Паскалькак великий мыслитель
У Сент-Бева есть фантастическая сцена погребения Монтеня. За гробом шествует вся французская литература. Никто из идущих за гробом не думает о покойном, лишь один рыдает — Паскаль.
Нет, его трудно представить рыдающим — слишком стоически переносил он страдания. Это рыдание метафизическое, внутреннее, самое страшное из рыданий.
Вот почему мыслители, подобные гению из Клермон-Феррана, не только не кажутся счастливыми, но олицетворяют несчастье.
Все тела, небесная твердь, звезды, земля, ее царства не стоят самого ничтожного из умов; ибо он знает все это и самого себя, а тела не знают ничего.
Но все тела, взятые вместе, и все умы, взятые вместе, и все, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия — это явление несравненно более высокого порядка.
Из всех тел не удалось бы извлечь и самой ничтожной мысли; из всех тел и умов нельзя было бы извлечь ни единого порыва истинного милосердия; это невозможно, это относится к другой сфере — сверхъестественной.
Этого вполне достаточно, чтобы проникнуться его духом.
Это было ясновидение. В мире еще ничто не предвещало рационализации. Человек все больше верил в разум, а величайшие мыслители — Декарт, Спиноза, Локк, Гоббс — уже начали выводить из разума новый неведомый мир, да такой, что человечество притихло в восхищении. Бездна открывала ему свои глубины опасности рационализации мира. Стоя у самих истоков зарождающейся науки, он узрел утрату человечности, исчезновение цели и смысла жизни. Крупнейший естествоиспытатель своего времени, он обратил взор к глубочайшим внутренним переживаниям, дабы усмирить страх перед открывшейся ему жутью.
К чему бы ни прикоснулся гений этого человека, везде крупнейшие открытия и изобретения. Французский Архимед, он закладывает основы гидростатики, попутно изобретая гидравлический пресс. Он придумывает счетную машину, тачку, альтиметр, с удивительной точностью определяет массу воздуха, разрабатывает методы обучения языку, достигает невиданных высот в физике и математике.
Хотя в конце жизни он назовет математику бесполезным ремеслом, именно ему принадлежат серии задач о циклоиде, подготовившие математику к анализу бесконечно малых величин, дифференциальному и интегральному исчислению, выдающиеся достижения в теории игр, вполне современная формулировка метода математической индукции, теория конических сечений и многое, многое другое.
А философия? Желая возвыситься над стоиками и скептиками, ибо первые, наделяя человека безгранично всемогущим разумом, ставят его выше всего сущего, а вторые, склоняясь к другой крайности, безмерно принижают мысль, доводя ее до животного состояния, Паскаль пытался соединить, синтезировать самонадеянность и утрату веры.
А о ком говорит Паскаль, себя не упоминая?
Хотя с годами он все больше склонялся к пессимизму и скептицизму, раздражение пирронизмом Монтеня так и не прошло.
Ему чужды вычурность, витиеватость, риторство, педантизм. Излюбленная манера — виртуозность афоризма. Даже вскользь брошенное замечание пронзительно, даже мимолетная мысль проникновенна. Ни к кому в большей мере не относится формула: минимум слов — максимум идей.
Стиль — это сам человек, скажет ему Бюффон. И Паскаль знает это. Видя естественный стиль, мы приходим в удивление и восхищение: ожидая видеть в слоге только автора, мы находим в нем человека.
Что же это был за человек?
Паскаль был человеком большого ума и большого сердца. Все то, что он совершил в области ума и в области сердца, несет на себе печать самостоятельности и своеобразия, пылких, почти яростных поисков истины. Воспитанный отцом, человеком тоже незаурядным, в обстановке полной свободы, он обладал изумительными способностями, в частности к математическим вычислениям и концепциям. Злоупотребление умственным трудом рано привело его к странному нервному заболеванию, еще более развившему в нем чувствительность. Искренний и страстный христианин, он создал свою апологию религии, пользуясь методами и доводами, до которых никто до него не додумывался, которые должны были поразить в самое сердце неверующего. Ему было всего тридцать девять лет, когда он скончался, так и не успев свести в единое целое все написанное им.
Никогда люди не делают зла так много и так радостно, как тогда, когда делают это сознательно.
Люди только и делают, что обманывают друг друга — такова их природа. И пусть они пытаются поставить своекорыстие на службу общественному благу, эти попытки только лицемерие, подделка под милосердие, потому что в основе основ все равно лежит ненависть.
Жалость к обездоленным легко уживается со своекорыстием. Люди рады отдать дань добрым чувствам, прославиться мягкосердечием, ничего от себя не оторвав.
Пройдет немного времени, и Иммануил Кант напишет трактат «Об изначально злом в человеческой природе»: «Эта нечестность самому себе пускать пыль в глаза, мешающая утверждению в нас подлинно морального образа мыслей, превращается в лицемерие и одурачивание других».
Да уж, лгать себе о себе… Мы слишком хорошо знаем куда это в итоге заводит... А вот Паскаль не лгал, предостерегая и грядущее Просвещение, и всех нас: «Если человек восхваляет себя, я его уничижаю, если уничижает — восхваляю и противоречу ему до тех пор, пока он не уразумеет, какое он непостижимое чудовище.
Я равно порицаю и того, кто взял себе за правило только восхвалять человека, и того, кто всегда его порицает, и того, кто насмехается над ним. Я с теми, кто, тяжко стеная, пытается обрести истину.
Пусть же человек знает, чего он стоит. Пусть любит себя, ибо он способен к добру, но не становится из-за этого снисходителен к низости, заложенной в его натуре. Пусть презирает себя, ибо способность к добру остается в нем втуне, но не презирает самое эту способность. Пусть и ненавидит себя, и любит: в нем есть способность познать истину и стать счастливым, но познания его всегда шатки и неполны.
Человек осознает свою неполноценность в чуждом ему мире и испытывает жалость к самому себе. Он чувствует себя ничтожным, ибо понимает, что он ничтожен, этим-то он и велик».
Стержневая идея человековидения Паскаля не в том, что надо «ненавидеть себя», но в том, что «не надо лгать себе»: «Конечно, плохо быть полным недостатков, но значительно хуже быть полным ими и не желать признавать их, поскольку к ним добавляется еще и недостаток добровольной иллюзии.
Что за химера человек, какое чудовище, какой хаос, какое вместилище противоречий, какое чудо... судья всех вещей и бессмысленный червь земли, обладатель истины и клоака неуверенности и заблуждений, слава и отброс мироздания».
Хотя чувство трагизма существования пронизывает всю человеческую культуру, именно Паскаль выразил его как «изначальную бедственность нашего удела».
В зародыше у Паскаля содержатся идеи Кьеркегора о растворении человека в других. Человек стремится к анонимности и конформизму. Щадя свое «я» и не желая задумываться о своей природе, он убегает от самого себя во внешнее существование — в суетность и массовую «зачумленность». Но это не приносит ему радости. Непостоянство, разглагольствование, беспокойство, скука — вот непременные условия человеческого бытия. Люди не живут, но лишь надеются жить, поскольку, пренебрегая настоящим, вечно ожидают будущего.
Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право? Нет, потому что оно сильно.
Почему следуют стародавним законам и взглядам? Потому ли, что они здравы? Нет, потому что они общеприняты и не дают прорастать семенам раздора.
Политические взгляды Паскаля весьма консервативны, он ярый противник Фронды и поборник абсолютизма. Он принимает сущее не в меру его справедливости, но в силу его неизбежности. Любой общественный порядок не может быть справедлив. Поэтому разрушению должно предпочесть созидание. Философ истины, знаток человеческой природы, он понимает, что все дело в этой самой природе, а не в общественном порядке.
Нет беды страшнее, чем гражданская смута. Она неизбежна, если попытаться всем воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он и заслужил награду. Глупец, взошедший на трон по праву наследования, тоже может причинить зло, но все-таки не столь большое и неизбежное.
Насилие государства — это зло, абсолютизм — зло наименьшее. Фронда — мнимая справедливость. Нехорошо быть слишком свободным. Хотя богатство ведет к неравенству, равенство куда хуже. Опасность тоталитаризма в том, что откроется простор не только высшему государству, но и высшей тирании.
Иногда Паскаля обвиняют в обскурантизме, но он страшился не знания, а «просвещенных невежд», толкающих чернь на бунт. У всякого знания есть две крайние точки, они соприкасаются. Одна — это полное неведение, в котором человек рождается. Другая — это осознание мудрыми того, что они по-прежнему ничего не знают. А те, что вышли из природного неведения, но не достигли неведения умудренного, набрались обрывков знаний и воображают, будто все превзошли. Они-то и мутят мир, они-то и судят обо всем вкривь и вкось. Народ и сведущие люди — здоровое общество, всезнайки — его болезнь.
В основе антисциентизма Паскаля лежало опасение, что человека слишком легко обратить в голый научный факт, сделать его одномерным. Он иронизировал, что побаивается математиков, которые, «чего доброго, превратят его в теорему».
«Паскаль принес в жертву своему богу великолепный математический ум, приписывая богу жестокость, которая является космическим расширением болезненных душевных мук самого Паскаля», — Рассел и Валери явно пристрастны к трагическому мыслителю. Пристрастны и несправедливы. Горько слушать их упреки в прозелитизме, отступничестве от науки, расчетливости искусства, в противопоставлении вечного безмолвия духу геометрии.
Но было ли отступничество? Была ли жертва? Являются ли мысли жертвой, жертвой Богу самого ценного в человеке — разума? Нам бы такие жертвы! Да и мог ли человек такого масштаба отречься от самого себя?