Евангельские чудеса
Четыре евангелия сообщают о совершенных Иисусом многочисленных исцелениях от всякого рода болезней, трех воскрешениях мертвых и семи чудесах в сфере природного мира. Критический анализ этих рассказов приводит к следующим четырем выводам.
Во-первых: материал рассказов о чудесах весьма сильно сокращается, если его подвергнуть литературно-критическому исследованию и анализу с точки зрения языка.
При литературно-критической проверке рассказов о чудесах обнаруживается тенденция к преувеличению чудес. Растет их число, увеличиваются масштабы. Об одном и том же рассказывается несколько раз - как о разных случаях. Чудотворная деятельность Иисуса обобщается в коротких резюме. В некоторых случаях можно обнаружить (или по крайней мере предположить), что рассказ о чуде возник из-за недоразумения, связанного с языком.
К числу чудес, порожденных языковым недоразумением, относится скорее всего и рассказ о проклятии смоковницы (Мк 11,12-14). Имперфект - арамейский оригинал слова φάγοι [да (не) вкусит] имел несколько значений. Возможно, что, употребляясь первоначально в значении будущего времени, он впоследствии ошибочно был понят как желательное наклонение. Если допустить такую возможность, провозглашение близости конца («никто уже больше не вкусит этих плодов (ибо конец наступит прежде, чем они созреют)» превратилось в проклятие («никто да не вкусит больше этих плодов»), а из этого последовало и чудо засыхания смоковницы. - Рассказ о хождении Иисуса по морю (см. Мк.6,45-52 пар.; Ин.6,16-21) также мог возникнуть в результате языковой ошибки из рассказа об усмирении бури (ср. Μκ.4,35-41 пар.).
Наконец, в рамках этого критического анализа следует упомянуть и о том, что некоторые рассказы о чудесах, возможно, обязаны своим возникновением удовольствию от приукрашивания тех или иных историй или логий. Сообщение о том, что во время ареста Иисуса одному из рабов первосвященника отрубили ухо (см. Мк.14,47 пар.), должно быть, порождало соблазн представить его излеченным Иисусом (см. Лк.22,51), и если признаки наступления эры спасения (см. Лк.7,22) сначала были ошибочно поняты как перечисление совершенных чудес, то отсюда уже недалеко до того, чтобы предпослать этой логии образ исцеляющего и воскресающего Иисуса (см. Лк.7,11-21).
Относительно рассказа о статире во рту у рыбы (Мф.17,24-27) есть очень правдоподобная гипотеза, что первоначально ст. 27 имел вид: «Забрось удочку в море, продай улов и из выручки уплати храмовой налог»; ввиду распространенности сказочного мотива ценных находок в пойманной рыбе (перстень Поликрата, драгоценная жемчужина), который встречается и в еврейском предании, нетрудно представить себе, что слова άνοίξας τό στόμα αύτού εύρήσεις στατηρα [открыв рот ее, найдешь статир] (ст. 27) могли проникнуть в повествование и превратить его в рассказ о чуде. - Наконец, сюда же относится рассказ о рыбной ловле Петра (см. Лк.5,1-11, ср. Ин 21,1-11), который мог бы «символически представлять» следующие за ним слова «уловлять людей» (см. Лк.5,10; Мк.1,17пар.).
Мы видим, что при литературно-критическом исследовании и анализе языка рассказов о чудесах этот материал начинает таять и заметно сокращается в объеме. Особенно примечательно, что если сказанное выше справедливо, есть основания утверждать, что по меньшей мере четыре из шести представленных в синоптических евангелиях чудес в сфере природного мира имеют вторичное происхождение. Вряд ли случайно, что добавленными оказываются именно природные чудеса.
Во-вторых: материал претерпевает дальнейшее сокращение, если привлечь для сравнения раввинистические и эллинистические рассказы о чудесах.
В третьих: еще на один шаг можно продвинуться, если проанализировать евангельские сообщения о чудесах методом истории форм; этот метод дает возможность отделить более поздние, эллинистические слои предания от древних, палестинских.
Библеисты показали, что во многих новозаветных рассказах воспроизводится сложившаяся в древности топика сообщений о чудесах (признаком большей древности является отсутствие топики). Эта топика характеризуется, например, тем, что сообщения о чудесах начинаются с экспозиции (страшные симптомы болезни, напрасные попытки излечения и т.д.); что описывается процедура исцеления (осуществляемого с помощью жеста, слова, слюны и т.п.); что за чудесным исцелением следует демонстрация (парализованный несет свою кровать, слепой видит и т.д.); наконец, тем, что изображается произведенное чудом впечатление (в виде заключительного хора, т.е. возгласов очевидцев, выражений изумления или страха и т.п.).
Они показали, что в евангелиях есть два типа рассказов о чудесах: с одной стороны, повествования, в которых в центре внимания находится духовная сторона происходящего, с другой - рассказы, стремящиеся к красочности описания. Это меткое наблюдение побудило их разделить рассказы о чудесах на две категории: рассказы, для которых характерна простая манера повествования, и такие, в которых обыденные сюжеты подвергаются разработке. Таким образом, мы сталкиваемся с древней, палестинской и более поздней, эллинистической редакциями сообщений о чудесах, из которых вторая изображает Иисуса в виде древнего чудотворца, тогда как первая в более скромной манере ставит в центр повествования полномочия Иисуса. Это означает, что анализ рассказов о чудесах методом истории форм ведет в итоге к дальнейшему сокращению материала.
Четвертый вывод следующий: даже при более строгом использовании критических методов и соответствующем сокращении материала вырисовывается основа предания, прочно связанная с событиями, имевшими место в ходе деятельности Иисуса.
Упрек в том, что Иисус изгоняет бесов с помощью князя бесовского (Мк.3,22; Мф.9,34; Лк.11,15 ср. Мф.10,25) и, следовательно, практикует магию, уже ввиду своей язвительности и предосудительности того, в чем его упрекают, определенно не мог быть выдуман просто так. Он немыслим, если бы перед этим не произошли события, которые его спровоцировали. Из этого упрека видно, что факты исцелений не могли быть опровергнуты противниками Иисуса; они подтверждаются не только раннехристианскими, но и раввинистическими сообщениями. К древнему материалу можно отнести и рассказ о постороннем экзорцисте (Мк.9,38-40), так как он подчеркивает контраст между нетерпимостью учеников и терпимостью Иисуса; не случайно Матфей опускает его. И мы снова приходим к аналогичному выводу: немыслимо, чтобы кто-либо пользовался именем Иисуса для изгнания бесов, если бы сам Иисус не доказал свою власть над духами. Еще больше компрометирует учеников Мк.9,14-18; их экзорцистские усилия терпят провал. Это - признак древности рассказа, поскольку предание имеет тенденцию щадить учеников. А в Мк.6,5а неспособность приписывается и самому Иисусу - когда говорится, что в Назарете он из-за неверия окружающих ни разу не смог проявить свою исцеляющую силу (ούκ έδύνατο «не мог»); это шокирующее обстоятельство, которое пытаются смягчить добавлением ст. 5б и редакционным изменением Мф.13,58, подтверждает достоверность сообщения, которое предполагает наличие у Иисуса δυνάμεις «силы» как нечто само собой разумеющееся. Далее, следует упомянуть конфликты, бывшие у Иисуса из-за субботы. Они безусловно составляют неотъемлемую часть предания, но с ними существенно связаны исцеления, производимые Иисусом в субботу. Так, первое, о чем сообщает Марк после рассказа о призвании учеников в древнем, восходящем, возможно, к самому Петру тематическом блоке предания (Мк.1,16-39), - это изгнание беса в субботу в синагоге (Мк.1,23-28). К тому же тематическому блоку относится сухой, лаконичный, содержащий сведения, которые нигде не используются, рассказ об исцелении тещи Петра от горячки (Мк.1,29-31). Древней должна быть также логия Мф.11,20-22, в которой Иисус угрожает Хоразину и Вифсаиде за то, что они не приняли его, несмотря на явленные им силы, - так как о деятельности Иисуса в Хоразине нигде больше не упоминается. Исцеление прокаженного Мк.1,40-44 тоже может быть отнесено к древнему преданию, особенно если иметь в виду загадочное «фыркнув» (έμβριμησάμενος), что на восточном языке жестов предположительно означает приказание молчать, и не менее удивительный dativus incommodi είς μαρτύριον αύτοΐς «для свидетельства против них» (ст. 44), превращающий исцеление в печать на обвинительном свидетельстве против неверующих лидеров народа. Наконец, речения, подобные Мф.7,22-23 и Лк 10,20, могут быть древними потому, что Иисус здесь умаляет значение изгнания бесов и проявлений силы, которые так ценит первохристианская Церковь; эти деяния не гарантируют доступ в Царство.
Таким образом, даже при строго критическом подходе к рассказам о чудесах остается доступная изучению и описанию историческая основа. Иисус действительно совершал исцеления, поражавшие его современников. Речь идет в первую очередь об исцелении от страданий, имеющих психогенный характер (в особенности о том, что в Евангелиях называется изгнанием бесов), которое Иисус совершал одним повелительным словом, но также и об исцелении прокаженных (в тогдашнем, широком понимании этого слова), парализованных и слепых. Все это лежит в русле того, что в медицине обозначается термином «императивное внушение».
Эти исцеления были важны не только для предания, но и для самого Иисуса, причем настолько важны, что в древнем изречении о трех днях он мог обобщенно описать всю свою деятельность словами: έκβάλλω δαιμόνια καΐ ίάσεις αποτελώ «я изгоняю бесов и исцеления совершаю» (Лк.13,32). Почему Он придавал им такое значение?