31. Философия — это своего рода мученичество. Здесь мысль скитается по темным безднам и диким ущельям небытия и все-бытия. Поэтому философы — по большей мере печальные и — увлеченные люди.
Философы — часто и трагичные люди. Ведь их мысль долго и упорно штурмует космические тайны, пока наконец, подобно подстреленной птице, не упадет перед их последними твердынями.
Философы — иногда и отчаянные люди. Ибо мысль заводит их в такие лабиринты, из которых нет ни возврата назад, ни выхода впереди.
Философы — по временам и бунтующие люди. Ибо мысль у них возмущается при виде пугающей загадочности мiра сего.
Философы — иногда саркастичные люди. Ибо их мысль не в состоянии найти ту каплю нектара, которая скрывается в соцветиях одушевленной и неодушевленной твари. И они питают себя горькой листвой грозных тайн, так обильно и буйно произрастающих на лугах наших печальных земных реальностей.
32. С ними, с философами, я в караване, блуждающем по бескрайним пустыням. И нам недостает воды, чтобы мы освежили душу, так как мысль наша утомилась, чего-то алчет и жаждет. И мы вкушаем песок и упиваемся им. О, сланые, горькие, страшные тайны, подобные песку... Скорбь это — быть философом. Ибо ты — в караване, который никак не может выйти из пустыни. Здесь человеческая мысль наконец в страшных мучениях издыхает от голода и жажды. А человек? — Отчаянное печальное существо, завершение серого песчаного холмика своего путевождя — мысли.
Впрочем, для человеческой мысли, измученной в пустыни мiра сего, все-таки существует один выход. Да, только один выход! Это — Он, Богочеловек Христос. Он, Который мысль человеческую завершил Богом, Творцом мысли; Он, Который мысль человеческую, эту весть, преисполненную горечи, превратил в благо-вестие; Он, Который человека, это самое трагическое существо, совершил и до-вершил Богом. Он — чудесный и чудотворный Богочеловек: Бог человеческой мысли, Логос человеческой мысли, Логика человеческой мысли, Смысл человеческой мысли.
33. Разве человеческая мысль не есть самое кровожадное чудовище, если не завершится и не усовершится Логосом мысли, Логикой мысли? Без Логоса мысли, без Смысла мысли человеческая мысль — это великая бессмыслица. Вы должны были это почувствовать, если серьезно размышляли о том, что такое мысль. Знаете, от такого размышления о природе мысли кровь стынет в жилах и мысль начинает как бы бредить и выходит за границы здравого рассудка. Истина, по-человечески реальная истина: лишь с Богочеловеком и в Богочеловеке человеческая мысль становитсяигом благим и бременем легким (ср.: Мф. 11, 30). Только Богочеловек открыл истинный путь для человеческой мысли — путь, ведущий в бессмертное совершенство и вечную жизнь. Этот путь заключается в следующем: человеческая мысль Богочеловеческими средствами должна развиться в Бого-мысль, человеческое чувство — в Бого-чувство, человек — в богочеловека по благодати.
34. Разум, живущий и выражающий себя во грехе, лукавстве и смерти, — это наказание Божие. Большой разум — большое наказание. С разумом, но без доброты и нежности человек — совершенный демон; ведь и демон — это большой разум без единой крупицы доброты и любви. Но и человек — то же самое, если у него нет этой любви и доброты. Человек разумный без доброты и сострадания — это ад для души и сердца, ад для всего человечества. Он разрушителен и саморазрушителен. По слову Святого Евангелия, расточи гордыя мыслию сердца их (Лк. 1, 51).
35. От каждого евангельского подвига в душе возникает как бы новое око, а от многих подвигов — многие очи, которыми душа смотрит и видит незримо и богочеловеческим судом оценивает все события в себе и в окружающем мiре. Если человек подвизается в евангельском милосердии, то в его душе должно засветиться око, которое бы пристально взирало на все Христово и денно и нощно искало вечного и Богочеловечного. Если он подвизается в евангельской любви, евангельской молитве, евангельском посте и в прочих евангельских добродетелях, в его душе умножаются очи, взирающие на невидимое и зрящие Незримого. Лишь в подвиге евангельских добродетелей у человеческой души отверзаются очи на все Божие и вечное в мiре временного бытия. Если душа не стяжает в себе евангельские добродетели, то остается слепой ко всему бессмертному и вечному и на этом, и на том свете (см.: 2 Пет. 1, 3—9).
36. Наше — это возрастить и выпестовать в себе все вечное и Богочеловечное: развить в себе чувство и сознание вечной жизни до конечных границ. Для того Бог Слово и стал человеком, чтобы нас, людей, научить приобретать вечную жизнь в этом тленном мiре. Наша вера — это не что иное, как непрестанная борьба за вечную жизнь, непрестанное мученичество за вечную жизнь (см.: 1 Тим. 6, 12). А земля — это поле битвы и место мучений (martyrion), на котором мы претерпеваем муки и подвизаемся за вечную жизнь. В этом — наше призвание (см.: 1 Тим. 6, 12). Мыслящий иначе — не Христов.
37. Нельзя выбрасывать из ума: человек лишь тогда становится способным рассматривать и познавать самого себя и окружающий мiр с Божией точки зрения, оценивать его глазами Христа, измерять Богочеловеческой мерой, если он сам благодатными подвигами евангельской веры со-воплотится Богочеловеку Христу, станет сонаследником, составляющим одно с Ним тело (ср.: Еф. 3, 6), составной частью Его Богочеловеческого Тела — Церкви. Другими словами, если он воцерковится (войдет в соборную полноту Церкви) всем существом своим, всею душею своею, всем сердцем своим, всею силою своею и если он станет одно с соборною полнотою Церкви, со Христом, так что на мiр будет смотреть святыми глазами Духа Святого. Все это достигается непрестанным благодатным упражнением в евангельских подвигах веры, любви, надежды, молитвы, поста, кротости, смирения, терпения и других. И происходит таинственное и благодатное срастание человеческой души и всего существа с Господом Христом, как ветвей с лозою (см.: Ин. 15, 1—6). Так человек становится самим собой, так он срастворяется с Церковью и со Христом.
38. Написано: погублю мудрость мудрецов, разум разумных отвергну (ср.: 1 Кор. 1, 19). Что человеческое может выстоять перед силой греха и дьявола? Может быть, разум, или воля, или сердце? Все это немощнее тени и слабее паутины. Есть ли такая человеческая мудрость, которая не падет бездыханной перед страшной силой смерти и греха? Есть ли такой человеческий разум, который не будет насмерть поражен в борьбе с грехом, смертью и дьяволом? Нет такой человеческой мудрости, хотя бы то была и "мудрость мудрецов", которую не уничтожили бы смерть, грех и дьявол. Нет такого человеческого разума, хотя бы то был и "разум разумных", которым смерть, грех и дьявол не играли бы, как дети шариками. И разве эта мудрость — действительно мудрость, если она не может спасти человека от смерти и греха? И разве этот разум — истинный разум, если он не может найти для человека средство спасения от смерти, греха и дьявола? И "мудрость мудрецов", и "разум разумных" оставляют людей обезличиваться и погибать в смерти и смертном, во грехе и греховном, в дьяволе и дьявольском. Здесь беспомощность человеческой мудрости и человеческого разума почувствует каждый, кто попытается с их помощью решить проблему смерти и жизни и освободиться от греха и смерти. И если он последователен и упорен, то должен прибегнуть к чему-то более сильному, нежели человеческая мудрость и человеческий разум. А в нашем человеческом мире этим более сильным является только Крест Христов. О сем и предупреждает богомудрый апостол, напоминая христианам слова Божии: Написано: погублю мудрость мудрецов, разум разумных отвергну. И поистине, крестом спасая мiр от греха, смерти и дьявола, Господь наш Иисус Христос погубил (уничтожил) "мудрость мудрецов" и отверг "разум разумных". И установил Крест Свой как силу спасения, средство спасения и знамение спасения.
39. Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? (ср.: 1 Кор. 1, 20) — чтобы то оспорить и доказать, что не Крест Христов — та сила, которой мы спасаемся от греха, смерти и дьявола, а мудрость человеческая, и книжность человеческая, и не знающее границ человеческое мудрование. "Где мудрец", который бы нашел для нас врачевство от смерти и спас нас от греха; который бы объяснил нам тайну мiра и человека; который бы поведал нам смысл жизни и смерти. "Где книжник", который бы нам все искусно описал и показал — и тем самым доказал бы спасительность человеческой книжности. "Где совопросник века сего", который бы все это осмыслил и логически нам обосновал — и таким образом возвестил бы спасительную миссию людской философии. И "мудрец", и "книжник", и "совопросник века сего" — не кто иные, как красноречивые и неумолчные свидетели человеческой немощи и человеческой беспомощности перед главными логическими и естественными вопросами человеческого духа. Они часто еще более умножают наши мучения от неведения, от немощи, от греха, от смерти, от беспомощности, словом — наши мучения от ада, который мы называем человеческим познанием, человеческим разумом, человеческим сердцем.