Кстати, вы не путаете тему и партию? Партия — территория или страна, а тема — кто живет в них. Например, Западную Европу населяют разные народы. Это как бы деловая беспокойная главная партия со множеством тематических элементов. А Россия — единая побочная партия, зона трансценденции и надежды мира, а в этой единой партии тем-народов тоже много. Сонатная форма истории не дописана до конца, ибо конец или бесконечное развитие зависит от нас. Есть пророчества о том, что океан побочной партии прольется на место главной и празднично подхватит ее, словно лодочку, как это иногда бывает в романтических формах.
Что там, у романтиков? Побочная партия олицетворяет собой жажду мира, покоя, тепла, задушевности, мягкости, свободы, жажды веры и молитвенности. Побочная партия — сфера истинной жизни духа, которой окрыляется интонационный субъект сонаты.
В музыке духовного реализма, у Чайковского, побочная партия олицетворяет высшую свободу духовной жизни.
За всеми этими конкретными содержаниями трех веков сонатной формы легко просматривается абсолютный идеал небесного происхождения, просияние вечного.
Побочная партия стремится быть зоной света, чистоты, милующего сердца, смирения, мира, кротости, мягкости, освобождения от напора страстей, от напряженности, от суеты, даже иногда и от вещественного начала, собирание мыслей в небесном. А это все — богочеловеческие добродетели. Потому от побочной партии так часто веет духовной сладостью и изумлением ума.
Мы осуществили сейчас первый заход в проблему христианского основания сонатной формы. Нам предстоит еще глубже проникнуть в ее духовную сердцевину, еще яснее оценить значимость исходного экспозиционного жеста композиции: расширения души — для всей формы.
Семиотика святых отцов ошеломляюще смело и глубоко определила слово как энергию, величина которой определяется работой по перестройке логистикона, — на современном языке: концептуально-интенсиональной системы смысла.
Но если слово — энергия, то что говорить об интонации и о чисто энергийной магнитно-полевой конструкции сонатной формы! Ее законы очень важно чувствовать исполнителям, которые живут в этом поле силовых взаимодействий.
Чтобы проникнуть в эту логику, имеющую духовную природу, нам потребуется более подробный анализ.
Бетховен, Пятая соната.
Все темы экспозиции, как это часто бывает у Бетховена, соизмерены движением ввысь, к небесному.
Все они имеют общий знаменатель — устремленность к звуку es. Но главная партия словно штурмует этот звук, гармонизованный как терция трезвучия — самый патетический звук аккорда. Главная партия не однозначно действенна; в ней есть и моменты томительного влечения (мотив нисходящей секунды будет использован предыкте к побочной партии и в заключительной партии). Но ревностные деятельные усилия преобладают, и они не приносят плода. Штурм неба в рамках главной партии не удался. Душа не удовлетворена. Не получив небесной пищи, она осталась голодной.
Связующая партия — вновь, но теперь уже томительно и смиренно, возносится к звуку es с некоторым молитвенно-просящим напряжением. Звук es здесь представлен как квинта. Квинта — самый полетный звук в аккорде; небесный, прозрачный, устремленный в чистоту. Ощущение томления рождает воспроизведенная здесь речевая интонационная конструкция эмоционального высказывания (как в приведенном выше типе фразы: «Какая чудная погода сегодня!»). Это конструкция широкой арки. Мелодия скачком возносится на вершину и остается там до главного ударного слога фразы и только затем ниспадает вниз. Очень важен и трехзвучный отрезочек псалмодии на вершине. В псалмодии сосредоточенность прошения — словно руки сердца, воздетые к небу. Восходящая секунда в окончании сохраняет впечатление вопроса и надежды. А в женских ритмических окончаниях мы ощущаем веяние духа кротости и смирения.
Жаждущим правды Господь обещает насыщение, и плачущим о своем недостоинстве Царствия Небесного, — обещает скорое утешение и обрадование.
Обетования начинают сбываться уже в предыкте. Предыкт выражает жажду откровения. Эту растянутую доминантовую каденцию теоретики XVIII века метко обозначали знаком двоеточия (после двоеточия мы ждем ответа на наше недоумение, объяснения смысла). Но с другой стороны, здесь предвещается некоторое успокоение. Обратим внимание на прием, часто встречающийся при переходе к побочной партии: последние три такта мелодии лишены сильных долей. Подобные синкопические фигурки ассоциируются со вдохом. Трехкратное раскрытие груди выводит душу из состояния некоторой стесненности и готовит ее к восприятию простора побочной темы.
В побочной партии звук es гармонизуется вначале как тоническая прима, самый устойчивый звук в аккорде. А затем как задержание к доминанте — жест светлого раскрытия души.
В соотношении главной и побочной тем сохраняется оппозиция мужского и женского начал. Это уже не образы мужчины и женщины, как у Моцарта. Сам Бетховен говорил о взаимодействии в его музыке не образов мужчины и женщины, а мужского и женственного начал. Глубокая мысль! Души человеческие в сущности своей не имеют половых признаков — они единосущны. Только в мире сем мужчины взрывают все и взрываются сами, а женщины стремятся взорванное окутать любовью. В Царстве Небесном, говорит Господь, не женятся и не выходят замуж, а пребывают как ангелы. Сам Господь как богочеловек соединяет в себе высшую мужественность и высшую кротость. Когда равноапостольный Николай Японский принес японцам православие, первыми уверовавшими были молодые люди из самураев. Их, всегда готовых к харакири, поразила необыкновенная внутренняя сила Христа, проистекающая из Божественной Любви. Но с другой стороны, вспомните, с какой нежностью и деликатностью воскресший Господь просит Марию передать весть о Своем Воскресении апостолам и Петру, одновременно и отделяя от них предавшего Его Петра, и объединяя. А при встрече не единым упреком не укорил Петра, только спросил: «Любишь ли меня?»
Какую же радость и откровение несет эта побочная партия? Радость покоя и освобождения от напряжения. Душа на время сбросила тяжесть земных оков, и, освобожденная, легко улетает в сверхприродные Небеса.
Где взять ключ к еще большему углубления в дивные тайны сонатной формы вообще и этой сонаты в частности?
Ключ к музыкальной логике — в психологии духовной жизни. Почему так и только так? Потому что откуда ж и сами композиторы заимствовали прообразы? Нет иных высоких прообразов, кроме небесных. Не из грязи же их брать? Как брать из грязи, когда энтелехия серьезной музыки состоит, говоря словами Баха, в служении славе Божией и освежении духа?!
Но мы сейчас духовной жизни не видим. Тайны человеческой души открыты только святоотеческой психология. Конкретно речь пойдет сейчас о таинстве покаяния и смирения.
«Покайтесь!» — с этого призыва Господь начал Свою общественную проповедь. И заповеди блаженства открываются первой ключевой заповедью смирения: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф.5:3)». Видите? Истина и блаженная красота Царства открывается только смирению.
А композиторы ищут красоту небесную и, следовательно, никак не могут миновать основополагающего закона смирения и покаяния. Покаянием исцеляются органы познания. Имеющие катаракту на хрусталиках должны снять ее, если желают видеть. Так и для желающих видеть предметы духовного видения нужно снять катаракту самонадеянности с очей сердца, которая есть гордыня.
Это непреложное условие познания, преображения и духовно-нравственного роста души. Мы должны признать свою ограниченность ради высоты Истины, которой открываем душу. Открыть душу истине — значит смириться пред ней, признав свою негодность.
Кто ставит себя вровень с истиной, — тот очень глуп. Ряд этимологов, в том числе Фасмер, поддерживают сравнение слова гордый с латинским словом гурдус глупый, тупой. Мы постигаем истину только по мере признания своей самонадеянной ограниченности.
Святоотеческий и повседневный церковный опыт открывает людям прекрасные плоды церковного покаяния, о существовании которых многие даже не подозревают:
во-первых, это особая тишина и мир в душе, совершенно отличные от сытого покоя тела,
во-вторых, вместе с нежным и сладким миром прибывает чувство достоверной ясности бытия (сей небесной пищи тоже раньше не вкушал ум человека);
в-третьих, человек ощущает зачатие в себе ликования особой онтологической силы жизни от точного и несомненного ощущения прикрепленности к бытию (это от того, что, по объяснению преп. Макария Великого, духовный человек зачинается и возрастает в Лоне Божием).
И вот в музыке мы можем видеть отражения этих вознаграждений за смирение.
Едва мы заметим в музыке признаки покаяния и деятельного смирения души, мы вправе ожидать радикальных изменений в направлении дальнейшего развития.
Вернемся к 5 сонате. Мы видели смиренные воздыхания связующей партии, в предыкте — ощущали свободу от напряжения, раскрытие груди, в побочной партии —возлетания к Небесам — не просто легкие, но даже почти с оттенком детской непосредственности в стаккатированных гаммах.
Пойдем дальше. Как трактовать композиционную функцию, которую называют прорывом?
На первый невнимательный взгляд здесь имеет место как бы репризный возврат основной образной тональности динамизма после островка спокойствия.
Но в лекции о репризных формах мы уже видели, что реприза являет собой новый этап духовного развития музыки. Что ж говорить о такой предельно динамической форме, как сонатная!
Давайте повнимательнее вслушаемся в различие главной партии и прорыва ее тематических элементов в побочной.
Одним из важнейших плодов смирения в побочной партии оказывается ясно ощутимый спад напряжения. Напряжение идет от самостного, гордостного начала в человеке. Святые отцы сокрушенно восклицали: есть в нас что-то гордостное. Мы держимся за напряжение, потому что мы горды. Нам кажется, что без напряжения мы впадем в вялость. Это не так. На самом деле спад напряжения — добрый признак. При смирении это не приводит к вялости, ибо взамен напряжения дается человеку онтологическая благодатная сила окрыления, когда не столько сам он делает, принужденно и мучительно, сколько через него делается («ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» — Мф. 11:30).