В ходе русско-чеченской войны и после нее особенно остро проявился национализм как способ существования и сохранения этнической культуры, где ислам занял главное место. Одновременно этот процесс означал все углубляющийся разрыв с общечеловеческими социально-культурными и политическими нормами и институтами. Об этом свидетельствуют следующие обстоятельства. Во-первых, игнориронание российского Уголовного Кодекса, ставшего не просто чужим, но для большинства чеченцен даже враждебным. Во-вторых, сохраняющееся восприятие полевыми командирами вчерашнего командующего войсками Чеченской республики, хотя и облеченного полномочиями президента, лишь как первого среди равных, а отсюда и саботаж попыток верховной власти установить хотя бы подобие законности. В-третьих, неспособность самой власти выполнять в полном объеме важнейшие государственные функции, применять насилие к несоблюдающим порядок и защищать социально слабых. В-четвертых, действие особенно укрепившихся за время войны традиционных антирусских настроений, которые выражаются, в частности в том, что никто не стал бы выполнять приказ А. Масхадова об освобождении русских, если при этом понадобится уничтожать чеченцев. В-пятых, практическое отсутствие умиряющей нравы и способствующей становлению гражданской культуры интеллектуальной элиты, воспитанной в парадигме светской государственности, большая часть которой, прежде всего довольно многочисленная грозненская интеллигенция, покинула Чечню. Ее место занял поднятый войной слой лидеров, не имеющих административного советского опыта управления и не стремящихся соблюдать общепринятые в мире правила бюрократической игры, но находящихся под влиянием обычно-правовых корпоративных установлении и склонных к архаическим или традиционным формам организации общества. Управление страной затрудняется соперничеством тейпов, и в первую очередь за контроль над финансово-экономическими структурами.
Единственной супертейповой основой, на которой можно было цивилизационно и идеологически формировать государство, мог стать лишь ислам [10]. Его авторитет обеспечила победа в войне, где он еще раз со времен кавказской войны XIX века предстал знаменем национальной борьбы и непобедимым оружием. А когда президент Масхадов и его окружение уже через .несколько месяцев после окончания войны столкнулись с нежеланием полевых командиров и тейповых старейшин подчиняться власти Грозного, с преступностью, захлестнувшей все общество, и полной дезорганизацией светских правовых институтов, стало ясно, что навести хотя бы элементарный порядок в этих условиях можно лишь нетрадиционными способами - жесткими, но действенными. Тогда и возникла снова идея "исламского государства", где правовое, моральное и в целом социальное регулирование осуществляется на основе шариата. Обращение власти к нему продиктовано прежде всего стремлением остановить вал беззакония, напомнить об ответственности за произвол и об уважении к власти, к закону. Кроме того, власть ясно показывала спою цивилизационную идентичность с исламом, а значит, освящала свои действия его именем и ставила всех перед необходимостью признать ее правоту или в случае неповиновения быть раздавленными на тех же законных основаниях. Благодаря этому противостояние между официальной властью и полевыми командирами удалось перевести в сферу судебного разбирательства, а не вооруженных разборок. Это, как справедливо считает бывший министр иностранных дел Республики Ичкерия М. Удугов, "важный успех, серьезное достижение чеченской государственности" [II]. "Мы формируем государственные структуры исходя из законов шариата. Так называемое римское право, которое широко практикуется в мире, для чеченской натуры противоестественно. Оно многими не воспринимается и поэтому нарушается. Для формирования законодательства нам нужно найти такую базу, которая принималась бы народом. Подобной базой для чеченского народа является ислам. Иначе мы получим неуправляемую вооруженную массу, которая создаст много проблем для всех, в том числе для России" [12], - убежденно доказывает главный идеолог исламского пути развития Чечни.
Определенный императив, продиктованный в большей степени обстоятельствами, а не свободно выраженной волей чеченских политиков, становится еще яснее в свете признания некоторыми аналитиками слабой религиозности чеченцев. Традициями набожности, благочестия, смирения, скрупулезного соблюдения заповедей и молитвенной практики, не говоря уже о теологических познаниях, чеченцы не отличались. Да и специалистов в области шариата было очень мало. Поэтому колебания политического руководства по поводу введения шариата в качестве правового инструмента объяснимы.
Одно из первых заявлений Масхадова о перспективе создания исламского государства прозвучало 8 августа 1997 года. А в начале ноября, он, будучи в Турции, провозгласил создание Чеченской Исламской Республики [8, 13]. Об эволюции взглядов Масхадова свидетельствуют его заявления, сделанные в январе 1997 года. Тогда он утверждал, что совмещение функции светского руководителя и духовного лидера в будущей республике вовсе не является фатальным (это краеугольный принцип исламского государства. - А.С.), более того, что нормы ислама не исключают демократических выборов. Последующие шаги, в частности публичные казни в сентябре 1997 года за совершение уголовных преступлений и нарушение морально-этических норм ислама, показ которых столь шокировал российскую общественность, подтвердили, во-первых, стремление руководства нанести порядок в стране, во-вторых, продемонстрировали внутренней оппозиции решимость исламизировать политическую сферу, применяя шариат как "суровую, но справедливую" меру, в том числе и по отношению к бывшим соратникам по войне, в-третьих, показали всему миру "глубокие цивилизационныс разрывы между Россией и Чечней" [10]. Так на практике предстала тогда справедливость хантингтоновского тезиса если не о противостоянии, то о серьезнейших различиях христианской и исламской цивилизациями - но крайней мере в Чечне. В то же время привлечение шариатских судов с их системой жестких уголовных наказаний стало косвенным свидетельством неспособности официального Грозного взять ситуацию под контроль, отражением нарастающего хаоса, подпитываемого жадным стремлением полевых командиров самим занять главное кресло в государстве.
Полевые командиры, в свою очередь, желали придать хоть какую-то видимость законности своим притязаниям, создать идеологическую систему, оправдывающую абсолютно нелегитимные цели. Разумеется, светские формы правового регулирования не годились для этого. Конституция, достаточно свободные выборы президента и парламента, светские суды - все было против упований сместить Масхадова и занять его место. Во второй половине 1997 года оппозиция стала приобретать все более явственные контуры. В ее состав вошли прежде всего полевые командиры Ш. Басаев, С. Радуев. Х.-П. Исрапилов. Хаттаб. А. Бараев и Р. Гелаев. Сюда принято включать и политических деятелей: бывшего президента страны 3. Яндарбиева и его вице-президента С.-Х. Абумуслимова, бывшего министра информации М. Удугова, бывшего вице-президента В. Арсанова. Амбиции их были непомерны и практически каждый мнил себя национальным лидером [14, 15]. Но кто из них в состоянии сплотить хотя бы часть общества программой экономического и социального развития? Только Басаев возглавлял небольшую по численности Партию свободы, которую распустил в феврале 1999 года, оставшись во главе Конгресса народов Чечни и Дагестана [16], возникшего усилиями чеченских политиков. Главная опора каждого командира - родной тейп, более того, поддержка жителей своего района, поставляющего им вооруженных сторонников. Так, горные районы, особенно селения Ведено и Ца-Ведено (здесь, собственно, и находится его родной дом) - вотчина Басаева. Гудермес и восточные земли, граничащие с Дагестаном, "подпитывают" Радуева. Урус-Мартан -логово Бараева. Хаттаб господствует в районе Сержень-Юрт. Тем не менее общенациональной поддержки никто из них не имеет. Зато Мехк-Кхел - главный орган традиционной власти, опиравшийся на межтейповые связи, был настроен подозрительно к усилившим влияние полевым командирам, явно вознамерившимся отодвинуть старейшин от решения всех дел. Муфтият, представленный в основном умудренными жизнью священнослужителями - приверженцами суфийских орденов Кадирийа и Накшбандийа, тоже выступал за сохранение status quo и был близок к позиции Мехк-Кхела. Традиционных мусульманских книжников вполне устраивали отношения независимости от власти и зарубежных исламских деятелей. Большинство их выступило против "арабизации", как они определили попытки введения шариатских судов, но за сохранение чеченской самобытности. "Нас не смогли за 70 лет превратить и русских, не получится сделать и арабов", - говорили они [17].
Не в пользу соперников Масхадова было и сложившееся еще и XIX веке территориальное деление чеченцев на две категории - "мирных" и "горских". Первые проживали на равнине, занимались земледелием, разводили скот и в целом были достаточно лояльны к русским. Вторые же. спускаясь с гор, похищали скот и людей. нападали на русские поселения. Различие между "мирными" и "горскими" сохранилось до сих пор, и каждый чеченец гордится своими корнями. "Мирные", поддерживающие своего земляка Масхадова, не преминут напомнить, что из их среды вышла почти вся чеченская интеллигенция. "Горских" они считают "дикими", обвиняют их н стремлении установить в Грозном, где они захватили многие "теплые места", свои порядки, и жаждут избавиться от них и их многочисленной родни. "Горские" же чеченцы гордятся своей бсскопромиссной борьбой с русскими в прошлом и ныне, ставят себе в заслугу победу над Российской армией в войне 1994-1996 годов. Особые претензии к "мирным" они высказывают в связи с тем, что именно "мирные" все время управляли республикой, фактически-де предавая интересы своего народа русским колонизаторам. Сходные обвинения звучат и в адрес "мирного" Масхадона [18]. Сложившееся деление на "мирных" и "горских" в основном соответствует распространению тарикатов Накшбандийа и Кадирийа.