Впоследствии, в процессе одного из очередных упорядочений космоса и социума, которые проводились обычно при воцарении новой династии и выражались на уровне Слова в составлении разного рода энциклопедий, словарей и компендиумов, по высочайшему повелению в 977 г. были созданы «Обширные записи годов Всеобщего Благоденствия». Собравшие в своих пятистах свитках всю квинтэссенцию подобной прозы, тщательно классифицированной по темам, «Записи...» донесли до нас удивительную подборку коротких рассказов, озаглавленную: «Воспоминания о предыдущем рождении». Тема, надо сказать, не только увлекательная, но и достаточно редкая, если учесть, что предшествующие ей и столь же интригующие случаи «воскресений (из мертвых)» занимают в общей сложности объем вшестеро больший... Тексты эти, если судить по сборникам, откуда они заимствованы
(когда о них хоть что-то известно), и по указаниям на время событий (как правило, очень редким) в массе своей достаточно поздние и принадлежат уже к эпохе Тан (У11-1Х вв. н.э.). Тем не менее, они, как правило, весьма лаконичны и просты,— новеллу отдаленно напоминают лишь 4-5 текстов из общего количества 21. Остальные же скорее можно отнести к жанру былички, сосредоточенной на одном каком-то событии и озабоченной доказательностью того, что это действительно «было». Названы они также все без особых затей — просто по именам их главных героев. Если из общего числа этих текстов мы исключили две последних, в которых речь идет не столько о воспоминании, сколько о предвидении 5, остается всего 14 быличек. Размеры их невелики — в среднем где-то от двух до восьми строчек, т.е. не более 300 знаков. Открывается подборка быличкой о Ян Ху, хотя и взятой из сборника эпохи Тан, но по происхождению, по-видимому, более ранней. Она достаточно коротка, чтобы привести ее здесь целиком, дав тем самым возможность познакомиться с ней по тексту, а не по пересказу: «Когда цзиньскому Ян Ху было три года, и кормилица гуляла с ним, держа его на руках, он попросил ее достать золотое кольцо из дупла дерева (росшего) у соседей с восточной стороны.
— Наш сын семи лет отроду упал в колодец и умер — сказали соседи.— Раньше он играл золотым колечком, и куда оно делось, мы не знали.
Отсюда видно, что в прошлой своей жизни Ху был сыном восточных соседей» [ТПГЦ 1959, т. 4, с. 3085].
По такому же типу внезапной «находки» или «узнавания» построены и многие другие рассказы, однако среди них внимание читателя привлекает неординарностью ситуации и своей живостью история третья. Содержание ее таково: в одной семье (указано имя, фамилия, прозвище, провинция и уезд) была дочь, которая умерла, будучи еще ребенком. Когда же она заболела, ей полюбилось играть маленьким ножичком, и мать, опасаясь, что больная девочка может им пораниться, хотела этот ножичек у нее отобрать. Та не давала, капризничала и во время возни нечаянно поранила родную мать — великий грех с точки зрения конфуцианских принципов «почтительности к родителям».
Через год после ее смерти, мать снова родила дочку, и когда той исполнилось четыре года, девочка внезапно спросила: «А где ножичек, который был у нас раньше?» «Не было у нас никакого ножичка»,— ответила мать. «Ну, как же ты говоришь не было, когда мы еще отнимали его друг у друга, и я порезала тебе руку»,— возразила малышка. Домашние были поражены и, решив устроить ей испытание, выложили перед девочкой целую кучу ножей, но она, ни минуты не колеблясь, радостно схватила именно тот, которым играла в прошлом рождении... [там же, с. 3086].
В подборке мы найдем целый ряд историй подобного рода. Еще не умеющая ходить принцесса Тай Хуа показывает своей няньке, где искать давно исчезнувшие жемчуга [«Тэй Хуа гунчжу» — там же, с. 3087), младенец узнает свои старые игрушки и поднимает рев всякий раз, когда кто-то их трогает [«Цай нян» — там же, с. 3088], семилетний мальчик очень сердится, когда его распекает старший брат потому, что в действительности старшим является он сам, в доказательство чего рассказывает события, происходившие до его рождения [«Гу Фэй-сюн» — там же, с. 3091]; будущий знаменитый ученый трех лет отроду вспоминает свою прежнюю жизнь в этом же доме и тоже находит потерянные вещи [«Вэнь Дань» — там же, с. 3095]. Девушка узнает своих прежних родителей, случайно увидевших ее в незнакомом городе [«Чжан Кэ-цинь» — там же, с. 3094], и т.д., и т.п. Вообще же, судя по приведенным в «Обширных записях годов Великого благоденствия» рассказам, чаще всего вспоминают о своей предыдущей жизни, точнее — о какой-то любимой вещи или поразившем их событии, именно дети.
Героями нескольких рассказов становятся буддийские монахи, не закончившие своего земного подвижничества и потому обретшие новое воплощение, не достигнув нирваны. Одна из быличек сообщает, например, что во время мятежа некий столичный вельможа бежал на юг, в область Шу. Когда он с чадами и домочадцами плыл вниз по реке, его семилетний братишка заметил на берегу буддийский храм и стал кричать, что он оставил там свою сутру. В храме нашли не только сутру и гребень, но и монаха, признавшего в мальчике своего ранее почившего ученика,— оказалось также, что до сих пор живы и его родители [там же, с. 3095-3096]. Образ лисы, столь популярный в поздних китайских новеллах, которые известны по многочисленным переводам из Пу Сун-лина (Ляо Чжая, 1622-1715 гг.), появляется в быличках только однажды: шестилетняя рабыня-служанка напоминает старой барыне, как та в своем далеком теперь детстве приютила у себя маленького лисенка — и вот ныне этот лисенок переживает свое третье перевоплощение опять в этом же доме [там же, с. 3094-3095]. Вспоминают отрывочно, спонтанно, «к случаю». В наделении сверхпамятью именно детей есть своя логика — они ближе к событиям прошлого, память о «предыдущей» жизни еще не заслонена у них событиями нынешней, да и вспоминают они чаще всего то, что имело место незадолго до перехода ими роковой черты между прошлым существованием и «жизнью после смерти».
Однако есть и исключения из этого эмпирического правила. Такова, например, история достаточно крупного правительственного чиновника — цензора Цуй Янь-у, служившего в последние годы VI в. при династии Суй, интересная двумя обстоятельствами: хорошо известным психологам явлением «дежавю» (узнавание места, где якобы человек когда-то был ранее) и переменой пола при реинкарнации, что, вообще, происходит достаточно редко. Прибыв как-то по служебным делам в маленький городок, цензор «вдруг с изумлением и радостью сообщил сопровождающим: "А ведь я когда-то был в этом городке женщиной и сумею даже узнать дом". Кони и экипаж углубились в переулки и, изрядно попетляв, подъехали к какому-то дому. [Цензор] приказал стучать в ворота. Вышел старик-хозяин, почтительно представился. Цуй вошел в дом, поднялся прежде всего в парадный зал, глянул — на восточной стороне футов шесть-семь от пола какой-то выступ...
"Вот здесь, в стене наверху спрятана сутра "Цветок закона", которую я когда-то читал, и пять золотых шпилек для волос. В конце седьмого свитка этой сутры последняя страничка обгорела и недостает нескольких строк. Потому-то теперь, когда я читаю наизусть эту сутру, я всякий раз дойдя до конца седьмого свитка, забываю слова, никак не могу их запомнить".
Приказал буравить стену там и тут — действительно, нашли футляр с сутрой и шпильки, а в седьмом свитке все было, как он сказал» [там же, с. 3086]. История цензора Цуя, поражавшая читателя не только удивительной находкой, рожденной воспоминанием о прошлом воплощении, но также кармическим выпадением памяти (не мог запомнить слов некогда обгоревшего конца свитка) и прилюдным признанием в том, что почтенный мандарин когда-то был женщиной, принадлежит к числу сравнительно пространных текстов (более 200 знаков). Зато всего в 133 знаках текста «Сын из семьи Ма» («.Ма цзя эр») [там же, с. 3087] содержится упоминание о трех последующих перевоплощениях в одной и той же деревне, а самое главное — о некой отметине на теле, переходящей в следующую жизнь из прошлой и служащей одним из оснований для идентификации перевоплощения. Все эти, кстати, очень характерные признаки подобных рассказов продолжают и в наши дни время от времени будоражить общественное мнение соседней Индии, где интерес к теме реинкарнации традиционно высок. Узнавание вещей и родственников, рассказы о людях и событиях, которых ребенок в силу своего возраста просто не мог знать, легкость нахождения дороги «к прежнему дому», отметины, рубцы и раны на теле, которые стали как бы «предсмертной меткой», перешедшей в новую жизнь в качестве родимых пятен, очень часто приводят в подтверждение своих построений современные нам исследователи так называемого «явления сверхпамяти», т.е. памяти, не ограничивающейся одним рождением. Что же касается китайской литературной традиции, то тексты «Обширных записей годов Всеобщего Благоденствия» стоят здесь совершеннейшим особняком. Нет, тема реинкарнации на этом не обрывается, можно сказать даже развивается, пусть и не очень активно, однако происходит это уже совершенно в иных жанрах и формах. При этом, она никогда не выступает в качестве ведущей, а лишь дополняет темы и мотивы чисто традиционные, перечислять которые нет никакой возможности, ибо в сумме они составляют китайскую литературу. Подчеркнем лишь, что тема реинкарнации всегда возникает только в произведениях типа чуаньци (букв. «передаю необычное», «удивительное»), вне зависимости от того, к какому жанру,— быличке, протоновелле, новелле, повести или роману,— отнесет его литературоведение европейское. С точки зрения китайской традиции все это — явления одного порядка, ибо излагаются случаи и события редчайшие, а потому весьма важные: ведь самые сокровенные и глубинные вещи являются миру редко. Однако с точки зрения все той же традиции подобные произведения не входят в сферу «высокой прозы», «изящной словесности», ибо являются всего лишь «малым поучением» (сяо шо), доступным простому народу. Таким образом, тема реинкарнации практически целиком остается в области простонародной литературы.