Карпов А. Ю.
Церковная память праведной Иулиании Лазаревской, Муромской празднуется 2 (15) января.
"Повесть о Юлиании Лазаревской, или Муромской (ум. 1604) представляет не столько житие, сколько биографические записки, составленные ее сыном Дружиной Осорьиным", — писал выдающийся знаток древнерусской житийной литературы Г.П. Федотов. Это "единственная биография древнерусской женщины. Она замечательна своей правдивостью, простотой и богатством бытового содержания. Самый подвиг праведной Юлиании в его смиренной красоте дает понятие о том, как глубоко Евангелие могло войти в совесть и преобразовать жизнь древнерусского человека. Юлиания не была канонизирована до последнего времени, современники не были поражены ее изумительной жизнью; может быть, эта жизнь и не была беспримерной. Образ св. Юлиании должен бросить светлый луч во всякое слишком мрачное изображения московского XVII века".
Праведная Юлиания (в церковном написании Иулиания; в народном произношении Ульяния, или Ульяна) родилась в начале правления царя Ивана Грозного (около 1533 года) в городе Муроме, в семье ключника Устина Недюрева и его супруги Стефаниды. В шестилетнем возрасте девочка осталась сиротой. Ее взяла на воспитание бабка по матери, вдова Анастасия Никифоровна Дубенская. У нее Юлиания воспитывалась шесть лет, после чего умерла и бабка. По завещанию бабки, сироту взяла к себе тетка, Наталия Путиловна Арапова. Девочка почитала свою тетку и ее родных дочерей, однако не раз терпела от них брань и насмешки. Была же она "измлада кротка и молчалива, небуява (незаносчива) и невеличава, — пишет автор ее Жития Дружина Осорьин, — от смеха и всякия игры отгребашася" и весьма усердна была в прядении и вышивании, так что "не угасаше свеща ея вся нощи". Семья, в которой она жила, была весьма состоятельной, так что девушка трудилась не ради хлеба насущного и обшивала в основном сирот и немощных вдов, живших в том же селе, что и она.
Юлиания отличалась особой набожностью, хотя в церковь она в девические годы почти совсем не ходила. Это объяснялось тем, что церкви поблизости от села не было.
В шестнадцать лет ее выдали замуж за Георгия Осорьина (Осоргина), "мужа добродетельного и богатого". Юлиания поселилась в вотчине мужа, селе Лазаревском, в четырех верстах от Мурома. Свекор и свекровь, видя ее добродетель и хозяйственный ум, поручают ей вести весь их дом. Она же почитала родителей своего мужа и во всем была послушна их воле.
Между тем муж ее, как это было в обычае того времени, крайне редко бывал дома, но постоянно находился на воинской службе — главным образом, в Астрахани: то по году, то по два или даже по три года. Супруга его вела благочестивую и праведную жизнь. Она же "в те времена все ночи без сна проводила, — пишет автор Жития, — в молитвах и в рукоделии: в прядении и вышивании. И, продав то, что наработала, вырученные деньги нищим раздавала и отдавала на церковные строения. Ночью часто милостыню тайно раздавала, днем же домашнее хозяйство вела". (Юлиания не могла распоряжаться семейным имуществом и потому жертвовала в качестве милостыни только то, что изготовляла своими руками.)
Вообще нищелюбие, щедрость — главная добродетель праведной Юлиании Лазаревской. Она творит милостыню и при жизни своих свекра и свекрови, и после их смерти, и после смерти мужа, когда становится полноправной хозяйкой в доме. Когда (еще в годы царствования Ивана Грозного) в стране начинается голод, Юлиания кормит нищих, причем делает это тайно: у свекрови она берет больше хлеба, чем раньше, якобы для себя (объясняя это тем, что после родов она обессилела и не может наесться), и весь его раздает голодающим. Во время страшного мора, когда двери большинства богатых домов были закрыты из-за боязни заражения, Юлиания не гнушается сама лечить больных: своими руками она омывает их в бане, а умерших хоронит за свой счет и заказывает по ним сороковины.
Юлиания заботится и о своих слугах, исполняя таким образом свой христианский долг помещицы и госпожи. Она не принимает от своих служанок никаких услуг личного характера: не позволяет им ни снимать с нее обувь, ни приносить воды, но делает все сама.
С мужем своим она прожила долгие годы. У Юлиании, как и у подавляющего большинства женщин того времени, было множество детей, однако в домашних своих она была, увы, далеко не счастлива. Дети часто ссорились между собой; Юлиания с трудом мирила их, но не всегда добивалась успеха. Некий слуга из ее дома убил ее старшего сына. Потом и другой сын погиб на царской службе. Юлиания молила мужа отпустить ее в монастырь, ибо хотела принять монашеский подвиг, однако тот не согласился. Однако, по взаимному согласию, супруги решили жить вместе, но не иметь плотского общения. Праведница стелила мужу обычную постель, сама же ложилась отдельно, на печи, без всяких перин; подражая жизни монахов-аскетов, она порой проводила ночи почти совсем без сна или подкладывала под тело поленья и острые железные ключи, которые не давали ей нежиться и спать долго. Ночью, когда все в доме спали, она часто молилась, а утром шла в церковь, к ранней службе и вообще вела исключительно богоугодную жизнь.
После смерти мужа Юлиания продолжила свои подвиги. Имущество перешло к детям, свою же долю вдова почти целиком раздала нищим. Часто не имея за душой ни копейки, она занимала деньги у собственных детей, будто бы на зимнюю одежду, и все жертвовала неимущим. Все больше она вела жизнь монахини. Сын святой рассказывал, что она непрестанно, с четками в руках, произносила молитву Иисусову, и даже во сне губы ее шептали слова молитвы.
"Но подвиг жизни Юлиании, — подвиг любви, — пишет Г. П. Федотов, — и только перед смертью она дает полную свою меру". В 1601—1603 годах Русскую землю потряс чудовищный трехлетний голод, один из самых страшных в нашей истории. Внезапно ударившие морозы побили весь хлеб, и это бедствие повторилось затем на следующий год. Посевы не взошли и на третий год, и начавшийся еще осенью 1601 года голод принял катастрофические размеры. Как свидетельствуют летописцы, а также иностранцы, бывшие в то время в России, люди ели траву, кору деревьев, сено; отмечены были и многочисленные случаи людоедства. По всей стране число умерших исчислялось десятками тысяч.
Не обошел голод и муромские пределы. Юлиания распродала весь скот, одежду, утварь, чтобы накормить слуг, но продолжала подавать милостыню, делясь с нищими тем, что оставалось в доме. Сама она дошла до крайней степени нищеты и вынуждена была переселиться в свою нижегородскую вотчину. Юлиания отпустила всех своих слуг, ибо кормить их было нечем. Некоторые, впрочем, остались у своей госпожи. По просьбе святой, они собирали для нее лебеду и древесную кору — и из этого Юлиания пекла хлеб, которым кормилась сама с детьми и слугами и который раздавала нищим; "и молитвами ея бысть хлеб сладок". Число нищих все увеличивалось; соседи удивлялись тмоу, что они упорно приходят к дому Осорьиной: "Что ради в Ульянин дом ходите? Она и сама гладом измирает". Нищие же отвечали, что такого сладкого хлеба, как у Юлиании, они никогда прежде и не едали. "И так претерпела она в нищете два года, и не опечалилась, ни на что не возроптав, и не согрешила даже в мыслях своих, и не возроптала в безумии на Бога. И не изнемогла от той нищеты, но более прежнего весела была".
Годы, однако, брали свое. В конце декабря 1603 года праведница начала болеть. Она пролежала в болезни шесть дней, 2 января (уже 1604 года) утром причастилась, призвала детей и слуг своих, попрощалась с ними и в тот же день преставилась с миром. Тело ее перевезли в муромскую вотчину, село Лазаревское, и похоронили 10 января у церкви святого Лазаря, возле могилы ее мужа. Впоследствии над ее могилой была поставлена отапливаемая церковь во имя архистратига Михаила; печь была расположена прямо над гробом святой.
Открытие святости праведной Юлиании произошло самым обыденным образом, неожиданно даже для ее родных. Спустя одиннадцать лет после ее кончины, 8 августа 1615 года, преставился сын Юлиании Георгий. Когда начали копать ему могилу, в притворе между церковью и печью натолкнулись на гроб святой; он был цел и ничем не поврежден. Сразу даже не поняли, чей это гроб. Женщины, бывшие на погребении, приоткрыли гроб и увидели, что он полон благовонного мирра. Родственники Юлиании, рассказывает ее сын Дружина, не решились осмотреть святые мощи, но зачерпнули небольшой сосуд мирра и отвезли его в Муром, в соборную церковь. В тот же день многие слышали звон, как будто при пожаре; в церкви же никто не звонил. Тогда-то и начались чудотворные исцеления от мирра; когда же мирро раздали, от гроба стала исходить персть (прах), будто песок. Люди собирали и эту пыль, обтирались ею и тем получали облегчение от болезней. "Мы же сего не смеяхом писати, — завершает Дружина Осорьин повествование о своей матери, — яко же не бе свидетельства" (то есть церковного освидетельствования чудотворных мощей).
Впоследствии чудеса при Лазаревской церкви продолжились. Святая исцеляла молящихся от язв, от нестерпимой зубной боли, от слепоты и беснования, но более всего от лихорадки. Так началось местное прославление праведной Юлиании Лазаревской, или Муромской.
Официальной, торжественной канонизации святой так и не произошло, однако в 1903 году имя ее было внесено в месяцесловы. "Почитание св. Юлиании, — писал Г.П. Федотов в 1931 году, — растет в наше время в связи с литературным распространением ее жития, популяризированного многими русскими писателями. Юлиания Лазаревская — святая преимущественно православной интеллигенции. В ней находит свое оцерковление ее традиционное народолюбие и пафос социального служения. Хотя Юлиания прошла через суровую аскезу и мечтала о монашестве, но не внешние причины помешали ей принять его. Она осталась верной своему личному христианскому призванию служения миру и деятельной христианской любви".