В целом можно согласиться с тем, что почва для религиозного кризиса была готова уже давно. К нему неизбежно вел сам характер римского благочестия, лишенного глубины и не осмысленного богословски[120].
Рост вольнодумства сопровождался ослаблением старинных нравственных устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. Побывав в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изысканный стол, увеселения. А здоровая крестьянская мораль и спартанские привычки прежних поколений забывались. Труд стал казаться презренным занятием, достойным лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала кутежи с музыкантами, певицами и дорогими винами, соперничала во всевозможных пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская честность: политики стали вероломными, воины помышляли больше о грабежах, купцы не брезговали ничем ради наживы.
Это не могло не вызвать реакции у тех, кто сохранил здоровое нравственное чутье. Однако их законная тревога привела к вспышке национализма. Блюстители старины во всем винили греков и считали, что они растлевают нацию. Главой этой консервативной партии был богатый землевладелец МаркКатон(234—149 гг. до н.э.). Герой Ганнибаловой войны, непримиримый враг Сципиона и эллинофилов, он сделал борьбу с роскошью и иноземными модами программой всей своей жизни.
Занимая важные государственные посты, Катон неизменно выступал против легкомыслия и расслабленности молодого поколения. Он доказывал сенаторам, что наслаждения дурно влияют на людей, что они являются величайшей приманкой, влекущей ко злу. Он обрушивался на Сципиона, говоря, что тот «губит истинную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности»[121]. Почитателей Греции Катон клеймил как изменников, а в греках видел источник заразы.
Катон хотел учить не только словом, но и делом. С юных лет он избрал для себя правилом умеренность и простоту. В семейном кругу он хранил домостроевские порядки; живя в имении, он трудился с раннего утра, охотно довольствуясь нехитрым обедом, холодным завтраком, дешевой одеждой и простым жилищем. Даже от военных трофеев он торопился избавиться как от ненужного хлама.
Простой народ уважал Катона за бескорыстие и честность, аристократы же считали его деспотом и скрягой. Бережливость этого рачительного хозяина вызывала насмешки. Надо сказать, что практицизм Катона делал его безжалостным рабовладельцем. Он относился к невольникам как к скоту, а когда они старели — продавал, заявляя, что ему нужны не дармоеды, а крепкие конюхи и волопасы. По мнению Катона, рабы должны либо работать либо спать. Словом, этот «рыжий, голубоглазый и злой человек», как называли Катона сатирики, представлял собой чистый тип римского фермера старого закала.
Решив повернуть время вспять, Катон выискивал любой повод, чтобы нанести удар эллинистам. Он крайне неохотно признавал ценности греческой культуры. Всех врачей, например, он считал отравителями лишь потому, что они были греками. Катон добился ухода Сципиона с политической сцены. Естественно, что распространение чужеземных культов не могло не насторожить его и его единомышленников и не вызвать жестокую оппозицию с их стороны. Надо сказать, что Рим той эпохи отличался не только ростом вольнодумства. Брожение умов привело к настоящему взрыву суеверий. В Италии появились толпы кудесников и халдейских магов. Их ремесло пользовалось огромным спросом[122].
Вряд ли можно считать, что такая популярность восточных суеверий и культов связана только с неудовлетворенностью официальной римской религией и недовольством существующим сроем[123]. Следует учитывать еще и то разорение, которое Италия испытала в ходе Ганнибаловой войны, бедствия, которые выпали на долю и италикам, и римским гражданам во время пребывания врага на Аппенинском полуострове. Именно эти бедствия и последствия войны с Ганнибалом вызвали стремление уйти от действительности, забыться, возможно, обрести какую-то надежду, которую могли искать и рабы в общении со всеми теми лицами, от которых их старался изолировать Катон[124].
В чем видели опасность приверженцы старины? На этот вопрос дает ответ передаваемая Ливием речь консула, хотя и не вполне подлинная, но, несомненно, сохранившая основные аргументы того, что действительно было произнесено: «Квириты! Еще ни разу, ни на одном народном собрании эта торжественная молитва богам не была до такой степени уместной и необходимой. Она должна вам напомнить о том, что именно этих богов ваши предки завещали чтить обрядами, жертвами и молитвами, (3) а не тех, которые словно фурии своими бичами гонят к всяческим преступлениям и к разнузданному распутству умы, ослепленные превратными и чужеземными суевериями. (4) Я, право, колеблюсь, о чем умолчать, а что изложить обстоятельно и подробно; если от вас утаить часть правды, то вы отнесетесь к моим словам с пренебрежением; а если всю правду открыть до конца, то среди вас, пожалуй, начнется паника. (5) Знайте, что бы я ни сказал вам, это будет ничтожно в сравнении с тем ужасом, с той страшной опасностью, о какой я упомянул; но я постараюсь сказать достаточно, чтобы остеречь вас. (6) С давних времен по всей Италии, а теперь уже и у нас в Городе, справляют в разных местах вакханалии: не сомневаюсь, что об этом вы знаете не по слухам, но по грохоту и завываниям, которые по ночам оглашают весь Город; (7) но я совершенно уверен, что никто из вас не знает, что такое вакханалии. Одни думают — это обряд богопочитания, другие в них видят дозволенные игры и увеселения, но как бы то ни было, по общему мнению, участвуют в них немногие. (8) Что касается числа их участников, то оно измеряется уже многими тысячами, но чтобы вас не слишком пугать, поясню, кто эти люди. (9) Большую часть их составляют женщины, с которых, собственно, и началось это зло. Затем — уподобившиеся им мужчины, растленные и растлители, исступленные, обезумевшие от ночных оргий и попоек, грохота барабанов и собственных воплей. (10) Сейчас преступное сообщество бессильно, но оно набирает силу с устрашающей быстротой, ибо численность его растет со дня на день. (11) Ваши предки не разрешали даже благонамеренным гражданам самовольных, неорганизованных сходок, кроме разве что трех случаев: когда знамя, водруженное на вершине крепости, созывало граждан с оружием в руках для проведения за городом центуриатных собраний; когда трибуны назначали сходку плебеев; и когда сходку созывали должностные лица. И везде, где бы ни собиралась толпа, ваши предки считали необходимым присутствие законного ее предводителя. (12) Как после этого вам следует относиться к сборищам, которые устраиваются по ночам и в которых женщины участвуют вместе с мужчинами? (13) Если бы вы знали, в каком возрасте юношей приобщают к этим нечестивым таинствам, то вы бы не только пожалели их, но вам было б стыдно за них. Неужели, квириты, вы полагаете, что, дав такую клятву, юноши могут служить в вашем войске? (14) Им ли, прошедшим школу разврата, вы захотите доверить оружие? Неужели, покрытые позором и бесчестием, они будут отстаивать на поле брани часть ваших жен и детей?
16. (1) Впрочем, было б еще полбеды, если бы они предавались только разврату и тем позорили бы самих себя; по крайней мере, их сердца и руки были чисты от преступлений и обмана. (2) Однако никогда еще наше государство не взращивало в себе столь опасную язву, ибо за последние несколько лет не было такого преступления или обмана, источником которому не служили бы вакханалии. (3) Но самое худшее вас ждет впереди; пока недостаточно сильная для борьбы с государством преступная шайка до сих пор покушалась только лишь на отдельных граждан; между тем язва разрастается с каждым днем; он уже слишком велика для того, чтобы ей могли противостоять частные лица, и грозит уже государству в целом. (4) И если вы не примите мер, квириты, то вслед за этим дневным собранием, которое законно созвано консулом, может состояться другое, ночное. Сейчас заговорщики разобщены и ваше собрание внушает им страх, но ночью, когда вы разойдетесь по домам, а некоторые вернутся к себе в деревню, они соберутся для решительных действий, и тогда вы окажетесь разобщены и тогда придет ваш черед бояться. (5) Поэтому каждый из вас должен пожелать, чтобы все его близкие оказались честными гражданами. А если среди них найдется такой, кто был втянут в преступное сообщество, то вы должны от него отречься, видя в нем лишь опасного преступника из числа самых отпетых негодяев. (6) Впрочем, я не уверен, что среди вас самих нет участников этого сообщества: ведь суеверие нелегко отличить от благочестия. (7) Когда преступления оправдывают волей богов, невольно начинаешь опасаться, как бы, карая людскую повинность, не оскорбить то или иное божество. Но вакханалии не имеют ничего общего с благочестием: порукой тому — бесчисленные решения понтификов, сенатские постановления. (8) Сколько уже раз на памяти ваших отцов и дедов магистратам поручалось запретить чужеземные обряды, изгнать с форума, из цирка и вообще из города бродячих жрецов и прорицателей, разыскать и сжечь пророческие книги, отменить все жертвоприношения, не соответствующие римским обычаям, (9) ибо лучшие знатоки права божественного и человеческого справедливо считали губительными для благочестия чуждые им обряды! (10) Я счел необходимым об этом напомнить, чтобы суеверие не смущало ваши умы, когда мы приступим к уничтожению вакханалий и к разгону нечестивых сборищ. (11) А именно это мы и собираемся сделать с изволения и при помощи бессмертных богов:, которые давно уже гневались на то, что их именем прикрывали разврат и преступления, и теперь разоблачили эту гнусность — не для того, чтобы оставить ее безнаказанной, но чтобы со всей строгостью покарать. (12) Сенат поручил мне и моему коллеге чрезвычайное расследование этого дела и мы полны решимости выполнить свой долг. Младшим магистратам мы поручили организовать ночные обходы города. (13) Но необходимо, чтобы вы, квириты, ревностно выполняли каждый на своем месте, приказы, которые вам будут даны, и пресекали любые попытки мятежников устроить волнения и беспорядки»[125].