Шестая и последняя неделя Великого Поста называется Вербной (неделя Ваий, по-славянски). На протяжении шести дней перед Лазаревой Субботой церковное богослужение дает нам как бы следовать за Христом в дни, когда Он сначала возвещает смерть своего друга Лазаря, а затем начинает восхождение в Вифанию и в Иерусалим. Общий тон и тема этой седмицы даются нам на воскресной вечерне. Шестую от честных постов седмицу усердно начинающе, Господеви предпразднственное пение ваий принесем вернии: грядущему во славе, силою Божества во Иерусалим, умертвити смерть... С усердием начиная шестую неделю Великого Поста, принесем, верующие, предпразднственное пение Господу, идущему в божественной славе и силе в Иерусалим умертвить смерть... В центре внимания находится Лазарь — его болезнь, смерть, горе его родных и то, как Христос все это воспринимает. В понедельник мы слышим: Сегодня Христос, ходящий по ту сторону Иордана, провидит болезнь Лазаря... Днесь Христу является об одну страну Иордана ходящу, болезнь Лазарева... Во вторник: Вчера и сегодня Лазарь болен... В среду: Днесь Лазарь умерый погребается и рыдания поют его сродницы... Сегодня погребается умерший Лазарь и рыдают его сродники... В четверг: Дводенствует днесь Лазарь умерый... Сегодня уже два дня, как Лазарь умер... И наконец в пятницу: Заутра бо Христос приходит оживити глаголом умершаго брата (Марфы и Марии)... Завтра Христос придет воскресить из мертвых брата (Марфы и Марии) ... Таким образом, в течение всей недели мы духовно созерцаем предстоящую встречу Христа со смертью — сперва со смертью его друга Лазаря, а затем и с Его собственной смертью. Приближается час Сына Человеческого, о котором Он так часто говорил и к которому все Его служение на земле было направлено. Мы должны спросить: каково же значение этого созерцания в великопостном богослужении? Как сопряжено оно с нашим великопостным подвигом? Эти вопросы предполагают еще один вопрос, которого мы должны кратко коснуться. Вспоминая события жизни Спасителя, Церковь часто, если не всегда, заменяет прошедшее время — настоящим. Так, в день Рождества Христова мы поем: "Дева днесь (сегодня)... рождает..."; в Великую Пятницу: "днесь Он (Христос) стоит перед Пилатом..."; в Вербное Воскресенье: "днесь Он приходит в Иерусалим..." Что же означает эта перестановка времени , это богослужебное сегодня? Огромное большинство церковных людей понимают это как риторическую метафору, поэтическое образное выражение. Современный подход к богослужению либо рационалистичен, либо сентиментален. Рационалистический подход сводит смысл богослужения к идеям. Корни его в том богословии, которое развилось на Православном Востоке под влиянием западного, в послеотеческую эпоху. Для этого рода богословия богослужение в лучшем случае сырой материал для чисто интеллектуальных определений. То, что в богослужении не может быть определено как интеллектуальная реальность, называется "поэзией", т. е. чем-то, что не должно приниматься всерьез. А так как ясно, что события, вспоминаемые Церковью, относятся к прошлому, то богослужебному сегодня не придается серьезного значения. Сентиментальный подход является результатом индивидуального эгоцентричного благочестия, которое во многих отношениях служит противовесом интеллектуальному богословию. Для такого рода благочестия богослужение служит полезной рамкой для личной молитвы, вдохновляющим фоном, цель которого — "согреть" наше сердце и направить его к Богу. Содержание и значение служб, богослужебные тексты, обряды и действия здесь имеют второстепенную важность; они полезны и соответствуют своему назначению, поскольку они заставляют меня молиться! Таким образом, богослужебное сегодня растворяется здесь, как и все другие богослужебные тексты, в какой-то недифференцированной, благочестиво вдохновенной молитве. Благодаря долгой поляризации нашего церковного сознания между этими двумя "подходами", очень трудно показать, что настоящее богослужение не может сводиться ни к одному из этих "подходов" — ни к идеям, ни к личной молитве. Нельзя прославлять идеи! А про личную молитву разве не сказано в Евангелии: "... когда молишься, войди в комнату свою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне..." (Матф. 6,6). Самое понятие богослужебного воспоминания подразумевает одновременно и определенное событие, и нашу общую, соборную реакцию на него. Совершение богослужения возможно, только если люди собираются вместе и, побеждая свое естественное разъединение и обособленность, реагируют как одно тело, как единая личность на какое-либо событие (приход весны, свадьбу, похороны, победу и т. п.). Естественное чудо всякого празднования заключается именно в том, что оно преодолевает, трансцендирует, хотя бы на время, как просто "идеи", так и индивидуализм. Действительно, во время богослужения забываешь самого себя и соединяешься с другими особенным, только этому единству присущим образом. Каково же в свете сказанного значение богослужебного ныне (сегодня), которым Церковь вводит нас во все события? В каком смысле события прошлого вспоминаются ныне? Без преувеличения можно сказать, что вся жизнь Церкви составляет одно непрерывное поминовение и воспоминание. В конце каждой службы мы перечисляем имена святых, "память которых мы совершаем". Прежде же всего, сама Церковь есть воспоминание Христа. С чисто естественной точки зрения, память — способность двузначная. Вспоминать кого-нибудь, кого мы любили и кого больше нет, означает две вещи. С одной стороны, память — это гораздо больше, чем просто знание того, что было. Когда я вспоминаю моего отца, я вижу его; в моей памяти он сохраняется не как все то, что я о нем знаю, но как живая реальность. В то же время эта самая реальность заставляет меня так остро чувствовать, что его больше нет, что никогда больше на этом свете, в этой жизни я не коснусь этой руки, которую я так ясно вижу в своей памяти. Таким образом, память — самая удивительная и в то же время самая трагическая изо всех человеческих способностей, т. к. ничто так не показывает нам ущербленную природу нашей жизни, невозможность для человека что-либо действительно хранить, чем-нибудь действительно обладать на этом свете. Память являет нам, что "смерть и время царят на земле". Однако именно потому, что память присуща только человеку, христианство в нем имеет свою основу, ибо в сердцевине его — память об одном Человеке, об одном событии, об одной ночи, в глубине и тьме которой нам было сказано: "Сие творите в Мое воспоминание". И вот, происходит чудо! Мы вспоминаем Его, и Он здесь, не как туманный образ прошлого, не как грустное "никогда больше", но с такой силой присутствия, что Церковь может вечно повторять то, что сказали ученики после Его явления в Еммаусе: "... не горело ли в нас сердце наше?" (Лука 24,32). Природная память есть, прежде всего, "присутствие отсутствия", ибо, чем более тот, кого мы вспоминаем, "присутствует", тем острее боль его отсутствия. Но во Христе память вновь получила силу исцелять время, разорванное грехом, смертью, ненавистью и забывчивостью. И сердцем этого богослужебного празднования, этого богослужебного "сегодня" является именно эта новая память, имеющая власть над временем, и она стоит в центре богослужебного празднования литургического "днесь". О, конечно, святая Дева не рождает Младенца сегодня, никто "фактически" не стоит перед Пилатом; и, как "факт", события эти принадлежат прошлому. Но сегодня мы творим память этих фактов, Церковь и есть, прежде всего, дар и сила этого воспоминания, которое претворяет факты прошлого в вечно знаменательные события. Богослужебное празднование, таким образом, вновь вводит Церковь в событие, и это значит — не только в "идею" события, но в его радость и печаль, в его живую, конкретную реальность. Одно — знать, что, когда распятый Христос возгласил: "Боже мой, Боже мой, для чего (векую) Ты Меня оставил?" — Он проявил Свой "kenosis", свое смирение. Но совсем другое, когда мы ежегодно, в единственную из всех Пятниц вспоминаем эти слова, и не умствуя, с полной уверенностью знаем, что, произнесенные однажды, они вечно остаются действенными, так что никакая победа и слава, никакой "синтезис" никогда не изгладят их. Одно — объяснять, что воскресение Лазаря было "уверением", т. е. удостоверением общего воскресения. Но совсем другое — творить память день за днем, на протяжении целой недели, этого постепенного приближения встречи жизни и смерти, становиться частью его, видеть собственными глазами, чувствовать всем своим существом то, что передают нам слова апостола Иоанна: "Иисус... восскорбел духом и... прослезился" (Иоанн 11,33— 35). Для нас все это случается сегодня. Мы не были тогда в Вифании, у гроба, вместе с плачущими сестрами. Мы только знаем об этом из Евангелия. Но сегодня в церковном богослужении этот исторический факт стал событием для нас, для меня, силой в моей жизни, памятью, радостью. Богословие не может идти дальше "идеи", мысли. И, с точки зрения "идеи", смысла, зачем нужны эти долгие пять дней, когда так просто сказать только: "чтобы подтвердить общее воскресение"? Но в том-то и дело, что сама по себе эта фраза ничего не подтверждает. Действительное подтверждение исходит из богослужения этих пяти дней, когда мы, как свидетели, присутствуем при смертельной схватке жизни и смерти и начинаем не столько понимать, сколько соучаствовать и видеть, как Христос побеждает смерть. Воскрешение Лазаря, изумительное празднование этой единственной субботы, уже вне Великого Поста. В пятницу, накануне, мы поем: "Душеполезную совершив четыредесятницу..." ("закончив полезный для души сорокадневный пост..."). В богослужебных терминах Лазарева Суббота и Вербное Воскресенье суть уже "предначинание Креста". Последняя неделя Великого Поста есть, в сущности, непрерывное предпразднество этих дней, и потому ~ последнее откровение значения Великого Поста. В самом начале этой книги мы сказали, что Великий Пост — это приготовление к Пасхе; однако, на самом деле, в нашей обычной и ставшей уже ; привычной жизни это приготовление остается номинальным, отвлеченным. Великий Пост и Пасха стоят как бы рядом, каждый на своем месте, но без настоящего понимания их связи между собою и зависимости друг от друга. Даже если Великий Пост не рассматривается всего лишь как время исполнения ежегодных обязанностей исповеди и причастия — раз в год! — его все-таки почти всегда воспринимают как индивидуальный, на себя обращенный личный подвиг. Другими словами, что действительно отсутствует в обычном опыте Великого Поста — это именно физическое и духовное усилие, направленное на наше участие в "сегодня" Христова Воскресения, направленное, иными словами, не на отвлеченную мораль, не на стремление к личному исправлению или обузданию страстей, и даже не на личное самосовершенствование, но на участие в высшем и всеобъемлющем сегодня Христа. Христианская духовность, не направленная к этой цели, рискует стать псевдо-христианскои, потому что в конечном счете она обращена на себя, а не на Христа. Опасность здесь состоит в том, что когда "храмина" сердца очищена, убрана, освобождена от нечистого духа, жившего в ней, она остается пуста, и нечистый дух возвращается, взяв... "с собой семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого" (Лука 11,26). В этом мире все, даже "духовность", может быть от диавола. Поэтому так важно восстановить значение и нарастание Великого Поста как подлинного приготовления к великому сегодня Пасхи. Теперь мы уже знаем, что Великий Пост состоит из двух частей. До Крестопоклонного Воскресенья Церковь призывает нас сосредоточиться на своей собственной душе, призывает к борьбе с плотью и страстями, злом и другими грехами. Но даже пока мы это делаем, Церковь постоянно зовет нас устремляться вперед, измерять и основывать наш подвиг на "чем-то лучшем", что нас ждет впереди. Затем, после Крестопоклонного Воскресенья, средоточием постного подвига становится тайна страданий Христовых, Его Креста и смерти, и сам Пост становится "восхождением в Иерусалим". Наконец, в последнюю седмицу этого приготовления, мы начинаем творить память самой тайны. Постный подвиг помог нам отложить в сторону все, что обычно постоянно заслоняет главную цель нашей веры, надежды и радости. Само время как бы приходит к концу. Теперь оно измеряется уже не обычными нашими делами и заботами, а тем, что совершается на пути в Вифанию и дальше, в Иерусалим. Повторим еще раз — это не риторика. Каждому, кто приобщился подлинному опыту богослужения, — пускай хоть раз в жизни, пускай несовершенно, — становится ясно, что с того момента, когда мы слышим: "Веселися Вифания, дом Лазаря..." и затем... "Заутра Христос приходит...", внешний мир становится как бы нереальным, и нам почти боль причиняет соприкосновение, неизбежное, с его суетой. Реальность — там, в церкви, где с каждым днем мы все больше осознаем, что означает ждать и почему христианская вера есть, прежде и больше всего, ожидание и приготовление. Так, когда в пятницу за вечерней мы поем: "душеполезную совершив четыредесятницу", — мы не только исполнили ежегодную христианскую "обязанность", мы восприняли всей душой слова, которые мы будем петь на следующий день: Лазарем тя Христос уже разрушает, Смерте, и где твоя, аде, победа... Лазаревым воскресением Христос уже разрушил тебя, Смерть, и где твоя, Ад, победа?..