Начиная с принятия христианства монашеский образ жизни стал для верующего человека Древней Руси высочайшей целью, позволяющей преодолеть земные блуждания. В подвижнике русские люди видели жизненный идеал, пример деятельного христианства. Ведь без приложения на практике истины Евангелия так и остаются отвлечёнными. Имея перед собой живой пример, каждый чувствовал в себе возможность когда-нибудь стать монахом, аскетом. Идея личного спасения господствовала в древне-русском, как, впрочем, во всей русской эсхатологии. Святой был прежде всего идеалом христианской жизни, образом, иконой, поднимаясь к этому состоянию через Церковь.
История старчества
Старчество стоит в тесной связи с историей монастырской жизни в России. Оно было явлением, вытекающим из исторического развития аскетики и мистики Восточной церкви. Уже в Киевский период высокая духовная культура монашеского жития породила целый сонм преподобных отцев-старцев, повести о жизни и подвигах которых не утратили своё высокое духовное содержание до наших дней. Широкое распространение старчества в России произошло в конце XV в. благодаря аскетическим и мистическим творениям Прп. Нила Сорского и его учеников, так называемых заволжских старцев. Разрушение «симфонии властей» (а в 1619–1633 гг. высшие духовная и светская власти и вовсе соединялись в одном человеке — Патриархе Филарете Романове) привело в XVIII в. к оскудению старчества. Сказались и грубый диктат государственной власти и откровенное гонение на монашествующих. Одной из форм протеста против антимонастырской политики государства и стало бегство во «внутреннюю пустыню» в пределах России. В качестве такой пустыни выступали леса: новгородские, тверские, вологодские и особенно брянские, рославльские и жиздринские.
Уходили иноки и в молдавские скиты; здесь, в Молдавии, подвизался Прп. Паисий Величковский. Серьёзная переводческая деятельность принесла ему славу восстановления древних монашеских традиций и «титул» великого старца, которым до него был увенчан лишь Прп. Нил Сорский. Переводы Прп. Паисия (в частности, «Слов» Св. Исаака Сирина) Святитель Филарет (Дроздов), сам выдающийся переводчик, считал более совершенными, нежели те, которые были сделаны в Московской Духовной Академии. Прп. Паисию во многом принадлежит заслуга возрождения старчества, его роли в жизни монахов и мирян. В XIX в. старчество в России достигло наивысшего расцвета.
Старец — один из старших монахов, прошедший тяжёлый путь самоотречения и взявший под своё духовное руководство молодых монахов и мирян. Старец есть сердце всех верующих сердец, получающих от него совет. Старец есть воля к религиозному и общественному совершенству этих верующих сердец.
В монастыре старец обычно не занимал никакой должности; он — духовный вождь и советник. Вокруг него группировались в монастыре его ученики, и он смиренно и ответственно брал на себя эту тяжёлую обязанность. Ученик, как правило, сам избирал того старца, которого хотел. И часто случалось так, что человек, желавший поговорить со старцем только по одному вопросу, оставался под его руководством на всю жизнь и даже принимал монашество.
Проходя путь Иисусовой молитвы, старцы постоянно пребывали в покаянно-молитвенном состоянии. Они видели грехи даже в тончайших помыслах и движениях сердца, поэтому все благодатные дары — прозорливости и чудотворений — прикрывали глубочайшим смирением. Через старцев приходящим к ним людям открывалась воля Божия, почему так важно было неукоснительно следовать старческим наставлениям, какими бы парадоксальными они ни казались. Старец мог вместить душу пришедшего к нему за советом богомольца в свою душу и вести его ко спасению. Находившийся сам под руководством Оптинского старца Макария И. В. Киреевский писал: «Существеннее всяких книг и всякого мышления найти святого православного старца, который бы мог быть твоим руководителем, которому ты бы мог сообщить каждую мысль свою и услышать о ней не его мнение, более или менее умное, но суждение Св. отцев. Такие старцы, слава Богу, есть ещё на Руси!»
То над чем учёный-книжник мог корпеть годами, старец прозревал духовными очами в молитвенном бдении. Вот почему, к примеру, Митрополит Петербургский Гавриил (конец XVIII в.) перевод аскетических творений, сделанный профессорами академий, поручал исправлять старцам. «Они, — говорил он переводчиками, — хотя и не знают так, как вы, греческого языка, но лучше вас знают из опыта духовные истины, непостигаемые только одним книжным учением, и поэтому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этих книгах».
Сталкивалось старчество и с непониманием. В начале XIX в. его порой воспринимали как некое новшество. Так, на запрещение принимать приходящих за советом мирских посетителей старец Леонид Оптинский (в схиме — Лев) ответил: «Пою Богу моему дондеже [доколе] есмь (Пс. 145, 2)... Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костёр разведите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать не могу от себя. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?»
Не было старчество и иерархической степенью в Церкви, ибо «Дух дышит, идеже хощет». Старцем мог быть монах без всяких духовных степеней, какими были, например, о. Варнава Гефсиманский или о. Зосима Верховский. Но старцем мог быть и архиерей, например, митрополит Филарет (Дроздов) или приходский священник — Св. Иоанн Кронштадский. Наконец, старчествовать могла и женщина, как например, блаженная Пелагея Ивановна, во Христе юродивая Дивеевская. Без её совета ничего не делалось в этом женском монастыре.
Первую попытку дать в художественной форме образ старца мы видим в образе старца Зосимы в романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». В основу образа легли глубокие впечатления писателя от посещения им Оптиной пустыни и знакомства с её великим старцем Прп. Амвросием. Визит писателя в Оптину не был случайным. Именно в этой обители старчество достигло наивысшего расцвета.
Простота, крепости, смирение были отличительными признаками оптинского монашества. Младшая братия старалась всячески смиряться не только перед старшими, но и перед равными, боясь даже взглядом оскорбить другого, и при малейшем поводе немедленно просили друг у друга прощения. После знакомства с монастырём Н. В. Гоголь писал:
«Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении, хотя и не может объяснить себе, почему. Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. Я на расспрашивал, кто из них как живёт: их лица сказывали сами всё. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхождения; ...За несколько вёрст, подъезжая к обители, уже слышится благоухание, всё становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше...»
(Из письма к А. П. Толстому)
Таково было состояние обители, когда осенью 1839 года в число её братства поступил молодой, блестяще образованный преподаватель духовного училища А. М. Гренков, ставший впоследствии величайшим из оптинских старцев.
Преподобный Амвросий Оптинский
Прп. Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков) родился 23 ноября 1812 года в с. Б. Липовица Тамбовской губернии в семье пономаря. Дед Александра был священником этого села. Александр был шестым среди восьми детей. В детстве он был бойким, веселым, озорным и смышленым мальчиком. В строго патриархальной семье озорство, даже детское, не поощрялось — и даже его мать явно отдавала предпочтение более спокойным братьям Александра.
В Духовном училище, а затем в семинарии Александр показывал исключительные способности. Учение давалось ему словно играючи. В 1836 году, окончив курс наук, он сначала служил домашним учителем, а потом поступил наставником в Липецкое Духовное училище.
Вскоре он тяжело заболел. Надежды на выздоровление почти не было, и он дал обет в случае выздоровления уйти в монастырь. Хотя он и выздоровел, но внутренняя борьба продолжалась в нем еще долго. По своей природе он был веселым, жизнерадостным человеком, душою общества. Сам старец рассказывал об этом периоде жизни:
«После выздоровления я целых четыре года все жался, не решался покончить с миром... Придешь домой от знакомых — на душе неспокойно, и подумаешь: ну, теперь уж кончено навсегда, совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости и опять наболтаешь. И так я мучился...»
Для душевного облегчения он стал уединяться по ночам и молиться, но это вызвало насмешки товарищей.
Летом 1839 года по дороге на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, Александр вместе с другом заехали в Троекурово к известному затворнику о. Илариону. Святой подвижник принял молодых людей отечески и дал Александру вполне определенное указание: «Иди в Оптину, ты там нужен».