Это подтверждается, на наш взгляд, и приведенным у Е.М. Штаерман завещанием оборудованных имений, одно из которых обрабатывал раб Стих44. "Некто отказал по легату своему отпущеннику Сею какие-то имения такими словами: "Моему отпущеннику Сею передаю это и то имения такими, как они оборудованы, с доходами и платежами (cum dotibus et reliquis) колонов, с сальтуариями и их сожительницами и сыновьями, и дочерьми". Спрашивается, раб Стих, который возделывал одно из этих имений и задолжал крупную сумму, будет ли должен на основе фидеикомисса Сею? Ответ: если он возделывал имение не по доверию господина, но за плату, подобно посторонним колонам (si non fide dominica, sed mercede, ut extranei coloni solent, fundum coluisset), не должен" (Dig. 33.7.20.1). Раб Стих, самостоятельно обрабатывавший имение, т.е., очевидно, находившийся на положении квазиколона45, как сообщает Сцевола, разбирающий это завещание, мог быть связан с господином (а не имением!) на двух различных условиях. Либо он платил денежную ренту, подобно тому как это делали посторонние колоны, т.е. арендаторы по договору на срок, либо он обрабатывал имение "по доверию господина", т.е., ведя хозяйство как квазиколон, находился в каких-то иных, чем в первом случае, отношениях с господином. Каковы эти отношения?
Выяснению этого помогает принадлежащий Павлу комментарий, в котором фигурирует выражение fide dominica и дается ссылка на того же Сцеволу: "Когда спрашивалось о вилике, включается ли он в инвентарь, и возникали сомнения, то спрошенный Сцевола ответил: если не за определенную сумму, но по доверию господина возделывал (имение), должен включаться)"46. Противопоставление pensionis certa quantitate – fide dominica составляет явную параллель с mercede – fide dominica предшествующего текста47. Два типа виликов, один из которых включается в состав инвентаря, а другой – нет, очень напоминают ситуацию, уже известную нам из Dig. 33.7.12.3, где подразумевается, что обычный вилик включается в состав инвентаря, а если виликом выступал квазиколон, то такой вилик-квазиарендатор в инвентарь не включался48. Понять разницу между двумя типами виликов помогает другой текст Павла:
"Если заключен договор с чьим-либо виликом, то не дается иска к господину, так как вилик назначается для сбора плодов, а не для извлечения прибыли. Однако если я буду иметь вилика и для отчуждения товара, то не будет несправедливым допустить предъявление мне иска по образцу иска, вытекающего из назначения инститора (exemplo institoriae actionem)" (Dig. 14.3.16). Отсюда видно, что вилик из своих рабов, обрабатывавший имение "по доверию господина", – это тот, кто был обычным организатором производства, т.е. "назначался для сбора плодов, а не для извлечения прибыли". Fide dominica по отношению к такому вилику, видимо, обычная милость господина, выделившего его из других рабов. Тот же, что pensionis certa quantitate... coleret, – тоже свой раб, но получивший от господина определенные полномочия и "вносящий определенную сумму денег в качестве арендной платы. Понятно в таком случае, почему вилик-квазиарендатор не включался в состав instrumentum: он занимал как бы внешнее положение по отношению к имению и всему apparatus rerum diutius mansurarum, используемому для его обработки, т.е. был в имении non pro instrumento. Аналогичным образом, видимо, и в положении квазиколона из Dig. 33.7.12.3 определяющую роль играло его подобие колонам, арендовавшим имение на срок и платившим фиксированную арендную плату49. Такие колоны были чужими в имении и занимали по отношению к его инвентарю внешнее положение.
И это заставляет нас вновь вернуться к рабу Стиху из Dig. 33.7.20.1, которого Сцевола сравнивал с extranei coloni. В отличие от Dig. 33.7.12.3, здесь упомянуты два типа квазиколонов. Одни возделывают землю mercede ut extranei coloni solent и подобны квазиколонам в тексте Ульпиана, они выступают в роли квазиарендаторов. Очевидно, они также не включались в состав instrumentum, хотя сам текст этот вопрос не поднимает50. Другие, возделывавшие землю fide dominica, видимо, так же как обычные вилики, не имевшие специальных полномочий от господина, пользовались лишь "доверием" последнего. Не имея никаких квазиправовых отношений с господином, такие квазиколоны сами вполне могли рассматриваться в качестве instrumentum51. Таким образом, рабы-квазиарендаторы mercede отличались от рабов-квазиколонов fide dominica наличием у них квазиправ на ведение дел, что позволяло им платить оброк деньгами возможно, по аналогии с арендаторами, в виде твердо фиксированной суммы52.
Расслоение рабов-квазиколонов, вероятно, соответствовало изменениям в положении колонов, которые и были тут практическим и юридическим образцом. Во времена Лабеона и Пегаса колоны в основной своей массе были арендаторами по договору на срок, платившими денежную арендную плату (Dig. 47.2.26.1: qui nummis colat), и в имении – чужими (extranei), т.е. non pro instrumento. Договор таких колонов с землевладельцем оформлялся юридически, поэтому отношения с ними были тем образцом, на который орентировались юристы (Dig. 19.2.13.11.). Но ко времени Сцеволы, видимо, не меньшее значение приобрела и другая категория колонов, которые Колумеллой определялись как coloni indigenae (Colum. de r.r. I.7), а в более позднее время как coloni originales (CTh. XI.1.14 = CI.XI.48.4 – 366 г.), бывшие постоянными жителями имения и не рассматривавшиеся как extranei. Отношения с ними определялись не договором (ср. Dig. 19.2.14), а "доверием" господина – fides dominica. Эволюция положения колонов повлекла за собой и изменения в среде квазиколонов, в правовой сфере выразившиеся в отделении от квазиарендаторов категории квазиколонов fide dominica. Похожую эволюцию претерпело и положение виликов: наряду с виликами, работавшими по доверию господина и считавшимися частью инвентаря имения, появляется категория виликов, юридически занимавших как бы внешнее по отношению к имению положение, так как они находились в квазидоговорных отношениях с господином и перестали рассматриваться pro instrumento53.
Таким образом, на наш взгляд, развитие понятия instrumentum в римском праве не сводилось к "постепенному укреплению отразившейся и в праве мысли о постоянной связи фамилии с имением, которое она обрабатывала"54. Уже одна ничем не ограниченная возможность передавать instrumentum отдельно от имения не позволяет говорить, что происходившее, вероятно, на практике укрепление связи сельских рабов с имением нашло прямое выражение и в правовых отношениях55. Развитие юридических понятий instcrumentum и fundus cum instrumento не было следствием каких-либо законодательных актов, ограничивавших власть господ над сельскими рабами, и сами эти понятия не влекли за собой такого ограничения. Единственной ссылки на закон Септимия Севера и на связываемую с ним конституцию Константина56, недостаточно. По мнению Е.М. Штаерман, запрет Септимия Севера кураторам и опекунам продавать сельские имения подопечных без особого разрешения презида провинции (Dig. 27.9.1) подвергся "расширительному толкованию... появившемуся, очевидно, вскоре после его издания" (т.е., видимо в III в.), которое "могло иметь место только потому, что практика пошла значительно далее юридической теории и, по понятиям землевладельцев III в., сельская фамилия была неотъемлемой частью того имения, которое она постоянно обрабатывала"57. Юридически это расширительное толкование было выражено конституцией 326 г. (CTh, III.30.3 = CI.V.37.2), в которой "Константин, еще более ограничивая право опекунов, пишет, что им дозволено продавать все, кроме имений и сельских рабов, по-видимому, имея в виду именно этот закон Септимия Севера"58. Но, как показал В. Зейфарт, оба постановления – Севера и Константина – связаны между собой лишь в части защиты имущества и прав опекаемых59. На наш взгляд, нельзя считать непосредственной целью этой конституции Константина ни ограничение права опекунов именно в части распоряжения имениями и сельскими рабами, ни распространение северовского закона, запрещавшего продажу земли, и на продажу сельских рабов. Касаясь того же вопроса, что и Север,– о правах опекунов,– Константин излагал его в соответствии с нормами, действовавшими в 20-х годах IV в. Отчего изменились эти нормы по сравнению со временем Севера и произошло ли это уже в III в., конституция 326 г. не сообщает. Данная конституция Константина отразила представления, определившие все законодательство первой половины IV в. в отношении сельских – вписанных в ценз имений – рабов, и это заставляет предполагать скорее фискальные причины прикрепления последних.
Не вела к обязанности господ сохранять связь сельских рабов с определенным имением и распространившаяся еще в Ранней империи практика покровительства их семейным связям (см., например. Dig. 21.1.35; 50.16.220.1). При продаже или передаче таких рабов по возможности старались сохранить их родственные связи, что прослеживается уже с I в.60, но связь их с землей или имением была частным делом господина. На практике, конечно, рабские семьи могли поколениями обрабатывать одно имение, укореняться в нем61, но господина это не связывало62. Даже в IV в. Константин в имениях Сардинии был вынужден восстанавливать санкцией правительства семейные связи рабов, без размышления нарушенные посессорами во время передела имений (CTh. II. 25. 1 – 325 г.). Эта его мера имела причиной не обязательность сохранения этих связей, а необходимость прекратить дрязги землевладельцев по поводу перераспределения земель и рабочей силы и связанный с этим поток жалоб. Споры посессоров, видимо, возникли из-за выплаты положенных по цензу имения налогов, когда с некоторых имений были сведены рабы, обретшие семью в другом имении. Восстановление рабских семейных связей выступило здесь лишь как удобный способ решения споров посессоров, опиравшийся на традицию покровительства таким связям63. Точно так же неоднократные в IV в. постановления, напоминавшие в тех или иных конкретных случаях о запрещении продажи сельских рабов без имения64 и частотой своего повторения как бы внедрявшие этот запрет в сознание, показывают, что до IV в. связь рабов с имением никак не укрепилась.