Тенденции к новому мелодическому творчеству не могли уживаться с центонным принципом и с пониманием гласа как «нома» или как суммы канонизированных мелодических формул, и поэтому глас постепенно превращается в «модус», или определенный звукоряд с господствующими и подчиненными звуками, а система осмогласия превращается в систему восьми модусов, или восьми церковных ладов. Понятие модуса можно усмотреть еще у Блаженного Августина, определяющего музыку как «науку правильных модуляций», причем понятие модуляции применяется здесь не в современном смысле перехода из одной тональности в другую, но как некий правильный выбор соединения модуса мелодии и ритма с определенным духовным состоянием. Согласно Блаженному Августину, различным чувствам соответствуют установленные звуковые модусы, которые «вследствие тайного их союза» способны вызывать эти чувства. Первое на Западе описание восьми модусов дано англосакским ученым Алкуином (VIII в.), подразделявшим их на 4 автентических и 4 плагальных модуса, а к Х в. этим модусам или церковным ладам присваиваются названия античных октавных рядов с тем отличием, что античный дорийский звукоряд превращается во фригийский звукоряд западной системы, а античный фригийский соответственно в дорийский. В результате получилась следующая система модусов, в которой за каждым автентическим модусом следовал его плагальный: I — дорийский, II — гиподорийский, III — фригийский, IV — гипофригийский, V — лидийский, VI — гиполидийский, VII — миксолидийский, VIII — гипомиксолидийский. И хотя античная ладовая система подверглась значительному переосмыслению (в западной системе октава делится не на квинту сверху и кварту снизу, как в античной системе, а на кварту сверху и квинту снизу, в результате чего возрастает роль V ступени лада — доминанты), можно утверждать, что здесь происходит явное возвращение к языческому музыкальному принципу и что христианское понятие гласа подменяется античным понятием лада.
Это перерождение гласа в лад повлекло за собой и изменения в нотации, ибо невменная нотация, кровно связанная с центонным, попевочным, принципом, оказывается плохо приспособленной для фиксации мелодий со свободной модальной или ладовой основой, в результате чего западное нотописание начало возвращаться к античным принципам буквенной нотации. Характерно, что на Западе буквенная нотация была прежде всего связана с инструментальной игрой, ибо изначально буквенные обозначения звуков выставлялись на клавишах органов и лишь со временем стали употребляться для обозначения звуков церковных ладов в песнопениях. В период с IX по Х вв. возникло несколько вариантов буквенной нотации, из которых наибольшее распространение получили нотации Гунбальда и Германа Контрактуса.
Однако тот вид буквенной нотации, который с небольшими изменениями употребляется и в наши дни, принадлежит, очевидно, ученому аббату Одо из Клюни (879-942), подставившему латинские буквы (прописные и строчные, в зависимости от октавы к 15-ступенной античной системе. Следующий революционный шаг в развитии нотации был сделан бенедиктинским монахом Гвидо из Ареццо (995-1050), являющимся родоначальником современной линейной нотации. Гвидо простейшим способом соединил невмы с буквенным нотописанием, посредством проведенных одна над другой линий, отметив места, имевшие высоту поставленных в начале их букв, и разместив затем на этих линиях невмы. В 1026 г. Папа Иоанн XIV призвал Гвидо в Рим, чтобы лично убедиться в превосходстве его письма, и распорядился о распространении этого нововведения во всех церквах и монастырях. Принцип нотописания, выдвинутый Гвидо из Ареццо, применяется с рядом усовершенствований как в современной музыкальной практике, так и в современной практике Русской Православной Церкви, о духовном значении чего будет сказано ниже.
С именем Гвидо из Ареццо связано также введение сольмизационного принципа, порожденного тем, что для облегчения учащимся заучивания тонов и полутонов в гамме Гвидо пользовался как вспомогательным средством гимном святому Иоанну, каждый стих которого начинался ступенью выше предыдущего:
UT queant Laxis
RE sonare tibris
MI ra tuorum
FA muli gestorum
SOLve polluti
LAbii reatum
SAncte Johannes.
Co временем постоянное указание на первые слоги стихов придало им значение названий звуков или, скорее, ступеней и интервалов. Получившееся шестизвучие, или гексахорд, при помощи специальных «мутаций» или перемещений могло прилагаться к различным местам звуковой системы, в результате чего любой звук этой системы мог быть назван и определен через один из сольмизационных слогов или их комбинацию. Нетрудно заметить, что эти сольмизационные слоги являются названиями основных ступеней, применяемых нами сегодня.
Как сольмизация, так и линейная нотация направлены прежде всего на выявление точной высоты и длительности звука, на аналитическое разъяснение мелодии до мельчайших частиц, ее составляющих, в результате чего центр тяжести падает не на фиксацию таинственной сущности интонирования, но на фиксацию ряда статических моментов, на которые интонация искусственно разлагается при помощи методов сольмизации и линейного письма. На первый план встают не духовные, но физические параметры мелодии. Да и сама мелодия перестает быть рядом освященных Церковью канонических попевочных формул и превращается в набор звуков, из которых можно составлять новые произвольные мелодические построения. Так принцип гласа превращается в принцип модуса. Таким образом, процесс размывания богослужебного пения музыкой на Западе протекал гораздо быстрее и затрагивал более глубокие уровни, чем на Востоке, в результате чего к началу второго тысячелетия григорианское пение начинает обретать черты системы скорее музыкальной, а не богослужебной, что, впрочем, совершенно естественно вытекает из тенденции к смешению богослужебного пения и музыки, изначально присущему западному сознанию.
Дальнейшие судьбы богослужебного пения на Западе
Сначала второго тысячелетия от Рождества Христова на Западе началось то движение умов, которое определило со временем облик западной цивилизации с ее научно-техническим прогрессом и в конце концов привело к глобальному духовному, культурному и экологическому кризису, с особой остротой осознанному в конце XX в. Сдерживаемые ранее церковностью сознания тенденции, таящиеся в линейной нотации, в принципе сольмизации, в новом методе составления мелодий, секвенций и тропов, теперь получили возможность беспрепятственного развития и начали разрушать основополагающие принципы богослужебного пения. Идея двойственности, ранее еще как-то удерживаемая в рамках церковности, начала развиваться в противопоставление церковного и нецерковного.
С наибольшей силой эта двойственность проявилась в возникновении многоголосных форм пения. Но прежде чем говорить о конкретном многоголосии в Западной Церкви, необходимо сказать о духовной сущности многоголосия вообще. Если одноголосие представляет собой ряд звуков, расположенных во времени, образующих некую длящуюся во времени линию, вызывающую в нашем сознании ощущение чистой временной длительности, не связанной ни с какими пространственными представлениями, то звуки, взятые одновременно и образующие одновременное созвучие или многоголосие, неизбежно вызывают в сознании какие-то пространственные ощущения. Наше же сознание устроено так, что пространство не мыслится вне материи, вне вещества, и абсолютный вакуум может быть представлен лишь чисто теоретически.
Вот почему одноголосие вызывает в нашем сознании представление о некоем нематериальном, духовном процессе, в то время как в многоголосии этот процесс как бы обретает телесность. И если одноголосие, или монодия, представляет собой проявление истинной « испарительной молитвы» молитвы не душевной, но духовной, то многоголосие представляет собою обрастание этой молитвы чувственностью и душевностью, отчего « испарительная молитва» превращается в «молитву развлеченную», в молитву, сопровождаемую чувственными образами, что осуждается всеми православными отцами. Таким образом, появление многоголосия свидетельствует о каких -то нарушениях во внутренней духовной жизни, о стремлений человека не к духовному, но к материальному, не к небесному, но к земному. И именно это-то стремление и начало набирать силу, начиная со второго тысячелетия, хотя, безусловно, оно таилось и ранее в глубине западной души.
Одно из первых известий о многоголосном пении под названием «органум» (Organum) встречается в биографии Карла Великого, относящейся к началу IX в., в которой сообщается, что франкские певцы научились искусству органирования в Риме. Несколько позже ученый философ Эриугена (810-877) дает описание и обоснование развитого органума. «Я замечаю, что ничто другое, вызывая красоту, не является столь приятным душе, как разумные интервалы различных голосов. Мелодия органума состоит из различных качеств и количеств: голоса то звучат, отдаляясь друг от друга на большее или меньшее расстояние, то, напротив, сходясь друг с другом, согласно некоторым разумным законам по отдельным ладам, создавая какую-то естественную прелесть. Диафония начинается с тона, затем она идет в интервалах, простых или сложных, и наконец возвращается к своему началу — тону (унисону), в котором и есть ее сущность н сила». Сущность органума, или диафонии, заключалась в том, что к канонической григорианской мелодии прибавлялась некая сопровождающая мелодия, исполняющаяся вторым голосом. Григорианский напев, используемый в одном из голосов органума, получил название Cantus firrnus'a (строгого напева), свободный же органирующий голос, первоначально исполнявшийся на органе, имел различные названия в зависимости от рода многоголосного песнопения.