Ведь, к сожалению, наши рассуждения не одно лишь предположение, а вывод из многочисленных и поучительных исторических фактов. Еще во втором веке были люди, о которых св. Ириней Лионский говорит, что они хвалились, называя себя исправителями апостолов 29 и считая себя мудрее не только епископов, но даже и апостолов 30. Это — гностики валентиниане. Тертуллиан говорит о них, что изречения Священного Писания были для них тем же, чем одежды овчие для хищных волков 31. Известно, что за сумбурные системы учения были у гностиков с их эонами и сизигиями, но с этими системами, по выражению св. Иринея, они будто в ложном сонном мечтании вторгались в Писания 32, где и находили подтверждение всем своим учениям, так что без подтверждения из Писания ничему не учили 33 и сами говорили, что все нужно проверять учением Спасителя 34. Как же могло случиться, что системы гностические оказались, заключающимися в Новом Завете? А именно так, что по учению гностиков Христово учение изложено апостолами в Евангелии неясно и неопределенно. В Евангелии не все следует понимать так, как написано. Среди валентиниан была весьма распространена так называемая теория аккомодации. А по этой теории и Христос во внешнем выражении Своего учения приспособлялся к пониманию Своих учеников и вообще слушателей; так же и апостолы в своих посланиях. Христос учил Своих учеников, во-первых, типологически и мистически, во-вторых, в притчах и загадочно и в-третьих, ясно и прямо 35, притом по одиночке тех, которые могли понимать 36. Отсюда, конечно, следовал вывод, что Писание не следует понимать буквально, все Писание как бы притча или загадка. В словах Христа: "ищите и найдете" гностики видели прямую заповедь искать в Писании скрытого таинственного смысла. Отсюда безграничный аллегоризм в толковании и в результате в Писании находятся все положения гностических систем. Так, например, в притче о винограднике (Мф. 20, 1-16) гностики находили учение о тридцати эонах. Хозяин выходил для найма работников в первый, третий, шестой, девятый и одиннадцатый часы. Если сложить эти числа, получится тридцать. Это — указание на тридцать эонов. Можно согласиться с Тертуллианом, что подобное толкование вредило истине не меньше порчи текста 37. Поклонник самостоятельного отношения к Священному Писанию, т. е. вне церковного, может, пожалуй, возразить: "Вольно же было гностикам делать разные нелепые предположения и пускаться в аллегории. Теперь этим никто не станет заниматься". На самом деле не все обстоит так просто. Ведь гностики пользовались общенаучным экзегетическим методом своего времени, которым пользовались и церковные писатели 38. Общность метода толкования, однако, приводила к существенно различным результатам. Виноват не метод, а виновато отделение Священного Писания от Церкви, которое всегда открывает доступ человеческому произволу и позволяет, по выражению "Послания патриархов", "играть младенчески такими предметами, кои не подлежат шуткам". От этого противоестественного разделения для истины никогда ничего, кроме вреда, получиться не может.
Не менее поучительный исторический факт можно отметить и в более близкое к нам время. Гораздо дальше гностиков второго века пошли гностики начала века девятнадцатого. Те, древние гностики, искали в Новом Завете оправдания своих религиозно-философских систем; гностики начала девятнадцатого века поставили целью дать "естественную историю великого пророка из Назарета". Они рассуждали так: Христос и апостолы говорили языком простых галилейских поселян; в Евангелии видны все черты наивного мировоззрения поселянина. Простой человек всюду видит чудо, всюду готов усматривать присутствие каких-то сверхъестественных сил. В Евангелии часто говорится о чудесах, о бесноватых и т. п. Значит ли это, что все действительно так и было? Нет, это значит только то, что действия Христа чудесными казались для окружавших Его простолюдинов, не будучи таковыми на самом деле. Евангелия, чтобы правильно их понять, нужно сначала переложить на язык образованных людей того времени, а потом этот язык перевести на наш современный язык, язык ученых. Кроме того, многое в Евангелии объясняется только тем, что очевидцы плохо наблюдали события, смотрели на них через призму своего наивного мировоззрения.
Такие именно взгляды в начале XIX века развивал Эйхгорн, который давал и образцы толкований по своему методу. По рецептам Эйхгорна полное толкование Нового Завета дал Павлюс, который своими удивительными толкованиями не оставил в Евангелии ни одного чуда, так что действительно получилась естественная история великого пророка, в которой уж совершенно не узнать Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия. Опять мы видим, что без авторитета Церкви Священное Писание теряет всякий определенный смысл, потому что тотчас явятся самообольщенные "исправители апостолов", которые будут "исправлять" каждый по-своему и все будут друг другу противоречить. Подобных "исправителей" знает каждая эпоха. Просто удивительно, как это до сих пор люди не сообразят, что "исправление апостолов" есть дело принципиально нелепое, бесчисленное количество раз себя компрометировавшее в истории. В протестантском богословии противопоставление Христа и апостолов — самая обыкновенная вещь. Апостолам не доверяют; их желают "поправить", а вследствие этого и Христос представляется лишь каким-то искомым иксом. Его учение — уравнением со многими неизвестными, которое каждый решает, как ему заблагорассудится.
Если отвергать Церковь, если помимо Церкви подходить к Священному Писанию, то факт, что Христос не писал, ведет непременно к уничтожению Священного Писания. Этот путь от отрицания Церкви до уничтожения Писания проходили и проходят очень многие, но, может быть, никто так откровенно до цинизма не описал этого пути, как это сделал Лев Толстой в предисловии к "Краткому изложению Евангелия" (Женевское издание).
"Читатель должен помнить, что Иисус никогда сам не писал никакой книги, как Платон, Филон или Марк Аврелий, даже никогда, как Сократ, не передавал свое учение грамотным и образованным людям, а говорил тем безграмотным людям, которых он встречал в жизни, и что только после Его смерти хватились люди, что то, что он говорил, было очень важно и что не худо бы записать кое-что из того, что Он говорили делал, и почти через сто лет начали записывать то, что слышали о Нем. Читатель должен помнить, что таких записок было очень много, что многие пропали, многие были очень плохи, и что христиане пользовались всеми ими, и понемногу отбирали то, что им казалось лучше и толковее, что выбирая эти наилучшие Евангелия, церкви, по пословице "не выберешь дубинки без кривинки", должны были захватить в том, что они вырезали из всей огромной литературы о Христе, и много кривинки; что много есть мест в канонических Евангелиях столько же плохих как и в отвергнутых апокрифических" 39. "После 1800-летнего существования этих книг, они лежат пред нами в том же грубом, нескладном, исполненном бессмыслиц, противоречий, виде, в каком они были" 40. Отсюда у Толстого прямой вывод: "Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из Евангелий ненужные места, освещать одни другими, но, напротив того, предосудительно и безбожно не делать этого, а считать известное число стихов и букв священными" 41.
Не очевидно ли, что лишь только Толстой задумался над тем фактом, что Христос ничего не писал, он с некоторой необходимостью пришел к оправданию полного извращения даже евангельского текста. В самом деле, если допустить, что следует откидывать из Евангелия ненужные места, то разве не открывается тем самым полный простор для всякого произвола? Что нужно и что ненужно? Кто это будет определять? Очевидно, каждый по собственному вкусу. Ведь у самого же Толстого ненужными оказались и евангельские блаженства, где ублажаются кроткие, милостивые, чистые сердцем, — потому что они де "не в своем месте и вставлены случайно" 42. Вкусы у людей весьма различны и если личным вкусом будет определяться, что оставить в Евангелии и что откинуть, то, очевидно, евангелий будет ровно столько же, сколько отдельных людей подойдут к Евангелию помимо Церкви. Вместо определенного Христова учения, очевидно, получится хаос и сумбур отдельных мнений.