Уже полгода общественное внимание в стране привлечено к радиационной безопасности. В начале года СМИ были заполнены сообщениями об обедненном уране, экологические последствия применения которого в военном конфликте на Балканах мировому сообществу еще предстоит осмыслить. Затем их сменила информация о родившемся в недрах Минатома «проекте века»— аббревиатуру ОЯТ сегодня понимают и пенсионеры, и дошколята.
Наш журнал внимательно следил за всеми происходящими событиями и тоже публиковал материалы, свидетельствующие о неблагополучной радиационной обстановке в отдельных регионах страны, районах, где нет боеприпасов с обедненным ураном и чужого ОЯТ, но зато вполне хватает своего радиоактивного хлама. Иными словами, мы пытались привлечь внимание к не менее серьезной проблеме радиационной безопасности в повседневной жизни миллионов людей, пробудить их интерес к показаниям дозиметра в собственной квартире и на дачном участке, в общественных местах, которые мы посещаем, городе и стране, в которых живем.
Почему в Японии к дозиметрам относятся почти как к зубным щеткам, а большинство россиян их в глаза не видели? Может быть, в России настолько чище, что для обеспокоенности и замеров нет оснований? Увы, это не так.
Редакция решила вернуться к теме, которая уже неоднократно освещалась на страницах журнала (см., например, В.Е. Жвирблис. Большие эффекты малых доз. № 2, 1999; Е.Б. Бурлакова. Сверхмалые дозы— большая загадка природы. №2, 2000),— небезобидные для всего живого воздействия малых доз облучения. О них наш корреспондент беседует с заместителем директора Института биохимической физики им. Н.М. Эммануэля РАН, председателем Научного совета РАН по проблемам радиобиологии, главным редактором журнала «Радиационная биология. Радиоэкология», лауреатом Государственной премии, доктором биологических наук, профессором Е.Б. Бурлаковой.
— Елена Борисовна, как Вы восприняли сообщения о возможном проявлении радиационного облучения в малых дозах в связи с применением снарядов с обедненным ураном в конфликте на Балканах?
— Прежде всего нельзя воспринимать это как всего 7 случаев лейкемии на 2млн человек. Это 7 конкретных солдат, размещенных в данное время в данной местности. Если уничтожить деревню или даже город и отнести число погибших к населению Земли, смертность в мире заметно не изменится. Такая арифметика некорректна. Нужна детальнейшая исходная информация, чтобы для начала аккуратно ответить на первый вопрос: наблюдается ли повышенное число случаев лейкемии и других заболеваний?
— Кто мог бы на него ответить?
— Думаю, ВОЗ. Пусть предоставят данные: сколько человек там было, где они находились, сколько урана выброшено. У них ведь есть эти данные.
Предположим, превышение естественного радиационного фона (а он тоже разный в разных местах) все-таки есть. Прежде всего надо выяснить— какое. В четыре, два или 1,1 раза? Второй момент. Какую дозу солдаты могли получить, находясь в данном месте? Как— через нос, рот, кожу? Для начала хотелось бы узнать, сколько вообще было урана. Период полураспада U235 примерно 3·106 лет, а U238— 3·109. Разница в тысячу раз. Но первого в природном уране всего 0,7%. При таком соотношении их активность уже сопоставима. Поэтому, убрав U235 (как в обедненном уране), мы активность уменьшим всего вдвое. По крайней мере такую информацию я в свое время почерпнула в открытых публикациях. Если это так, то обедненный и природный уран— излучатели близкой интенсивности.Следующий вопрос— отмечены ли изменения заболеваемости? Роста заболеваемости нет— одна точка зрения. Второе мнение— рост заболеваемости есть.
Каковы причины? Есть предположение, что это— результат загрязнения местности ртутью, диоксинами или гептилом. Есть предположение, что рост заболеваемости вызвало облучение. И, наконец, есть предположение, что причина комплексная— совокупность низкоинтенсивных факторов, которые, действуя вместе, усилили эффект каждого (синергизм). В этом случае действие было самым сильным, потому что уран действует и как отравляющее вещество, и как излучатель. Облучение и токсическое действие урана и перечисленных веществ могут усилить друг друга во много раз. Это предположение наиболее вероятно. Во время войны в Персидском заливе тоже, видимо, складывались эффекты облучения ураном, действия зарина и других отравляющих веществ. Суть в том, что отдельные факторы, сами по себе не столь опасные, вместе представляли серьезную опасность. Возможность сочетания разных воздействий признали и американские ученые.
— Но ведь и при этом у проблемы сохраняются различные аспекты. Первый— большая длительность воздействия. Сравним две ситуации: острая вспышка, ожог, т. е. ударная доза радиации, и противоположный случай— доза небольшая, но облучение длится месяцами. Есть ли данные о различиях последствий? И второй аспект. Во всех материалах я ни разу не встречал и намека на философию «малых доз».
— А откуда ей взяться? Для тех, кто «ведает» радиацией, ее нет.
— О ней не знают или не хотят знать?
— Думаю, не хотят. Но, быть может, и понимают не все. Опасно, что руководители Минатома ведут себя не как ученые. Мне, например, интересно, может ли малая доза радиации повлиять на развитие той или иной болезни. есть факт или нет— вот что главное.
Несколько лет назад в Институте химической физики наблюдали зависимость защитного действия принимаемых препаратов от их способности уничтожать образующиеся при облучении свободные радикалы. Хотя эффект был на уровне 30–40%, а не 80%, что необходимо для передачи медикам, для меня важен был сам факт. Это разные задачи, разные подходы. Мы пытаемся выяснить механизмы, разгадать загадки природы.
О том, что малые дозы могут действовать, в атомной энергетике не желают слышать, считая, что тогда она будет отброшена на десятилетия назад.
— Из-за пересмотра норм?
— Главным образом, из-за того, что придется выплачивать заболевшим лейкемией и другими болезнями колоссальные суммы.
— В случае обращения в суд с иском?
— Да. Это уже произошло в США в прошлом году.
— Предположим, удалось убедить общество в том, что «эффект малых доз» существует. Что, при этом развитие атомной энергетики станет невозможным? Или это потребует новых подходов?
— Придется менять критерии. Именно это я все время и пытаюсь втолковать. Есть люди более устойчивые к облучению, есть менее устойчивые. Надо проводить тесты, брать на работу устойчивых, для профилактики давать им антиоксиданты или иные препараты, стимулирующие систему адаптации. Знаете, что меня больше всего расстраивает? Что можно многое сделать, но мы не делаем ничего. У нас до сих пор нет тестов для отбора препаратов, помогающих при низкоинтенсивном облучении.
— То есть речь не столько о серьезных затратах, сколько о доброй воле и разумном подходе?
— В том-то и дело! Нужен другой алгоритм взаимодействия с людьми. Есть, например, парадокс в том, кого отселять при облучении. На малых по площади местностях, где уровень облучения высок и принимаются меры по отселению, живет меньше людей, которые могут погибнуть от болезней, вызванных радиацией. Скажем, в одном месте этот уровень 0,5 рентген (Р) в год, а в других, считающихся безопасными,— 0,1 Р. Говорят, в первом случае может дополнительно погибнуть 2%, а во втором— «всего» 0,4%. При этом упускают из виду, что на «безопасных» территориях проживает не впятеро больше людей, чем на опасном «пятне», а в 1000 раз. До сих пор думают лишь о проживающих на небольшой территории с высоким уровнем радиоактивности. Если учитывать только детерминистские эффекты, такие, как лучевая болезнь, то, пожалуй, да, там есть порог. И ниже порога этих эффектов не будет. Если же принимать в расчет стохастические явления, «беспороговую» зависимость, то принимаемые решения (кого отселять, а кого— нет)— глупость.
Кроме того, нужны достоверные экспериментальные данные. Наши главные «мирные атомщики» напоминают мне заклинателей змей. Они уже лет 15 всех убеждают: «Не бойтесь. Ничего не может быть, потому что ничего плохого быть не может». Разве этим надо заниматься?
— Есть даже попытки внушить обществу, что ядерная энергетика вообще самая безопасная.
— И самая дешевая. Но один очень неглупый американский сенатор сказал, что, если его убедят в отсутствии неблагоприятных эффектов при малых дозах, он поддержит развитие атомной энергетики в США, а если нет, то останется ее противником.
— Но ведь неблагоприятные воздействия на окружающую среду и здоровье есть и при других способах получения энергии! Почему же такая несправедливость— докажите, что именно на АЭС нет воздействия, тогда будем развивать?
— Я думаю, это связано с тем, что доказать связь заболеваемости с энергетическими установками при других способах получения энергии гораздо сложнее. Мы ведь сейчас говорим о политике, а не о науке. Если бы не было атомной энергетики, думаю, другие способы получения энергии развивались бы быстрее. Как испокон веков говорили на Руси (а было так не только у нас),— «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Все остальные виды энергетики сейчас развиваются не так, как могли бы, если бы не было этой «лазейки».
Мы провели эксперимент. Отбирали животных, у которых уже какое-то время развивались опухоль или лейкоз, и облучали их небольшими дозами (которые сами по себе считались неопасными). Животные стали гибнуть раньше. И если не думать о том, что и необлученные животные все равно погибнут позже, а посмотреть, что с ними будет в 6 месяцев, то окажется, что у контрольных животных еще нет выраженного лейкоза, а у 40% тех, кого облучали,— есть!
— Пожалуй, только такие критерии и имеют право на жизнь, потому что, в конце концов, все смертны. Говорить на языке вероятностей бессмысленно. Надо смотреть, что может произойти через конкретный срок. Чисто вероятностный подход здесь не применим.
— Безусловно. Главное, все время говорим об одном и том же. Существует богатая статистика, свидетельствующая о возникновении лейкозов и при малых дозах облучения. И все равно уверяют, что ничего опасного от ОЯТ (да и от атомной энергетики в целом) нет и быть не может.