друзей.
Таких людей в XI–XII вв. было сравнительно немного. Из «областных законов» видно, что в отдельном фюльке не насчитывалось и дюжины хольдов, но они вершили в своей местности все дела. К сожалению, в сагах больше говорится об отношениях между отдельными стурменами и между ними, с одной стороны, и королевской властью — с другой. Очень немногое известно о взаимоотношениях стурменов с простым народом. Эта важнейшая проблема остается, по существу, еще не исследованной. Ясно, однако, что то ее решение, которое предлагала норвежская историография XIX в., рисовавшая верхушку бондов в виде якобы защитников народных интересов, не выдерживает критики.
Вопрос упирается в выяснение того, насколько были дифференцированы бонды и в какой мере в их среду уже проникли отношения эксплуатации.
До сих пор эти явления недооценивались. Между тем, по данным археологии и топонимики, старинные крупные усадьбы, принадлежавшие хольдам и другим богатым людям, зачастую были окружены мелкими дворами и участками более позднего происхождения, возникавшими либо путем переселений из главных дворов, либо вследствие наделения землей вольноотпущенников и слуг.[53]
Владение крупного бонда в условиях раннего средневековья делалось центром притяжения неимущих элементов. Хольды и другие «сильные люди» становились носителями феодальных тенденций. В других странах Европы расслоение в общине в конечном счете вело к возвышению некоторых разбогатевших ее членов до положения феодалов — при условии, что они смогли приобрести соответствующие сословные привилегии. В Норвегии этот процесс шел медленнее; многие из хольдов, по-видимому, [129] не перешли в ряды дворянства,[54] и, наоборот, после чумы 1348–1350 гг., как уже говорилось, мелкие феодальные собственники оказались не в состоянии существовать за счет резко сократившейся земельной ренты. Если и прежде им нередко приходилось принимать непосредственное участие в сельском хозяйстве, то со второй половины XIV в. это стало их главным занятием, а для исполнения государственной и военной службы они оказались непригодными и в большинстве превратились в бондов. Низшее дворянство испытало сильнейший удар, но верхушка бондов вследствие пополнения ее обедневшими дворянами укрепилась и приобрела еще большее влияние.[55]
Таким образом, высшая прослойка собственников «крестьянского типа», которая существовала во всяком обществе в период генезиса феодализма, но с его победой окончательно расслаивалась на мелких феодалов (министериалов, рыцарей и т. п.) и богатых крестьян, в Норвегии сохранилась в феодальную эпоху. Представители верхушки, бондов, оставаясь членами крестьянского сословия, вместе с тем играли в нем роль мелких эксплуататоров беднейшего крестьянства. В этот слой попадали деградировавшие феодалы и разбогатевшие бонды; из него происходили некоторые дворяне и бюргеры; он терял обедневших собственников, — короче, состав его благодаря отсутствию резких сословных перегородок был очень текучим. Но сам этот слой составлял постоянный важный элемент норвежского средневекового общества.
Как видим, развитие феодализма происходило в Норвегии и «снизу» (выделение богатой и влиятельной верхушки из среды бондов; превращение основной массы крестьян из землевладельцев в держателей-лейлендингов) и «сверху» (сбор кормлений в пользу короля и господствующего класса, группировавшегося вокруг него; пожалования вейцл). Медленность генезиса феодализма и его своеобразие не должны скрывать от нас того, что главное направление эволюции норвежского общества было таким же, как и в других странах средневековой Европы. Изучение специфики норвежского социального развития, нам кажется, представляет интерес как само по себе, так и для выяснения истории феодализма в других скандинавских государствах, а также в Англии (до нормандского завоевания), ибо в этих странах обнаруживается ряд сходных черт.
* * *
Переломным этапом в истории генезиса феодализма в Норвегии явились так называемые гражданские войны — напряженная борьба, охватившая различные слои общества во второй половине XII — начале XIII века. Вопрос о сущности происходивших в то время событий дискутируется в науке вот уже сто лет, и все еще многое остается неясным и нерешенным.
Не вызывает, однако, сомнения причинная обусловленность гражданских войн теми процессами, о которых шла речь выше. Именно в XII в. происходило превращение большинства норвежских бондов из землевладельцев в держателей. На этой основе развертывалась борьба соперничавших королей и претендентов на престол. Большинство буржуазных историков, писавших о гражданских войнах, не проявляло интереса к вопросу об участии масс населения в этих конфликтах. Биркебейнеров, воинов [130] короля Сверре, добившегося победы в борьбе, эти ученые обычно характеризуют как разбойников и деклассированный сброд, сумевший будто бы оказать влияние на историческое развитие страны лишь потому, что его возглавил такой вождь, как Сверре.[56]
Первые биркебейнеры, как известно, вышли из районов, пограничных со Швецией. Обращает на себя внимание то, что некоторые области Норвегии, в частности юго-восточные, сделались с середины XII в. очагами постоянных мятежей. Утрата все увеличивавшимся числом бондов своих владений и их разорение питали растущее недовольство в стране. Общественное брожение принимало форму неорганизованных нападений на верхние слои собственников. Но в обстановке общего политического кризиса это брожение превратилось в более широкое и целенаправленное антифеодальное выступление. Его и использовал в своих интересах Сверре.
Подобно другим странам Европы в период генезиса феодализма, Норвегия с середины XII в. становится ареной особенно острой классовой борьбы, многочисленных выступлений крестьянства, пытавшегося отстоять свое независимое положение, и обездоленных, разоренных элементов, которые не могли примириться со складывавшимися феодальными порядками. В силу того, что в Норвегии процесс феодализиции протекал медленно и прослойка крестьян, не подчиненных знати, была особенно велика, борьба норвежского крестьянства против усиления феодалов приняла необычайно упорный и длительный характер и вылилась в активное участие в гражданской войне — в рядах движения биркебейнеров.
В литературе достаточно выяснена социальная противоположность боровшихся группировок. Лендермены и знать долгое время поддерживали короля Магнуса Эрлингссона, верхушка бондов Северной Норвегии привела под знамена Сверре массу простонародья. Тем не менее победа Сверре, утвердившего свою власть над Норвегией, не была победой крестьянства и не сопровождалась ослаблением феодалов, как это подчас утверждается даже в советской литературе.[57]Это была победа той части господствующего класса, которая поддерживала политику централизации и пошла на службу к королю.
Усиление королевской власти в Норвегии означало упрочение феодального господства, и крестьяне ответили на него новыми, еще более решительными восстаниями (в Согне в 1184 г., в Вике в 1200 г. и др.). Они были жестоко подавлены Сверре и его преемниками.
Движение биркебейнеров относится к числу тех антифеодальных восстаний крестьянства периода становления феодализма, которые использовались определенными группировками господствующего класса в интересах, не имевших ничего общего с целями крестьян. Это движение все еще ждет всестороннего и объективного исследования и прежде всего изучения вопроса о роли народных масс в гражданских войнах.
* * *
Поставленные в статье проблемы нуждаются в дальнейшем изучении. Разрешение вопроса об особенностях генезиса феодализма в Норвегии, как и в других скандинавских странах, способствовало бы, по нашему мнению, более глубокому пониманию закономерностей перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу у народов, не знавших рабовладельческой формации.