Мистицизм александровской эпохи не был однородным явлением — он тесно переплетался с пиетическими настроениями, различного рода религиозной экстатикой, менялся его настрой от ожидания Тысячелетнего Царствия до свершения Страшного Суда. В общественное сознание подобная идеология внедрялась через перевод и широкое тиражирование произведений таких западных мистиков, как Юнг-Штиллинг, Беме, Эккартсгаузен, Сведенборг, Сен-Мартен и других, через пиетические сочинения. В столице постоянно подвизались иностранные католические и протестантские проповедники, которых объединяла приверженность мистическим переживаниям, и которые часто находились в конфликте с собственным церковным начальством. На самом высоком уровне пристальный интерес выказывался различным сектам, практиковавшим религиозную экстатику. Так, известны встречи и молитвы Александра с квакерами. По существу, Россия становилась прибежищем различных церковных диссидентов. Мистицизм пропагандировался и в среде православного духовенства.
Епархиальным архиереям вменялось в обязанность закупать и распространять соответствующие мистические и пиетические издания. Путешествовавшие по России эмиссары квакеров принимались высшим православным духовенством. В первой учрежденной в 1809 г. по новой реформе духовного образования Санкт-Петербургской духовной академии студентам рекомендовалось чтение мистической литературы; поощрялось их приобщение к различным сторонам религиозной жизни столицы (в частности, известны случаи если не участия, то посещения некоторыми студентами пользовавшихся популярностью в высшем свете столицы экстатических радений кружка Е.Ф. Татариновой); первым ректором Академии был назначен известный своими мистическими настроениями архим. Евграф (Музолевский)...
Одним из главных проводником "мистической" идеологии был кн. А.Н. Голицын, по едкому выражению современника, "влезший по уши в мистицизм". Личный друг и единомышленник Александра I Голицын, бесспорно, выражал позицию и настроения самого императора в религиозной сфере. В 1817 г. князь возглавил новое министерство Духовных дел и Народного просвещения, подразделявшееся на два соответствующих департамента. Сама организационная структура его департамента Духовных дел, где греко-российское исповедание было представлено на равных с другими конфессиями и даже нехристианскими религиями, предполагала широкую веротерпимость и отвечала принципу равноправия религий в государстве. Одной из важнейших задач департамента Народного просвещения ставилась организация образования на религиозной основе. Таким образом, наряду с провозглашением широкой толерантности в отношении к различным религиям и религиозным конфессиям, выдвигалось требование обязательности религиозности как таковой. В практическом выражении это проявилось, в частности, в таких неприглядных событиях российской истории 20-х годов XIX столетия, как "чистка" Санкт-Петербургского и Казанского университетов, устроенная Д.П. Руничем и М.Л. Магницким. И Рунич, и Магницкий были чиновниками в министерстве Голицына. По своей сути эти действия были попыткой насаждения новой идеологии в системе высшего образования, и изгнание ряда ведущих профессоров стало ее первым противостоянием с только зарождавшейся в университетском образовании позитивистской наукой. Как и любая идеология, мистицизм в этом качестве не терпел альтернативы.
Библейское движение рассматривалось Александром I и Голицыным органической частью утверждаемой идеологии. В значительной степени через призму мистического осознания ими воспринималось содержание Библии, прочитывался библейский текст. Принцип "внеконфессионализма", декларируемый библейским движением, видимо, воспринимался созвучным мистической концепции "религии сердца", как стоящей выше "узких рамок" религиозности церковной. Ведущая роль в Обществе кн. Голицына, членство в нем таких приверженцев мистицизма, как Лабзин, издатель мистического журнала "Сионский вестник" и переводов западной мистической литературы, Попов, неизменный участник собраний кружка Татариновой, других персон, отдававших дань специфическим религиозным веяниям времени, фактически ставили РБО в положение проводника идеологии мистицизма. По существу, РБО становилось инструментом реализации соответствующих религиозно-политических воззрений. Как подчеркивал Пыпин, "Библейское общество почти отождествлялось с министерством [Голицына]" . Таким образом, происходила тонкая подмена смысла библейского дела. Собственно библейская деятельность становилась составляющей несвойственного ей мировоззрения.
Политика "космополитизма" в религиозной сфере, однако, вступала в очевидное противоречие с традиционным укладом России как православного государства: организационные принципы министерства кн. А.Н. Голицына определенно ущемляли права и интересы Православной Церкви, нарушая ее исторически сложившийся статус; пропагандируемый мистицизм, основанный на западных источниках, и явное потворство самым различным иностранным сектам не могли не вызывать смущения в православных кругах. Еще в 1818–1819 гг. возник конфликт между архим. Иннокентием (Смирновым), ректором Санкт-Петербургской духовной семинарии и цензором духовной литературы, и Голицыным по поводу публикаций "Сионского вестника" и книг мистической направленности. Непросто складывались отношения Голицына с митр. Санкт-Петербургским Михаилом, жаловавшимся на "слепотствующего министра" государю…
В жизни Российского государства определенно складывались предпосылки серьезного общественного конфликта. Тем не менее, одними причинами религиозно-социально-политического порядка нельзя исчерпывающе объяснить историю с закрытием РБО. Все исследователи XIX столетия в оценке ситуации с РБО вынуждены были уделять отдельное внимание личностному фактору, как решающему в стечении многих ее обстоятельств. Начиная с исследования Пыпина, в основных работах, посвященных истории РБО и русского перевода, превалирует мнение, что конкретные действия, которые привели к закрытию Библейского общества, явились результатом интриги гр. А.А. Аракчеева против кн. А.Н. Голицына . При этом в мотивации самого Аракчеева трудно усмотреть какие либо иные причины помимо стремления обеспечить для себя возможность единоличного влияния на государя, преградой чему он считал личную дружбу и близость к Александру I кн. Голицына. РБО оказалось втянутым в сферу внимания Аракчеева лишь в связи с его президентом. Пыпин утверждал: "Аракчееву, по всей вероятности, не было ни малейшего дела до Библейского общества". Ревность к закрытию Общества, однако, проявили сподручные Аракчеева, и его упразднение стало, таким образом, следующим этапом развития интриги по смещению Голицына с занимаемых им постов. Здесь в роли используемой стороны оказался уже сам граф.
Свои намерения гр. Аракчееву удалось осуществить с помощью, прежде всего, митр. Санкт-Петербургского Серафима и настоятеля Юрьевского монастыря архим. Фотия (Спасского), "помог" и быстро переметнувшийся в лагерь противников своего непосредственного начальника М.Л. Магницкий, рассчитывавший занять министерское кресло патрона. Сам Аракчеев находился в теневой позиции, координируя действия двух духовных персон. Несмотря на несоизмеримость иерархических рангов митрополита и архимандрита, решающим в успешности осуществления интриги, похоже, стало влияние на государя, которое удалось приобрести Фотию.
С архим. Фотием Александра I познакомил сам кн. А.Н. Голицын в 1822 г. Государь заинтересовался Фотием как духовным лицом с визионерскими прозрениями и мистическим опытом. Александр неизменно проявлял внимание к лицам, претендовавшим на обладание необычными способностями в духовной сфере, в мистических озарениях которых искал указания на высшие знамения времени. В какой-то момент Фотию удалось завоевать доверие государя, оттеснив известную провидицу баронессу Крюднер, священников Феодосия Левицкого и Феодора Лисевича, претендовавших на роль "двух свидетелей" Апокалипсиса (Откр 11, 3), других подобных лиц. О архим. Фотии сохранились разноречивые отзывы и воспоминания. У многих современников и последующих исследователей Фотий снискал незавидную "славу" религиозного фанатика и изувера. Лаконичный, но емкий религиозно-психологический портрет Фотия, позволяющий разглядеть в нем в том числе и черты, способные заинтересовать и даже прельстить Александра, дан о. Г. Флоровским: "Изуверный обличитель мистических и прочих зловерных происков, Фотий был при этом человек того же психического склада, что и его противники, и страдал тем же экстатическим недугом. Фотий написал впоследствии свою автобиографию, — очень убедительный и очень жуткий автопортрет. Перед нами экстатик и визионер, почти что вовсе потерявший чувство церковно-канонических реальностей, и тем более притязательный, совсем не смиренный. Это образ самозваного харизматика, очень самомнительного и навязчивого, всегда создающего вокруг себя атмосферу какого-то изолирующего возбуждения. Это типический образ прелести, страшный закоулок или тупик ложного аскетизма. Фотий весь в душевности, весь во впечатлениях и переживаниях, у него нет ни духовной перспективы, ни подлинной глубины, ни созерцательного размаха. Он весь в испуге и в страхе, — и если наступает, то именно с перепуга. В этом ответ на трудный вопрос о его искренности. Нет, он не был нечестным лицемером, он целен в своих действиях и разоблачениях, — он восстал на Библейское общество в действительной уверенности, что борется с самим Велиаром („архангельское подвизание"). Но для такого типа изуверов, действительно, характерно это своеобразное самомнение, самочувствие пророка, призванного или посланного, самочувствие чрезвычайной миссии или посольства, некий экстатический эгоцентризм. Скорее можно говорить об одержимости, чем о лицемерии. Во всяком случае, всего менее слышится в неистовых воззваниях и выкриках Фотия голос церковной старины или древнего предания. Он для этого слишком мало знал, с отеческими и даже аскетическими творениями был мало знаком, и на них почти не ссылается. „Святых отцев не имею", — писал он сам, — „одну св. Библию имею и оную читаю". В этом отношении Фотий не отступает от привычек тогдашнего „библейского" времени. Фотий не был и строгим ревнителем или хранителем церковных обычаев или преданий. Он любил все делать по-своему, потому и ссорился постоянно с церковными властями. Аргументирует он от личных прозрений и вдохновений, видений, явлений, снов. Фотий не столько суеверен, сколько был изувер..." По всей видимости, духовный пессимизм, определявший настроения правящего Монарха в 20-е годы, оказался созвучным мрачным прогнозам Фотия. Как далее отмечает Флоровский, "когда его [Фотия] действительные или воображаемые враги вычитывали оттуда [из Апокалипсиса] Тысячелетнее Царствие, он всюду разгадывал Антихриста". В какой-то момент религиозные искания времени повернулись своей теневой стороной, выразителем которой и можно считать Юрьевского архимандрита. Показательно послание, направленное Фотием императору 29 апреля 1824 г. Оно представляет собой инструкцию по спасению России, явленную как "Божие Повеление Александру через Фотия". Фотий пишет, что он "молился Господу Богу", и что ему было "открыто", что нужно "делать немедленно". План спасения состоял из 4 пунктов: "1, Министерство Духовных дел уничтожить, а другие два отнять у известной особы [Голицына]. 2, Библейское общество уничтожить, под тем предлогом, что уже много напечатано Библий, и они теперь не нужны. 3, Синоду быть по прежнему, и духовенству надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли где чего противного Власти и Вере. 4, Кошелева отдалить, Госнера выгнать, Феслера выгнать и методистов выгнать, хотя главных. Провидение Божие теперь ни чего более делать не открыло".