В истории Юрьева монастыря, как в зеркале, отражена история России. Древняя обитель эта помнит посещения благоверных князей, помнит и всех святителей Новгородских. А еще помнит она, что после разорения всегда наступало возрождение.
Свято-Юрьев монастырь в Великом Новгороде — одна из старейших русских обителей. Предание относит его основание к 1030 году, а основателем называет Ярослава Мудрого, носившего в крещении имя Георгий. Говорится, что князь поставил монастырь в Новгороде в честь победы над чудью. Однако в летописях мы не находим упоминаний об этом событии. Речь там идет о другом. Так, в Лаврентьевской летописи сказано: «Иде Ярослав на Чюдь и победи я и постави град Юрьев». То есть летопись сообщает нам не о Юрьевом монастыре, но о городе Тарту. Хотя, конечно, очень хочется считать именно Ярослава Мудрого устроителем древней новгородской святыни. Тем более что известна рачительность этого князя по отношению к Церкви, его любовь к строительству храмов.
Как бы там ни было, в 1119 году Юрьев монастырь существовал уже несомненно. И не только монастырь, но и каменный Георгиевский собор в нем. Есть несколько источников, где можно почерпнуть сведения об этом. Например, в Новгородской I летописи указано: «В лето 6627 (1119). Заложи Кюрьяк игумен и князь Всеволод церковь камяну манастырь святого Георгия Новегороде». К тому же году относится жалованная грамота князя Мстислава Великого и его сына Всеволода Юрьеву монастырю: «Се аз... повелел отдати боуице (название имения) святому Георгиевисданию и с вирами и с продажами и вено вотское (брачная пошлина, выкуп за невесту)». Это древнейшая княжеская грамота подобного рода.
Итак, мы видим, что с самого дня своего основания Юрьев монастырь был «княжеской обителью» и имел совершенно особое значение. После новгородского восстания 1136 года, когда резиденцией князей, подконтрольных отныне посаднику, стало древнее Рюриково городище (в двух километрах от Новгорода), Георгиевский собор перенял у Софийского функцию княжеского собора и княжеской усыпальницы. Эта функция была вполне органична для него — и размерами, и величественностью форм он уступал только Софийскому собору,
Что касается внутренней жизни Юрьева монастыря в ранний период его существования, то о ней мы почти ничего не знаем. Вряд ли здесь был с самого начала общежительный устав. Введение его было в большей степени характерно для монастырей «спонтанных», возникавших не по княжескому велению-хотению, а трудами подвижников. Но некоторые порядки, заимствованные из общежительных монастырей, здесь все же утвердились. Так, очень долго в Юрьевом монастыре сохранялся обычай во время общей трапезы бить в блюдо, соответствовавший Студийскому уставу и принятый, в частности, в Киево-Печерском монастыре: «Как скоро приносится на трапезу иноков блюдо с пищею, оно ставится на край, и старший из братии ударяет в него большой лжицею, чтец умолкает и старший возглашает громко: "Господи, благослови, помолимся". Все встают, поставленное блюдо благословляют и начинают есть поставленное». Впоследствии за трапезой вошло в традицию ставить особое блюдо — пустое. В него и ударяли ложкой.
В силу специфики своего положения Свято-Юрьев монастырь не стал школой подвижничества для своих постриженников. По крайней мере, ни один из здешних иноков не был прославлен Церковью в лике преподобных. История Юрьева монастыря как центра русской святости связана более с благоверными князьями, погребенными в нем, и со святителями, вышедшими из него.
С начала XIV века настоятели этого монастыря носили чин архимандрита и почитались вторыми лицами в епархии — после новгородского архиепископа. Юрьевские архимандриты имели право архиерейского священнослужения не только у себя в монастыре, но и в Софийском соборе. Они участвовали также в политической жизни города, непременно присутствуя при всех важных событиях, приеме послов, и так далее. О значении Юрьева монастыря говорит тот факт, что долгое время он назывался Лаврой.
Хотя из древнейших зданий обители до наших дней сохранился только Георгиевский собор, каменное строительство в первые века существования монастыря велось достаточно активно. Есть сведения еще о трех — по крайней мере — каменных храмах, некогда стоявших здесь. В 1166—73 годах возвели Преображенскую церковь «на Святых вратах» (в середине XVIII века ее разобрали), в 1419 году — храм Рождества Богородицы (где он был — неизвестно), а в 1540 году «поставлена бысть и освящена церковь каменная с трапезою, в Георгиевском монастыре». Эта церковь находилась к югу от Георгиевского собора.
Строительство продолжалось и позднее: в 1761 году была заложена каменная церковь во имя святых благоверных князей Феодора и Александра Невского. Примерно в это же время появилась небольшая каменная церковь в северо-восточном углу монастырской ограды. Она сгорела в начале XIX века.
Ограда Свято-Юрьева монастыря (как и большинство жилых и хозяйственных построек) оставалась деревянной вплоть до середины XVIII века. Сооружена она была в первой половине XIV века. По крайней мере, первое летописное упоминание о ней датируется 1333 годом (о монастырских стенах в летописи указано, что они «поставлены были на 40 сажен с забо-ролами»). Перепись 1685 года дает нам более подробные сведения об ограде обители: «ограда рубленая в терасы, покрытая тесом, и в ней Святые ворота каменные, да двои ворота деревянные створчатые, на воротах амбары, кладовые». Речь здесь идет, надо полагать, не о древнейших стенах, а о новых (или хотя бы поновленных), поскольку в начале XVII века Юрьев монастырь, подобно многим другим новгородским обителям, подвергся шведскому разорению.
До поры до времени (а именно — до 1764 года) пожары и разорения не причиняли особенного ущерба Свято-Юрьеву монастырю — благодаря своим обширным вотчинам он быстро восстанавливал то, что разрушали огонь и злая воля людей. По княжеским грамотам 1328-го, 1391-го и 1471 годов обители отошли земли на Болоце и вокруг Онежского озера, владел он также соляными варницами в Старой Руссе, рыбными ловлями на реках Шале и Водле. На Новгородчине монастырь имел почти шесть тысяч десятин земли и пять тысяч душ крестьян. И это не считая земельных участков в самом Новгороде. Таким образом, он был богатейшим землевладельцем во всей округе.
После секуляризации церковных имений Юрьев монастырь потерял большую часть своих вотчин, однако положение его было все равно гораздо лучше того, в котором находились многие другие некогда славные монастыри. Согласно указу 1764 года, в обители могло находиться по штату 33 монаха и 24 наемных работника. Приписными к Юрьевой обители значились пятнадцать небольших монастырей. Стеснение в средствах, конечно, ощущалось, и все же странно, что уже в 1772 году опись показала такое запустение в монастыре, как будто здесь не производили ремонта на протяжении полувека. Особенно плачевным было состояние Георгиевского собора — трещины под окнами и над дверями, осыпавшаяся штукатурка.
В начале XIX века жизнь в монастыре еле теплилась. Он был, по слову архимандрита Фотил (Спасского), фактически возродившего обитель, «наполнен присланными под надзор в наказание, не имеющими, где главы преклонить, исключенными разного рода людьми». Эта публика оказывала отрицательное воздействие на братию монастыря, и без того уже достаточно ослабленную в нравственном отношении отсутствием общежительного устава. И именно введение общежития стало первым делом архимандрита Фотия, назначенного в Юрьев монастырь в 1822 году.
Встреченный в монастыре 4 сентября 1822 года, он сразу же был поставлен перед необходимостью решать насущнейшие вопросы; чем кормить и во что одеть-обуть братию. Первыми — после протокольных приветствий — словами наместника, обращенными к новому настоятелю, были: «Отче, в обители хлеба нет вовсе, братии завтра нечего есть; денег нет у нас никаких для покупки нужного. Что повелишь делать?»
Архимандрит принялся за работу, что называется, засучив рукава. Меры, предпринятые им, хотя и способствовали укреплению хозяйственной и уставной жизни Юрьева монастыря, поначалу вызвали противодействие насельников, привыкших к совершенно иному — гораздо более «расслабленному» — ритму существования. Так, общежительный устав иноки даже не приняли всерьез, и настоятелю пришлось по-настоящему перевоспитывать своих подопечных. Сохранились некоторые письменные внушения архимандрита Фотия, относящиеся к первому времени его настоятельства в Юрьевой обители. Одно из них называется «О постыдном дележе пищи». Монахи, привыкши есть каждый в своей келье, с трудом переходили на общую трапезу и не соблюдали никаких приличий, расхватывая куски с блюда еще до того, как служка доносил его до стола. При этом самые скромные и терпеливые из них часто оставались совсем без пищи. Архимандрит Фотий строго отчитывал нарушителей заведенного им порядка: «Несытства исполненные утробы готовы все пожрать, дабы мамон свой набить, а потом спать от лености». Далее он увещевал — уже в более мягком тоне: «Должно человеку всякому, а особенно монаху, есть не слишком сыто, не наедаться, дабы не сотворить чревобесие, которое есть в числе седьми смертных грехов».
Сурово наказывал архимандрит также и тех, кто пропускал богослужения, иногда по две-три недели выдерживая на хлебе и воде монахов, отсутствовавших в церкви в установленные часы. Например, дошло до наших дней такое распоряжение Фотия: «Не топить кухни, не подлагать огня и не варить ничего, потому что все крылосные не были в церкви у утрени».
Меры, предпринятые архимандритом Фотием, принесли свои плоды. За шестнадцать лет своего настоятельства он очень «подтянул» Юрьев монастырь. Монашеская жизнь выправилась, да и внешне обитель изменилась очень сильно. Стараниями настоятеля и благодаря широкой финансовой поддержке графини А. А. Орловой-Чесменской были отремонтированы старые и выстроены новые здания. Кроме того, архимандрит озаботился разведением огородов, где велел насадить не только обиходные овощи и пряные травы, но также малину и барбарис — «для утешения братии». Таким образом, мы видим, что суровость архимандрита вполне искупалась его заботливым отношением к ввереным его попечению инокам. И в 1838 году братия, поначалу отнесшаяся к строгому настоятелю несколько неприязненно, искренне оплакивала его кончину.