Начиная с 1923 года хор давал тысячи (в прямом смысле слова) концертов по всему миру, в концертных залах и для Высоких особ... Но ни разу не выступал в Советском Союзе, хотя мечтой и самого Жарова и певцов (а их за всю историю хора сменилось около 300 человек) было желание вернуться в Россию, чтобы напомнить о Её былой славе. Но этого так и не произошло.
Мы можем лишь предполагать, что могло ожидать жаровцев в России. Ведь один раз хор всё-таки получил возможность выступать перед преимущественно русской аудиторией.
Это было в Риге в начале февраля 1928 года. Популярность хора уже к тому времени была такой, что вместо обещанных трёх концертов пришлось давать шесть. Публика носила хор в прямом смысле слова на руках — с вокзала до гостиницы, оттуда на концерт, после концерта растаскивала хористов по гостям. В один из воскресных дней хор пел литургию в кафедральном соборе. Огромный собор не мог вместить и трети всех собравшихся на богослужение. После службы архиепископ Иоанн (Иоанн Поммер, ныне прославленный в лике священномучеников) благословил хор иконой. На службе участвовал приехавший из Эстонии настоятель Псково-Печёрского монастыря епископ Иоанн (Булин). От имени монастырской братии он приветствовал хор. Начиная со 2 февраля все русские газеты были полны статьями о донцах, отчётами о концертах. В редакции одной из газет принимались заказы на фотографии донцов. На одном из концертов присутствовал почти весь дипломатический корпус. На вопрос дирекции хора министру, может ли хор в будущем рассчитывать на концерты в Риге, тот ответил категорическим отказом, сославшись на то, что Латвия — это не Россия. Но несмотря на такое слепое упорство властей казаки покидали Ригу с тёплым чувством: они словно побывали в России — так тепло приветствовало их русское население.
Мы не будем останавливаться на всех достижениях хора—можно сказать кратко, что это был постоянный успех, триумф русской музыки в православных храмах и концертных залах всего мира.
Теперь и в России хор становится известным3, выходят компакт-диски с записями хора. Эта музыка может нравиться, может не нравиться — навязывать собственное эстетическое восприятие было бы неверно. Но с чем нельзя не согласиться так это с тем, что хор Донских казаков под управлением С. А. Жарова — явление уникальное. Просто потому, что настолько проникновенно сейчас, кажется, никто не поёт. Здесь мы встретим всё: страстные, бурные порывы оперных переложений и упоённую поэтическую созерцательность церковных гимнов, решительную удаль строевой казацкой песни и мрачный трагизм народной, выстраданной русским людом песни.
Знакомясь в величием русского духа в музыке жаровских чудо-богатырей поневоле забываешь, что это всё-таки живые люди, со всеми присущими немощи человеческой недостатками. Жизнь каждого из них полна борений, исканий, разочарований и радостей. Мы предлагаем на суд читателя воспоминания Ивана Владимировича Ассура, бывшего певца и солиста двух знаменитых хоров русского зарубежья: Донского казачьего хора под управлением С. А. Жарова и неуступавшего ему в популярности казачьего хора им. атамана М. И. Платова под руководством Николая Фёдоровича Кострюкова. Материал представляет собой подготовленную к печати расшифровку аудиозаписи беседы музыковеда Светланы Георгиевны Зверевой с И. В. Ассуром, состоявшейся в один из приездов Ивана Владимировича в Москву. Материал предоставлен лично И. В. Ассуром и печатается с его разрешения.
Воспоминания охватывают сравнительно поздний период деятельности хоров (1956-1989). Рассказанные И. В. Ассуром многочисленные случаи из жизни придают полулегендарной и противоречивой фигуре Жарова человечность и неповторимую индивидуальность. Важно и то, что в поле зрения попадают и конкретные певцы, с одними из которых Иван Владимирович был знаком лично, о других он собирал сведения, интересовался их судьбой. Все эти истории читаются захватывающе. Дело в том, что сам рассказчик несмотря на свой почтительный возраст (ему идёт восьмой десяток) сохранил прекрасную бодрость духа и заразительную жизнерадостность. По его словам, в последнее время он "категорически отказывается стареть!". Тем достовернее воспринимаются все приведённые им случаи: общение с Иваном Владимировичем лишь подтверждает уверенность, что таким же находчивым, неунывающим, решительным был каждый из жаровцев. И секрет популярности хора есть прямое следствие этого внутреннего настроя, душевного расположения, воспринимаемого как дар от Бога за мужественное перенесение жизненных скорбей.
-Как Вам удаётся не унывать? – спрашиваю я Ивана Владимировича во время нашей недавней встречи.
-Я был много раз на волоске от смерти, - отвечает он, - но Господь оставил меня пожить, наверно для того, чтобы я благодарил Его.
Воспоминания о С. А. Жарове
— Иван Владимирович! Расскажите, пожалуйста, всё, что вам хотелось бы рассказать о Жарове... всё то предание о нём, которое сохранилось в эмиграции.
— Предание о Жарове... Вы знаете, мне было лет шесть, и я помню, что мама и папа говорили о Жаровском хоре (это, наверное, было в Польше, потому что я жил в Польше, Германии и Латвии): "Есть такой замечательный хор, просто чудо какое-то". И я никогда не ожидал, что потом впоследствии попаду в этот хор, и ещё солистом. Позже я слышал хор и в Карнеги-Холл, и на пластинках.
— Вы познакомились в Америке. Как произошло знакомство?
— В то время я уже давал собственные концерты и пел главные роли в некоторых операх. Русские эмигранты приглашали меня на всевозможные концерты — в пользу инвалидов гражданской войны, сирот... В ту пору мне покровительствовала Ксения Васильевна Деникина, супруга генерала. Как-то раз она меня пригласила выступить в Нью-Йорке, где присутствовал Жаров, на вечере бывших выпускниц института благородных девиц. Он подошёл ко мне с предложением поступить к нему в хор в качестве солиста. Я вначале стал отказываться, сказал, что для меня это будет слишком сложно, что не смогу такие сложные вещи петь, а он мне отвечает: "Не боги горшки обжигают". И на самом деле, все эти сложные вещи — и "Воспоминания" Чайковского, которые аранжировал Шведов4 (на записи этого произведения в 1957 году я исполнил своё первое соло), и все остальные оказались совсем не трудными, если есть такой дирижер как Жаров, который занимался с нами очень и очень много. Например, накануне концертов у нас было, по крайней мере, две недели репетиций по 6-7 часов каждый день, но с ним было очень интересно работать, и я лично люблю, когда работают действительно по-настоящему. Так с 1956 г. я начал петь в знаменитых хорах, то у Жарова, то у Кострюкова. Репетиции этих двух хоров проходили в Нью-Йорке.
Я пел под многими регентами: Афонский5, Рот, Ледковский, но Жаров — это что-то такое особенное. Впервые я обратил на это внимание, когда пел свой первый концерт на пароходе "Ile de France": Жаров словно гипнотизирует. Вы будете делать всё, что он хочет. И нужно всегда на него смотреть — и на глаза, и на рот, и на руки, и на брови, потому что всё это что-то означает. Он всегда говорил перед концертом: "Никакой отсебятины, я вам всё покажу, смотреть на меня и всё!" Жаров никогда не махал руками (ему посоветовал С. В. Рахманинов), чтобы публика рук не видела. Интересно, что у Жарова, не как у иных регентов академично — раз, два, три... — он творил на сцене, и одна и та же вещь на разных концертах могла быть совершенно неповторимой по манере исполнения (в зависимости от того, как он в данное время эту вещь чувствовал). Это отличие от других регентов, и я знаю, что других таких, которые творили бы на сцене, уже нет. Всегда у него были какие-то нюансы, всегда творчество на сцене. Вот это и отличает его, например, от Афонского, Ледковского, Спасского, Н. Н. Калинина. Публика знает, что мы здесь поем forte, а мы их обманем и споем piano. Вот в этом и заключалась гениальность Сергея Алексеевича Жарова. Но ведь и Фёдор Иванович Шаляпин творил на сцене и ругался даже с самим Тосканини. Да, с гением работать очень и очень не легко, но лично мне было очень интересно. Я ему, правда, много нервов испортил, но на сцене он мог творить только в состоянии взвинченном — это ему было необходимо, этого требовала его гениальность, и я старался ему в этом помогать.
Конечно, иногда и от гениев нужен отдых. Вот тогда я и уходил к Кострюкову немного передохнуть и набраться сил для гения Жарова.
— Сколько лет Вы пели у Жарова?
— Я пел попеременно то в Платовском хоре, то у Жарова, в общей сложности 30 лет. В своё время попасть в Жаровский хор было почти невозможно. От желающих отбоя не было. Выбор был громадный. Выбирал он самых лучших. Не хочу хвалиться, но у меня при этом была возможность самостоятельно выбирать, в каком хоре — в Жаровском или в Платовском—я в следующем сезоне буду петь.
— А когда он умер, в каком году?
— Он умер в октябре 1985 года.
— То есть он уже был пожилым человеком?
— Ему было почти 90 лет6.
— И он дирижировал до последнего?
— Нет. Последние его концерты были в 1978-79 году, но он уже был очень слаб, и последние четыре года, если концерты были не очень важные, то дирижировал кто-то из наших.
— А какая была Ваша первая программа у Жарова? Запомнилась ли первая репетиция?
— Сначала мне было страшно, и я думал: "Вот, всем этим хористам уже по 50-60 лет, а мне только 26". Я был самым молодым. Приняли-то они меня неплохо, но потом, когда были концерты и мне надо было много солировать, потому что я был молодой, пользовался успехом (ко мне всегда подходили молодые дамы за автографами), старики стали ревновать: "Вот, мол, какой-то щенок здесь". Но вот кто-то из солистов заболел. Кто петь-то будет? Ясно кто — Ассур будет петь… И мне приходилось выручать (немножко выше или ниже, в зависимости от партии: тенор или бас). А один раз и я заболел, ангина, не могу петь. Это был кошмар какой-то, все перепугались: "Как же так, вы что, гуляли?" Я говорю: "Я вообще не гуляю, так чтоб уж очень". Помню, и Жаров мне своё недовольство выражал. Привыкли, что если кто-то заболел, то я заменяю, а тут такое…