Итак, православная традиция в течение пятнадцати столетий не знала учения о строго фиксированном числе таинств Церкви. Седмеричный счет, появившись на греческом Востоке не ранее второй половины XIII в., сначала рассматривался только как один из возможных. "Византийская Церковь, - пишет о. Иоанн Мейендорф, - формально никогда не признала какого-то конкретного перечня; многие авторы принимают стандартный ряд из семи таинств - крещение, миропомазание, Евхаристия, священство, брак, покаяние и елеосвящение, - тогда как иные предлагают более пространные перечни. Но есть и третьи - они настаивают на исключительном и выдающемся значении крещения и Евхаристии, основного христианского посвящения в новую жизнь" [19]. И только к началу XVII в. схема "семи таинств" становится в Греческой Церкви общепринятой.
В Католической Церкви учение только о семи таинствах было определено соборно, как догмат, сначала на II Лионском 1274 г. (XIV Вселенский РКЦ), а затем на Флорентийском 1439 г. (XVII Вселенский) соборах. Окончательное доктринальное закрепление это учение получило уже в период Контрреформации, на соборе Тридентском (XIX Вселенский), который провозгласил: "Если кто-либо говорит, что таинства Нового Завета не установлены Господом нашим Иисусом Христом; или что их больше или меньше семи… или же что какое-либо из них по истине и строго говоря не есть таинство, да будет отлучен от сообщества верных" [20].
В XVII в. это учение вошло в Исповедание православной веры, авторство которого не совсем точно приписывается митр. Петру Могиле, и в Исповедание патр. Иерусалимского Досифея, известное как "Послание восточных патриархов". Но нельзя не учитывать, что тексты этих Исповеданий составлялись в условиях, когда в борьбе с криптокальвинизмом патриарха Кирилла Лукариса православные полемисты использовали римско-католические аргументы [21]. В XIX в. учение о семи таинствах стало общим местом в русских догматических системах, в которых вышеозначенные Исповедания обрели статус "символических книг", впрочем без достаточных оснований.
Однако, в последнее время целым рядом православных богословов и патрологов признается, что в контексте святоотеческого предания серьезных причин для догматизации схемы "семи таинств" нет [22]. Действительно, строгая фиксация числа таинств, как и разделение церковных священнодействий на таинства и обряды, в творениях святых отцов не встречается. Если в древних и византийских источниках в исключительных случаях и говорится о том или ином числе таинственных священнодействий, то лишь в значении "самых важных" среди множества прочих, без попыток абсолютизации какого-либо определенного перечня. "Византийское богословие игнорирует западное различение между sacraments и sacramentals и никогда формально не ограничивало себя каким-то строгим числом таинств" [23].
Выражением православной позиции по данному вопросу можно, на наш взгляд, признать учение, выраженное недавно канонизированным в Сербской Церкви выдающимся подвижником и богословом XX в. архимандритом Иустином (Поповичем) (+1979): "Все в Церкви есть святое таинство. Всякое священнодействие есть святое таинство. И даже самое незначительное? - Да, каждое из них глубоко и спасительно, как и сама тайна Церкви, ибо и самое "незначительное" священнодействие в Богочеловеческом организме Церкви находится в органической, живой связи со всей тайной Церкви и самим Богочеловеком Господом Иисусом Христом" [24].
В самом деле, церковная практика не знает "пустых", безблагодатных обрядов. Поэтому все, принадлежащее Церкви как Телу Христову, есть в полном смысле таинство. Преп. Иустин именно так и определяет православное значение этого слова: таинства есть благодатные действия Божии в Теле Христовом. Попытки строго определить количество этих действий бессмысленны, и лишь только самые важные, самые первостепенные и необходимые из них иногда выделяются в православной традиции названием "таинство" в узком смысле этого слова.
"Вот один пример: чин малого освящения воды, - продолжает преп. Иустин. - Малый чин, а какое великое святое чудо, столь же великое, как и сама Церковь! Это великое чудо уже две тысячи лет происходит для миллионов душ православных христиан, очищает, освящает их, исцеляет, дарует бессмертие и не перестает совершаться - и не перестанет, пока существуют небо и земля. А святая вода есть только одна из многочисленных святых тайн, которые непрестанно совершаются в Православной Христовой Церкви. Но и любая святая добродетель в душе православного христианина есть святое таинство, ибо любая из них находится в органической связи со святым таинством Крещения, а через него - и со всем Богочеловеческим таинством Церкви. Например, вера есть святая добродетель, а тем самым - святое таинство, которым православный христианин живет непрестанно. А святая вера силой святости своей рождает в его душе и остальные святые добродетели: молитву, любовь, надежду, пост, милосердие, смирение, кротость… И каждая из них есть опять же святое таинство. Все они одно другим живут, живут вечно и бессмертно, и одно другим питается, и все, что от них, есть свято. Потому-то и нет числа святым таинствам в Церкви Христовой, в этой объемлющей небо и землю великой, святой тайне Богочеловека. В ней и каждое "Господи помилуй" есть святое таинство, и каждая покаянная слеза, и каждый молитвенный вздох и вопль о грехах" [25].
Такое представление об условности того или иного числа таинств вытекает из основ православной экклезиологии, в соответствии с которыми Господь создал Церковь не просто как институт, которому передал определенное число таинств как видимых знаков невидимой благодати. Но Он создал Церковь как Свое преображенное Тело, и в этом Теле присутствует вся полнота божественной благодати, полнота даров Святого Духа. Эти дары актуализируются в том или ином священнодействии, но каким-то определенным их перечнем не исчерпываются, - дары бесчисленны. Все сакраментальные дарования, все таинства связаны с Крещением и Евхаристией. В Крещении (вместе с миропомазанием) таинства обретают свое начало, в Евхаристии - завершение, совершенство. Крещение есть рождение в Теле Церкви, Евхаристия - созидание полноты церковного Тела. Поэтому никакое таинство невозможно без Крещения, и никакое таинство не может быть признано совершенным вне Евхаристии. - Таковы основные положения святоотеческой сакраментологии. И только исходя из этих положений можно, на наш взгляд, обрести верную перспективу в решении вопроса о числе таинств Церкви.
Основные положения латинской сакраментологии
Выше было отмечено, что в древнем и византийском богословии не существовало разделения церковных священнодействий на таинства и обряды. Однако в западном богословии это разделение стало намечаться уже на рубеже IV-V вв., у св. Амвросия Медиоланского [26]. В его трактатах De Mysteriis и De Sacramentis терминологически различается, с одной стороны, латинское sacramentum - как определенное священнодействие Церкви, священный обряд, внешний элемент и, с другой стороны, misterium - как спасение, исходящее от Иисуса Христа [27]. Таинства в узком смысле в данном случае рассматриваются уже в некой обособленности от тайны Спасения в целом, чего прежде не было и на Западе, а на Востоке не было вплоть до XVI-XVII вв.
В творениях ученика св. Амвросия блаж. Августина эти положения получили дальнейшее развитие, став своего рода фундаментом схоластической сакраментологии. У Августина латинское sacramentum полностью вытесняет греческое misterion, получая при этом новый неизвестный ранее смысл: sacramentum [28] употребляется в значении "внешнего знака Божественных вещей", таинства, по определению Августина, есть "видимые слова" или "священные знаки невидимой реальности (res)" [29].
В споре с донатистами блаж. Августин проводит важнейшее для всего последующего латинского учения о таинствах различие между, с одной стороны, таинством самим по себе и, с другой, присущим таинству освящающим действием благодати. Он доказывает донатистам, что они имеют подлинные таинства (sacramentum), но не обладают реальным благодатным освящением (res [30]). В этой связи Августин впервые вводит понятие "неизгладимой печати" (sigillum), которое позднее, в схоластическом богословии, было развито в учение о "характере" (character) таинства. Так, в таинстве Крещения, пояснял Августин, на человека накладывается неизгладимый духовный знак, который может при определенных условиях оставаться бездейственным, но никогда не стирается. Раскольники и еретики обладают похищенными ими у Церкви истинными сакраментами, то есть носят на себе священную печать, но эти знаки в их руках не спасительны и не плодотворны [31].
С середины XII в. начинается период классической латинской сакраментологии, которая, окончательно оформившись в рамках Контрреформации, была в Римско-Католической Церкови догматизирована. Таинства теперь выделены в количестве только семи новозаветных священнодействий, которые рассматриваются как установленные Самим Господом Иисусом Христом и определяются как видимые знаки невидимой благодати. По выражению Фомы Аквинского sacramentum - это внешний знак сверхъестественных вещей для освящения людей [32]. Словно некие священные посредства, таинства сообщают присущую им благодать.
Чтобы связать эти две составляющие - с одной стороны, sacramentum как видимый знак и, с другой, присущую ему невидимую благодать (res), стала развиваться идея обязательного действия таинства самого по себе. Это обязательное, ничем не преодолимое и неотъемлемое действие таинства и стали называть его "характером". Хотя в узком смысле это понятие применимо только к трем таинствам - крещению, конфирмации и священству.
Для разграничения действия таинства, которое неизбежно при правильном его совершении, от действия субъективно воспринимаемой освящающей благодати была введена формулировка ex opere operato ("посредством совершенного действия") [33]. Ex opere operato обозначает обязательную действенность семи новозаветных таинств самих по себе, по факту правильного их совершения. Тридентский собор определяет, что таинства, через правильное совершение чина, сообщают благодать. При этом они расцениваются как орудия благодати или интструментальные причины освящения. Церковь над этими орудиями не властна - они действуют сами по себе, независимо от ее воли [34].