Религиозный опыт есть по самому существу своему опыт объективного совершенства. И различные исповедания, также как и религиозные философемы, отличаются друг от друга по тому, какими именно душевными силами и способностями люди обращаются к совершенству, воспринимают его и предаются ему, ища у него "блага" и "спасения".
Так, человек может предаваться этому опыту иррациональными силами своей души, приближаясь к мистической религиозности, или же отдавать предпочтение разуму и мысли, тяготея к метафизическим формам религиозности. "Совершенство" может открываться человеку через нравственное чувство, как моральное и политическое благо (Конфуцианство); или в акте полного преодоления инстинкта жизни и полного отречения от всего конечного (Будда); или в акте целостного праведничества, ведущего к сотрудничеству с Богом в Его борьбе против темных сил (Авеста). Но человек может обращаться к "совершенству" через восприятие сверхчеловеческого могущества и чувственной красивости, создавая религию нравственно-несвязанной или даже индифферентной красоты (Эллинство). Он может постигать совершенство преимущественно разумом, как истину и мудрость, как великую живую-целевую силу, имманентную миру или прямо составляющую мир (греческие гилозоистические философемы).
Но существуют и более элементарные, недуховные, примитивные концепции "совершенства". На низших ступенях духовности человек сам живет не духом, а измерением "силы" и "могущества": всякое превосходство в силе вызывает в нем страх и преклонение; он мыслит "бога" как явление многомогущества или всемогущества и переживает всемогущество сам по себе, как "совершенство"; он еще не понимает, что "совершенство могущества" отнюдь не сочетается с "совершенством красоты", "доброты", "справедливости", "мудрости" и "любви". То, что сверхчеловечески сильно и способно погубить или не погубить – становится для него предметом религиозного поклонения (удивления, страха, уничижения, задабривания, просьб, молитвенного привлечения на свою сторону, или, как у римлян, ритуального обязывания богов к благосклонности и содействию). Таков тотемист, наивно поклоняющийся вещам и животным; такова симпатическая магия, основанная на "подражании" заклинаемым предметам; таково поклонение силе, связанной с нравственным уродством (демонология во всех видах, поклонение злобным, кровожадным и развратным богам), или силе, связанной с эстетическим уродством (боги многорукие, многоногие, отвратительного вида или в образе отталкивающих животных). Это есть нередко – простое превосходство грубой силы, от которого надо "застраховаться" или с которым надо "договориться". В гимнах Ригведы "божественным" считается все, в чем воспринимается таинственная сверхсильность, быть может, благостно-величавая, быть может, потенциально-полезная или, напротив, потенциально-вредная (от гор и рек, до птиц, до оружия и орудия, например, плуга, и до только что взрытой борозды).
По мере того, как у народов возрастает и крепнет духовный опыт, они научаются измерять "совершенство" высшими духовными критериями и видеть его в высших формах. И часто, обратившись к этим высшим, духовным ликам "совершенства", они сохраняют прежние, низшие лики его через их аллегорическое истолкование, или через их символическое углубление и утончение. Так, доселе "воздух" и "птица" переживаются, как символ духа, но это уже воздух – благоухающий ("в воню благоухания духовного") и птица кротчайшая, голубь. Доселе человек имеет потребность освятить свое оружие, помолиться при посеве, перекреститься при ударе грома, – приобщить естественную силу к совершенству духа, или оградиться духовным совершенством, разумным и благодатным, от опасной или даже погибельной стихийно-слепой силы.
К этим исканиям "совершенства" следует отнести также и человеческое созерцание "идеала", скаль бы смутным и беспомощным оно ни являлось. Можно было бы сказать, что потребность в "идеале" есть первый проблеск духовности и даже религиозности в человеке; и обратно: человек, не живущий "идеальным" измерением жизни, лишен и духа, и религиозности. В сущности говоря, "идеал" имеет религиозное значение: это есть религиозный Предмет, но переживаемый в аспекте неосуществленности, нереальности. Это есть совершенство, каким оно должно явиться, каким оно было бы, если бы оно было реально; совершенство, к осуществлению которого мы призваны, несмотря на нашу беспомощность и грешность. И если наше отношение к нему верно и цельно, – то это есть любимое нами, желанное нам совершенство, за которое мы ведем пожизненно постоянную борьбу... "Идеал" есть нечто объективно-совершенное. Именно поэтому "разочароваться" в нем – значит пережить духовное крушение, опустошить и обессмыслить свою жизнь, обесценить не "идеал", а самого себя. "Переменить" идеал – невозможно: это значило бы или кощунственно посягнуть на его низвержение, или же увидеть, что я ошибался, что "это был не идеал", что я принимал нечто несовершенное за совершенство. Изменить "идеалу" – значит пасть; не хотеть его – значит быть духовно-религиозно мертвым. Идеал есть предмет созерцания, любви и веры; священное задание жизни. Это не Бог, но божественное, заданное к осуществлению.
Итак, в чем бы душа ни усматривала подлинное совершенство, она, обращаясь к нему, вступает на уровень духа и религиозного опыта. Только еще вопрошая о нем, она взыскует божественного; сомневаясь в нем, она уже ищет его. Искание совершенства есть состояние религиозное; и потому человек искренне страдающий от несовершенства или духовно-отвергающий зло – уже вступает на путь религиозности, независимо от того, понимает он это или не понимает. Именно этим объясняется то историческое явление, что религиозность оживает в людях после периодов упадка, порочности и торжествующего ала. Это символически выражено в Евангелии (Иоан. 9. 1-7) исцелением слепого после возложения на глаза его земной грязи ("брения"): опыт зла вызывает жажду очевидности; он раскрывает сердце и дает очевидность веры.
Любовь к совершенству, радость ему, жажда его – есть живая основа религиозности, а потому и всякой настоящей религии. Быть религиозным совсем не значит иметь сверхъестественные видения, или предаваться экстазам, или переживать мистические "посещения"; всего этого может и не быть, и в духовном отношении, может быть, даже лучше, чтобы этого не было. Но нельзя стать религиозным, не имея хотя бы малого опыта объективного совершенства и не принимая этого совершенства сердцем.
4
Однако религиозный опыт не сводится к опыту "идеала"; он есть опыт сущего совершенства, обладающего подлинной реальностью. Человечество именует Богом объективно-сущее Совершенство; в первобытных религиях страха и корысти, а также и в дьяволопоклонстве оно даже забывает о совершенстве, но всегда склоняется перед реальной сверхсилой; и имеется одна единственная религия, которая сомневается в бытии такой "сверхсилы" – это пали-буддизм.
В религии человек имеет дело отнюдь не с чем-то "возможным", или "должным", или с "неосуществимым идеалом", как бы ни описать эту онтологическую проблематичность: как "нереализуемую" или "бесконечную" идею (Фихте), как "постулат" (Кант) или еще иначе. Религиозный опыт переживает Бога как подлинно-сущее, а не как "желанное"; не как "предчувствуемое", "вероятное", "правдоподобное", "предполагаемое", "сомнительное", "недостоверное", "условное", "грядущее", "преходящее" или "чаемое". Бог есть Совершенство и Реальность. Поэтому имеет религиозный смысл сказать, что Бог есть единственная реальность, ибо кроме Него ничего нет (таково учение пантеизма) ; точно также имеет религиозный смысл утверждение "вездесущия" Божия. Но допущение того, что Бог не есть реальность, упраздняет религиозный опыт и религию. Бог не есть реальность, значит Бога нет; если Бога нет, то религия оказывается беспредметной порождением субъективного аффекта, бреда или игры; тоща религиозный опыт неизмерим предметностью и религия невозможна.
Поэтому религиозный опыт есть опыт реальности и притом объективной реальности, не мнимой, не кажущейся, не субъективно-иллюзорной. Бог не "фантасма", а "субстанция". Не так обстоит дело, что "приявший Бога дает Ему существование" и если бы он не приял Бога, то Его и не было бы; напротив: восприятие Бога дает воспринявшему Его человеку опору подлинного бытия. Древние греки полагали, что тени умерших людей томятся в своем тене-образном полубытии до тех пор, пока не напьются предназначенной для них жертвенной крови. Но Бог не "томящаяся тень" и человек не может прибавить Ему бытия или убавить. Утверждающий бытие Божие – объективно прав, а отрицающий Его бытие пребывает в слепоте, или в ошибке и в духовной скудости.
Эта объективная реальность, именуемая Богом, обнаруживает свое бытие в действии: она есть творческая сила, безусловная мощь, сверхсила, "превозмогающая" совершенная энергия. Именно поэтому Бог переживается в религиях, как власть всемогущая, предустановленная к победе и побеждающая ("Воскресение"). Отсюда это обычное в религиях восхваление всемогущества Божия, к которому в духовных религиях присоединяется Его всеблагость (духовное совершенство). Этим объясняется также тот возвышенный оптимизм, который присущ людям духовной религиозности: ибо если человек приял Бога, – подлинно-сущего, всесильного и всеблагого, – и созерцает весь мир и себя самого в Его "руке", то он не может не верить в победу Блага и не может бояться угроз, исходящих от зла и хаоса. Такой человек внемлет "дыханию" и "голосу" Божию и в себе самом, определяет ими свою деятельность и утверждает на них свою жизнь; и характер его получает такой источник духовной силы и мужества, который дает ему способность к истинному героизму.