О личности и индивидуальности в свете христианского вероучения
Мы живём в эпоху прогрессирующей урбанизации и глобализации, когда человек подвергается опасности быть поглощённым мегаполисами и транснациональными корпорациями, когда он предстает пред самим же собой безликой частицей социума, носителем психических характеристик и стереотипов поведения. В такой ситуации необходимо ещё раз утвердить уникальность и непреходящую ценность каждого отдельного человека, утвердить личностность человека [1].
Мы часто сталкиваемся с тем, что то, что мы обычно называем «личность», «личное», обозначает скорее «индивид» и «индивидуальное». Однако осмысление этих понятий, их различение крайне необходимо, чтобы в буквальном смысле не потерять самих себя.
Мы привыкли считать эти два выражения – личность и индивид – почти что синонимами; мы одинаково пользуемся и тем и другим, чтобы выразить одно и то же. Однако в известном смысле индивид и личность имеют противоположное значение. И здесь необходимо коснуться вопроса о сотворении человека. Для христианина решающим и единственным свидетельством о нашей личности является то, что мы созданы по образу и подобию Божию [1,2]. В Бытии 1,26–27 засвидетельствовано: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему,… И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его;…».
Ссылаясь на св. Григория Нисского, В.Н. Лосский замечает, что образ Божий в человеке до конца непознаваем, ибо, отражая полноту своего Первообраза, он должен также обладать и Его непознаваемостью. Поэтому мы и не можем во всей полноте дать определение, в чем же состоит в человеке образ Божий. Святой Григорий Нисский говорит: «Понял ли кто-то когда-либо свой собственный разум? …Образ, несомненно, является таковым, только когда он отображает свойства своего первообраза. Одной из существенных черт Божества является то, что по своей сущности Оно находится за пределами нашего понимания; и поэтому образ тоже должен отражать это». «Бог по природе сама Благость, или, вернее, Он превосходит всякую благость, которую можно постигнуть и понять. Следовательно, Он и не создает человеческой жизни по какому-нибудь иному побуждению, как только потому, что Он благ. Будучи таковым и предприняв по этому самому создание человеческой природы, Он не захотел проявить вполовину силы Своей благости, даруя человеку часть Своих благ и ревниво отказывая ему сообщить остальные. Но совершенство благости проявляется в Нем тем, что Он вызывает человека из небытия к бытию и в изобилии сообщает ему всякое благо. Список же этих благ столь длинен, что перечислить их невозможно. Вот почему все они вкратце содержатся в слове о человеке, созданном по образу Божию». Григорий Нисский видит свойственное человеку, как созданному по образу Божию, прежде всего в том, что «человек освобожден от необходимости и не подчинен владычеству природы, но может свободно самоопределяться по своему усмотрению. Ибо добродетель независима и сама по себе госпожа». Итак, как сотворенный по образу Божию, человек является существом свободным, и не должен определяться своей природой, но сам может определять природу, уподобляя ее своему Божественному Первообразу [1,2].
Эту особенность человека с некоторых пор выражает понятие «υπόστασις» в греческом языке, и имеющее аналоги в других языках: «рersona» – в латинском, а отсюда «person» – в английском, немецком и др. западноевропейских языках, и «личность» в русском языке. Причем смысловое значение западноевропейских аналогов в полной мере не отвечает смыслу греческого понятия.
Античные представления о человеке
Интересен исторический путь возникновения представлений человека о себе как о личности. И ключевым моментом на этом пути является Боговоплощение. До этого попытки античной философии мыслить о личности, о свободе человека, были ограничены. Как отмечает А.Ф. Лосев, древнегреческая античная мысль не знала понятия личности[1]. Платоновское ее направление все конкретное и «индивидуальное», в конечном счете, относило к абстрактным идеям. Аристотелевская философия, ставя ударение на конкретном и индивидуальном вроде бы дает основу для некоторой концепции личности, однако эта философия оказалась неспособной обосновать онтологическое соединение личности человека с его «ουσία» – «сущностью», постоянство, своего рода неразрывность, и «вечную жизнь» всего психофизического состава человека. В платоновской мысли концепция личности представляется онтологически невозможной по причине того, что душа, конституирующая целостность человека, не связана постоянно с конкретным «индивидуумом», – она бессмертна и живет вечно, но, например – при перевоплощении, может соединиться с другим конкретным телом, составив иное «отдельное бытие». С иной стороны, по Аристотелю личность оказывается концепцией онтологически невозможной уже потому, что душа постоянно и неразрывно связана с конкретным и «индивидуальным», – человек является конкретной индивидуальностью, которая существует покуда существует его психофизиологическое единство – со смертью разрушается конкретное «отдельное бытие» полностью и окончательно [3].
Причины неспособности древнегреческой философии онтологически обосновать существование отдельного человека, создав, таким образом, подлинную онтологическую концепцию личности, глубоко укоренены в древнегреческой мысли. Эта мысль оставалась в плену основополагающего закона, установленного ею самой для себя и гласившего, что в конце концов бытие составляет единство несмотря на разнообразие существующих предметов, и поэтому реально существующие предметы в конце концов вернутся в своем бытии обратно к своему необходимому соотношению с «единым» бытием. Следовательно, всякое «различие» или «элементы» рассматривались как тенденция к «не-бытию», порча или «упадок» бытия [3].
В древнегреческой мысли с ее концепцией космоса, то есть гармоничного сочетания существующих предметов друг с другом, даже Бог не может отстраниться от этого онтологического единства и свободно стать перед миром «лицом к лицу» в диалоге с ним. Бог также остается связан с миром онтологической необходимостью. В этом мире все, что угрожает гармонии космоса и не обусловлено «logos» – «разумом», собирающим все предметы и ведущим их к этой гармонии и единству, отвергается и отбрасывается. В мире не может произойти ничего непредвиденного, свобода не может осуществляться как абсолютное и неограниченное требование жизни. Этот взгляд распространяется и на человека [3].
Место человека в этом объединенном мире гармонии и разума – это тема древнегреческой трагедии. И именно в древней Греции входит в употребление термин «πρόσωπον». Разумеется, этот термин входил в словарный запас и помимо театра.
В своём значении «πρόσωπον» – это нечто узнаваемое, те признаки, внешний вид, облик, по которому можно узнать собеседника. Первоначально, по всей видимости, он употреблялся в анатомическом значении, им обозначалась лицевая часть головы. Вскоре это значение стало идентифицироваться с маской («προσωπειον»), употреблявшейся в театре. В конечном счете, человек стал ассоциироваться с актерской маской, театральным лицом.
Как отмечает митр. Иоанн (Зизиулас), театр, и в особенности трагедия, представляют действо, в котором конфликты между человеческой свободой и рациональной необходимостью представлены в обостренном виде. Именно в античном театре человек стремится обрести подлинную суть, самобытное существование, восстать против подавляющего его своей рациональной и нравственной необходимостью мира. Именно здесь он борется с богами и со своей судьбой; именно здесь он преступает законы; но именно здесь – согласно общему правилу античной трагедии – он также неизменно убеждается в том, что невозможно ни избежать, в конечном счете, судьбы, ни безнаказанно проявлять дерзость по отношению к богам, ни грешить, не претерпевая последствий. Он получает трагическое подтверждение того, что не мир существует для человека, а человек для мира. Для человека нет свободы, и, следовательно, он в этой жизни не более чем «маска», лишенная в своём существовании подлинно бытийного содержания [3].
Это одна сторона понимания термина «πρόσωπον». Вместе с тем существует и другое понимание, заключающееся в том, что вследствие такой маски человек приобретает некоторое представление о свободе, некоторую особую обоснованность, некоторую идентичность, он узнаёт, что, значит, быть свободным, уникальным и неповторимым существом. Маска подводит к подлинному, свободному, человеку, но путь этот трагичен. Так, карнавальный шут ищет свободы от лицемерия в притворстве, стремясь разрушить все те разнообразные маски, которые он носит каждый день, новой, более причудливой маской. Он пытается вырваться на свободу, изгнав из своего сознания все то, что ему было навязано. Но освобождения не происходит, трагедия его остается в силе [3].
Сходные выводы могут быть получены и из рассмотрения идеи «личности» в мысли древнеримской. Там этимология ведется от латинского глагола «personare» – резонировать, или звучать из-за чего-то (голос актера звучал из-за маски). В римском театре «persona» – это маска, которую надевали актеры. Позднее слово «persona» было названием исполняемой роли, актёр в маске выражал себя в роли. В конце концов, значения маски и роли слились в одно, и «persona» стала уже обозначать самого актёра. Постепенно термин «persona» приобрёл социально-юридический статус: им стали обозначать свободного человека, субъекта прав и обязанностей в римском обществе. Рабы и «barbari» – «варвары» – люди, чужие Римской империи, не имеющие римского гражданства небыли «personaе» [4]. С театральных подмостков это название было перенесено на всякого, представляющего речь или действие, как в судилищах, так и в театрах. Личность – персона отождествлялась с действующим лицом, как на сцене, так и в жизненном обиходе, а олицетворять – значило действовать или представлять себя или другого, а о том кто действует за другого, говорилось, что он носит его личность или действует от его имени. В таком смысле употребляет это слово Цицерон: «Unissustineotrespersonas: mei, adverariietjudiicis» – «Я ношу три личности: мою собственную, моего противника и судьи» [5]. Таким образом, и в социальном, и в юридическом смысле это слово никогда не переставало выражать древнегреческое «πρόσωπον» или «προσωπειον» в значении театральной роли: «persona» – это роль, которую играет субъект в тех или иных социальных или правовых отношениях, та же маска, этическое или юридическое лицо, ни коллективно, ни индивидуально не имеющее отношения к подлинному бытию, онтологии человека [3].