Подобная свобода толкования Корана позволяет согласовать с исламом любую норму жизни буржуазного общества, вплоть до равноправия женщин, дружественных отношений с неверными, полной европеизации быта. С точки зрения М. Бигиева, это вовсе не означает капитуляции ислама, а тем более отказа мусульман от своей религии. Реформатор, наоборот, утверждает, что именно перестройка ислама в указываемом им направлении обеспечит этой религии новое великое будущее: приспособившись к создавшимся в культурном мире условиям, ислам обретет такую силу, что подчинит себе весь мир. Бигиев прибегает к хитроумной аналогии: «Мусульманство в истории культуры то же, что человечество в истории природы. Подобно тому как человечество, подчиненное сначала законам природы, впоследствии само подчинило себе эти законы, и мусульманство, которое под влиянием социальных законов на протяжении тринадцати столетий переходит из одного вида в другой, займет в конце концов центр господства в культурном мире».
Книги М. Бигиева были признаны константинопольским шейх-уль-исламатом еретическими, их продажа и чтение были запрещены правоверным мусульманам. Инициаторами столь решительных мер явились мусульманские паломники из России, выражавшие воинственную позицию кадимитов. В ответ на действия константинопольских улемов Бигиев ответил рядом резких полемических выступлений, в которых не только отстаивал свои позиции, но и наносил сокрушительные удары турецким мусульманским церковникам, используя, в частности, неприглядные Моменты истории их деятельности. «Бросим,— писал он,— критический взгляд на историю Турецкой империи. В каждом предательстве и в каждой интриге, которые привели к упадку как государство, так и нацию, зачинщиками были шейх-уль-исламы, казаскеры (высшие духовные чиновники в шейх-уль-исламате. — И. К.) и остальные духовные лица. Двух своих братьев и своего отца султан Баязид приказал убить с разрешения тогдашних богословов и муфтиев. После Баязида при каждом вступлении на престол диким образом избивалось от 5 до 20 невинных принцев по фетве шейх-уль-исламов и казаскеров... Для шейх-уль-исламов являлось самым заманчивым делом участие в ограблении народа, в притеснении его вместе с предателями, в казнокрадстве... Вырезать в одну ночь сорок — пятьдесят тысяч невинных шиитов, сделать из истории Турции историю анатолийских восстаний и персидских войн, послать против несчастного народа, жалующегося на непосильный гнет, бешеное войско — все это делалось с одобрения муфтиев, подыскивавших для этого оправдания в шариате». От разоблачения, так сказать, политической деятельности инстанции, претендовавшей на руководство всем мусульманским миром, Бигиев перешел затем к характеристике морального лица константинопольских деятелей: «Мы знаем и таких шейх-уль-исламов и казаскеров, которые каждую ночь, разгорячившись от неумеренного пьянства, совершали такие непотребства, от которых покраснели бы кюльхан-беи (константинопольские босяки.—Я. Л.)
М. Бигиев говорил и о «подвигах», которые относились к недалекому прошлому: «Несколько лет тому назад, когда черкесы, переселившиеся в Османскую империю, умирали с голоду от мудрых мероприятий представителей правительства, старательные прислужники, посланные такими великими визирями, как Али-паша, скупали несчастных девочек, оставшихся без родителей, за бесценок и наводняли ими стамбульские гаремы в качестве наложниц, с разрешения тогдашнего шейх-уль-ислама... Шейх-уль-исламы и казаскеры также пользовались «на правах собственности» пленными девушками и мальчиками, которых приводили в Константинополь участвовавшие в набегах грабители». Своими разоблачениями реформатор стремился дискредитировать не только тех людей, которые претендовали на подлинно исламскую святость и авторитетность в делах веры, но и воплощенную в их деятельности идеологию,— это давало ему морально-религиозное право требовать ее решительного пересмотра.
Кадимиты в свою очередь вели бурные контратаки. Дин-Мухаммедов настаивал на том, что в ислам не могут быть вносимы никакие изменения,— в том-де и заключается его отличие от христианства, которое способно к изменению, ибо не является постоянной верой. Нельзя менять в исламе не только его верования и обряды, но и существующие у мусульман обычаи, формы и нормы быта. «Подражать неверным в одежде, речи, делах и обычаях значит— идти навстречу врагам бога... А кто идет навстречу врагам бога, тот отворачивается от бога, и господином его становится сатана». Вероотступничество воинствующий мулла приписывает любому, «кто надевает на голову шапку язычников», причем тяжесть преступления усугубляется в том случае, если надевается картуз. Еще более резкое возражение вызывают у Дин-Мухаммедова новые школьные порядки: сидение за партами, обучение на татарском, а не на арабском языке, да еще по учебникам, полученным из земской управы, применение звукового метода при обучении грамоте. «Защищать звуковой метод,— изрекает ортодокс,— значит отвергать Коран... Последствием звукового метода является искоренение веры ислама».
Из такой непримиримости к еретическим новшествам вытекала и проповедуемая кадимитом ненависть к джадидам. О них сообщалось, что они «принадлежат к партии сатаны». С ними рекомендуется говорить таким языком: «Эй, вы, говорящие животные и воры религии!» Перечисляются четыре обязанности, которыми должны регулироваться отношения благочестивого мусульманина с джадидами. «1) Относиться к ним враждебно, т. е. считать их врагами; 2) не есть и не пить с ними; 3) противостоять им, делам их не давать хода; а также 4) само собой разумеется, непозволительны браки с ними».
Видимо, если бы защитник ортодоксального ислама имел такую возможность, он объявил бы священную войну против новометодчиков и своими проповедями вдохновлял бы правоверных на беспощадную резню своих соплеменников-еретиков. Но в тех условиях он был вынужден ограничиваться только выступлениями в печати и в проповедях, а также доносами царским властям. При всем этом Дин-Мухаммедов нашел все же путь к тому, чтобы сделать своих противников одиозными в глазах обладавших властью неверных: он обвинял джадидов в панисламистских кознях. Таким способом ему удалось подвести под суд двух братьев Бобинских, руководивших в одном из сел Вятской губернии новометодным медресе. Панисламистская пропаганда не была доказана, но на помощь пришло обвинение в хранении запрещенной литературы, по каковому еретиков и заключили в крепость.
Трудно сказать, как далеко зашла бы в дальнейшем борьба между ортодоксами и реформаторами ислама на территории Российской империи. Развернулись, однако, события, которые заставили мусульман и их духовных наставников забыть свои внутренние религиозные раздоры. Началась первая мировая война.