Смекни!
smekni.com

Бузулукский район (стр. 8 из 20)

Потеребил Чапаев ус, а потом опять в атаку пошел.

—Какие вы к черту разведчики, если все время на рожон лезете...

Долго еще бушевал Чапаев. А Вихорь стоял перед ним и молчал. Видимо, это виноватое молчание и смягчило начдива.

—Ну, ладно. Вижу, что понял. За сведе­ния спасибо. Но запомни, Вихорь, что грош цена разведчику, который не умеет себя сдерживать.

Скупой на похвалу, Чапаев не раз потом отмечал подвиги Вихоря.

В конце мая тяжелые бои развернулись под Уфой. Особенную трудность представляло форсирование многоводной Белой. Вот тут и раскрылся во всю ширь талант Вихоря-разведчика. В романе «Чапаев» об этом сказано в нескольких строчках: «Вынеслась на берег кавалерия Вихоря». А дальше Фурманов говорит о том, что очень пригодились чапаевцам белогвардейские пароходы, которые удалось захватить разведчикам.

— Василий Иванович поручил нам разведать подходы к реке и попытать счастья: добыть переправочные средства — рыбацкие лодки, плоты,— рассказывал Иван Наумович.— А мы решили подобраться к пароходам. На той стороне они стояли. От одного старика, местного жителя, узнали, что, случается, к нашему берегу катер пристает, ихних лазутчиков, значит, высаживает. Устроили мы засаду, сидим, ждем, комаров кор­мим. Дело уже к рассвету шло. Слышим, затарахтел мотор катера. Потом, уже вбли­зи от нашего берега он затих и вода под вес­лами заплескалась — хитрят, значит. Когда катер в тумане ткнулся носом в берег, мы на него кинулись. И так это неожиданно для беляков было — ни один не никнул.

Через несколько минут, отобрав самых отчаянных разведчиков, Бредихин пошел на катере к причалам. Там никто и подумать не смог, что на суденышке чапаевцы. Только когда катер увел на буксире один из парохо­дов, в стане врага переполошились — подня­ли стрельбу, но было уже поздно.

Чапаев не знал, как благодарить Вихоря. А тот хоть и старался не выказывать своей радости, видно, был страшно доволен похва­лой. Ведь не было для чапаевца выше на­грады, чем услышать слова благодарности от самого Василия Ивановича.

...Весной 1919 года в Бузулук, где гото­вились к боям полки чапаевской дивизии, прибыл 27-й разведывательный авиацион­ный отряд. Горючее тогда было, как гово­рится, на вес золота, и самолеты были до­ставлены «на колесах». На железнодорож­ных платформах стояли решетчатые, как плетенные из лозы этажерки, «Ньюпоры», а в теплушках жили авиаторы, механики и красноармейцы, обслуживавшие отряд.

Слух об этом облетел весь город. Чапаевцы и местные жители, никогда прежде не видевшие самолетов, толпами приходили по­смотреть на диковинные машины.

— Когда же будете летать? — спрашивали у летчиков. Особенно нетерпеливыми были артиллеристы.

—Вам сверху виднее, разведайте, где беляки стоят, а мы их тогда снарядами угостим.

Авиаторы отвечали, что с удовольствием сделали бы это, но нет приказа.

—Но вот однажды,— вспоминал быв­ший военком отряда Александр Иванович Фридель,— мы получили приказ Фрунзе: вы­грузиться в Бузулуке и поступить в распоря­жение начдива 25-н Василия Ивановича Ча­
паева.

Наши бойцы с радостью бросились ска­тывать с платформ самолеты и перегонять их на полевой аэродром, оборудованный за городом. Надоело жить в вагонах. Другие воюют, а мы катаемся со станции на станцию.

Разгрузиться-то разгрузились, а летать оказалось не на чем. Цистерна с бензином,' которая должна была поступить из Самары следом за нами, застряла где-то в пути.

Как-то к аэродрому прискакали несколь­ко всадников. «Чапаев приехал»,— сразу разнеслась весть среди авиаторов.

Вместе с нашим командиром Чапаев ос­мотрел самолеты, побывал на учебных занятиях. Видно было, что остался доволен. Но под конец Чапаев приказал сегодня же раз­ведать расположение белых войск на рубе­же, проходящем по северному берегу Малого Кинеля.

— Как только получим бензин,— попы­тался было отсрочить выполнение приказа командир,— тут же вылетим...

— Аэропланы должны летать,— строго сказал Чапаев.— На земле от них проку никакого. Они нам в небе нужны. Находите горючее - и марш!

Что делать?

Тогда кто-то посоветовал: слить бензин из всех баков в один самолет. Так и сделали, наскребли на одну заправку. И вот уже «Ньюпор» разбежался, взмыл в небо и взял курс на Пилюгино. Через час смотрим — возвращается наш самолет и, едва перетянув через гору, идет на вынужденную посадку в нескольких верстах от аэродрома. Оказыва­ется, бензин кончился. Пришлось запрягать лошадей и тащить аэроплан на буксире до аэродрома.

Пилот, летчик-наблюдатель и командир авиаотряда тут же отправились в штаб до­кладывать Чапаеву о результатах разведки.

Долго ломали потом голову: как же быть дальше — сливать-то больше нечего. И тут выручил Чапаев. К командиру прискакал ординарец Чапаева с запиской. Вначале не поняли, в чем дело. Начдив спрашивал: не подойдет ли спирт? Но потом в один голос закричали: «Конечно, подойдет!»

Стали заправлять моторы винным спир­том.

— Двойная выгода,— шутил Чапаев.— И аэропланы летают, и соблазна меньше...

«Ньюпоры» с залитыми чистейшим спиртом баками летали в разведку, сбрасывали бомбы на скопление белых у моста через Малый Кинель у села Пилюгино, засыпали колчаковские войска агитационными листов­ками. Потом наши авиаторы участвовали в бугурусланской, бугульминской операциях, воевали под Уфой.

Чапаеву, видно, по душе пришлась воздушная работа летчиков. По его приказу о каждой захваченной бочке бензина или спирта докладывали ему лично. Все это тут же направлялось к нам.

...В нескольких километрах от Бузулука на холмах, рассеченных сухим долом, стоит село. Может быть, поэтому и назвали его Сухоречкой. В центре села, на холме, на маленькой покатой площади стоит бревенча­тый, добротно срубленный бывший дом сель­ского Совета. На стене его мемориальная доска с надписью:

«Здесь, в селе Сухоречка, 19 апреля 1919 года перед боями с колчаковскими бандами бойцы и командиры легендарной 25-й диви­зии приняли воинскую присягу на верность Родине».

— В то время,— рассказывал мне крас­нознаменец Григорий Емельянович Прокудин, несмотря на преклонный возраст, еще стройный, подтянутый, с усами, как у Чапаева,— наш Разинский полк стоял в Сухоречке. Однажды командир полка Степан Яковлевич Михайлов созвал к себе на совет всех командиров рот.

— Не сегодня-завтра нам наступать на Колчака,— сказал он.— Бои предстоят тя­желые. Мысль такая имеется: перед наступ­лением клятву дать или присягу принять, что ли, на верность революции. Советовался я в штабе. Василий Иванович говорит — доброе дело. Разницы и пугачевцы у нас те­перь вроде гвардии. С вас дивизия начина­лась— вам и карты в руки. Фурманов и Крайнюков тоже нас поддерживают, помогли составить присягу. Давайте вместе прочитаем, может, кто еще что придумает…

Зачитали присягу, понравилась она всем. Никаких добавлений и изменений, как те­перь говорят, делать не стали — всем по ду­ше пришлась. А на прощание договорились: всем бойцам ввиду торжественности момен­та привести себя в порядок (формы общей тогда еще у всех не было — одеты кто в чем).

Утром на другой день выстроились на площади. Друг перед дружкой стараемся. Полковое знамя впереди. Рядом с ним Ми­хайлов стоит. По команде «смирно!» тиши­на наступила. И в этой тишине особенно торжественно звучала наша клятва.

— Я, боец красного полка имени Степа­на Разина 25-й стрелковой дивизии,— читал Михайлов,'— перед всеми товарищами сво­ими клянусь быть до последней капли крови верным Советской Республике, мировой ре­золюции, нашему знамени...

—Я, боец красного полка...— повторен­ные бойцами слова присяги громом раска­тывались над площадью как тысячеголосое
эхо...

Только затихла площадь, подъехали Ча­паев с Фурмановым. Доложил ему Михай­лов, как полагается. Потом начдив речь дер­жал. Долго говорить он не любил.

Трудно мне теперь слово в слово припом­нить, о чем говорил тогда Чапаев, но, ка­жется, и сейчас слышу его голос.

—Мы,— говорит,— поздравляем разинцев. Вы первые в дивизии присягу приняли. По вашему примеру другие полки будут присягать. Ваша присяга совсем не та, что в а: мни у царя была. Не за веру, царя и отер чество идем в бой, а за свободу, за рабочую и крестьянскую Советскую власть. И поп всех белопогонников с земли нашей не прогоним, покоя знать не должны!

Потом мы строем перед начдивом и комиссаром прошли. По всему видно было - доволен остался Чапаев разинцами.

...Через несколько дней из Сухоречки прямо с маленькой площади на взлобке холма, где чапаевцы принимали присягу, полк пошел на север, на Колчака.

Дорога шла в гору, и колонна неторопли­во вытягивалась между холмами. Глухо стучали копыта по промерзлой, еще не совесть оттаявшей земле, фыркали лошади, поскрипывали телеги.

Где-то в голове колонны, у самого знамени, трепетавшего на вешнем ветру, моло­дой звонкий голос запел:

Над Уралом, над рекою Сила грозная летит, все летит.

И десятки, а потом и сотни голосов под­хватили:

Гей, Чапаев! Гей, Чапаев!

Тучей грозною гремит, все гремит.

Заиграли трубы, горны,

Кони рвутся в бой, дальний бон.

И Чапаев в бурке черной

Едет с песней удалой,

С песней едет удалой...

С Бузулука по станицам

Весть несется как поток,

Что идет Чапай с полками

На восток, идет с полками на восток...

Песня, властно захватывала бойцов. Ее пели все. И как будто другие звуки исчеза­ли, только раздольная и крылатая, как сама степь, песня неслась над притихшими пере­лесками, над всхолмленными далями Пред-уралья.

Пели чапаевцы самозабвенно, потому что это была своя, доморощенная песня про Ва­силия Иваныча, про любимого командира, ведущего в бой красных бойцов. Полк шел на врага, и вела его песня. Кто знает, может быть, именно тогда вырвались у Дмитрия Фурманова удивительные слова: «Ах, песня, песня, что можешь ты сделать с сердцем че­ловека!»