К чему в английской колониальной практике приводило наличие психологического барьера между англичанами и коренным населением колоний? Э. Спайсер описывает как из "политики изоляции" постепенно развивалась концепция резерваций, воплотившаяся в отношениях с индейцами Северной Америки. Изначально эта концепция выразилась в том, что с рядом индейских племен были подписаны договоры как бы о территориальном разграничении. Но существенным в этих договорах для англичан было не определение территориальных границ (напротив, они изначально игнорировали эти границы), а то, что в результате самого акта подписания договора индейское племя превращалось для англичан в некоего юридического субъекта, через что отношения с ним вводились в строго определенные и ограниченные рамки. Очевидная бессмысленность наделения индейцев статусом юридического лица при том, что никакие права де-факто за ними не признавались, параллельно навязчивым желанием англо-американцев придерживаться даже в случаях откровенного насилия определенных ритуалов свойственных международным отношениям, указывают на то, что внешний статус индейцев имел в глазах колонистов самостоятельную ценность.[27][27] Он давал возможность экстериоризировать туземный фактор, отделить его от себя и тем самым абстрагироваться от него.
Основным субъектом действия в английской модели колонизации является некое “общество”, “сообщество” (все равно, религиозное или торговое). Поскольку в британской идеологеме империи понятия “сообщество” и “империя” синонимичны, то — в данном контексте — сами эти сообщества превращались в мини-империи. Не случайно Ост-Индийскую компанию называли “государством в государстве”, не случайно лорд Керзон называл Индию империей в империи.[28][28] Каждое “сообщество”, которое в конечном счете исторически складывалось не в силу каких-либо исторических причин, а потому, что такой способ действия для англичан наиболее комфортен (таков “образ коллектива” в картине мира англичан), и каждое из них все более замыкалось в себе, абстрагируясь как от туземного населения, так и от метрополии. И каждое из них тем или иным образом проигрывало внутри себя альтернативу “сообщество — империя”. Оно отталкивалось от идеологемы “сообщество”, “привилегированное (аристократическое) сообщество”, “сообщество белых людей” и переходило к понятию “империи аристократов”.
Создавалась структура взаимосвязанных мини-империй. Единство этой структуры вплоть до конца XIX века практически выпадало из сознания англичан, оно не было принципиально важным. Субъектом действия были “мини-империи”.
Между этими “мини-империями” и “центром”, именовавшим себя Британской империей, существовало постоянное непреодолимое противоречие: “центр” стремился привести свои колонии (“мини-империи”) к “единому знаменателю”, а колонии, самодостаточные по своему внутреннему ощущению противились унификации, восставали против центра, отделялись от метрополии юридически. Впрочем, хотя отделение Соединенных Штатов вызвало в Британии значительный шок и появление антиимперский идеологии “малой Англии”, но это ни на миг не снизило темпов реального имперского строительства, в результате чего сложилась так называемая “вторая империя”. Сама по себе колониальная система, структура “мини-империй” имела по-существу только пропагандистское значение. В известном смысле прав русский геополитик И. Вернадский, который писал о Британской империи, что, "по своему внутреннему устройству и по характеру своего народа эта страна может легко обойтись без той или другой колонии, из которых ни одна не сплочена с нею в одно целое, и каждая живет своей особенной жизнью. Состав британских владений есть скорее агрегат многих политических тел, нежели одна не разрывная целостность. Оторвите каждое из них и метрополия будет существовать едва ли не с прежней силой. С течением времени она даже приобретет новые владения и старая потеря почти не будет для нее заметна. ".[29][29]
С точки зрения русской и британской моделей колонизации посмотрим на Среднюю Азию в составе Российской империи и Британскую Индию. Эти два региона двух империй почти смыкались друг с другом и потому обе империи пристальным образом наблюдали за действиями друг друга, анализируя каждое нововведение, перенимали, иногда даже бессознательно, все, что казалось разумным. Так в Британской Индии наблюдалась явная тенденция к прямому и унитарному правлению. К семидесятым годам XIX века три пятых территорий находившиеся под прямым управлением британской короны, лишь две пятых являлись протекторатами. На протяжении XIX века, особенно второй его половины, наблюдалась и явная тенденция к авторитаризму. Ост-Индийская компания была как бы государством в государстве, обладала правом объявлять войны и заключать мир. После упразднения компании в 1858 году, в компетенцию индийского правительства продолжало входить множество внешнеполитических вопросов. Но и Русский Туркестан тоже представлял собой достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением генерал-губернатора. Подобно англичанам, русские в Средней Азии сохраняли многие формы местного самоуправления и судопроизводства, хотя на других окраинах система самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу (мы не касаемся Польши и Финляндии, имевших особую судьбу). Туркестанская администрация заимствовала идею подчеркнутого уважения национальных и религиозных проявлений местного населения, как залога стабильности империи, и одновременно - позволительности принимать любые самые крутые карательные меры в случае даже мелких возмущений. Таким образом, статус местного населения Туркестана постепенно приближался к статусу населения колоний в западноевропейском смысле, и положение жителя Туркестана значительно отличалось от положения жителей других окраин Российской империи.
Между тем в имперской практике русских в Средней Азии и англичан в Индии оставались моменты, которые резко контрастировали между собой. Это касается характера и интенсивности народной колонизации регионов. Известно, сколь интенсивна была русская крестьянская колонизация Туркестана, даже “хлопковых земель”, несмотря на тяжелый климат этих мест. Английское же население в Индии, не состоящее ни на военной, ни на государственной службе, к концу XIX века составляло всего лишь не более 100 тысяч человек.[30][30] И это при том, что начиная с 1859 года, после подавления мятежа, британское правительство проводило политику, направленную на привлечение британцев в Индию, а на индийском субконтиненте имелись нагорья, по климату, растительности и относительной редкости местного населения вполне пригодные для колонизации. Индийские Гималаи могли стать “великолепной находкой для голодающих крестьян Ирландии и горных местностей Шотландии”[31][31].
При межкультурных контактах относительно легко заимствуются внешние проявления культуры, идеология, ценности, даже язык. Но парадигмы, связные с бессознательными комплексами характеризующими условие, способ и характер (выше мы назвали их этническими константами) активности человека в мире не подвержены культурным влияниям, также как и модель функционального внутриэтнического конфликта, присущая тому или иному этносу.
Любая культурная черта может уступать место другой, заимствованной из другой культуры, только в том случае, если она не является существенной частью функционального внутриэтнического конфликта. Так характер управления Туркестаном, характер отношения к местному населению, идеология завоевания могли быть заимствованы у англичан, поскольку не являлись непосредственными следствиями функционального внутриэтнического конфликта. А модели народной колонизации были производными от этого конфликта и воплощались даже вопреки внешне неблагоприятным условиям.
Характер отношения к земельному наделу, о чем мы говорили в начале статьи, также может быть, а может и не быть сопряжен с функциональным внутриэтническим конфликтом. Это объясняет, почему многие народы, традиционно считавшиеся очень консервативными (арабы, курды) легко приняли переход к купле-продаже земли, а народы, у которых, казалось, частная собственность в крови (армяне, например) упорно не отказывались от общинно-уравнительного землепользования.
В случае слишком близкого соприкосновения народов, имеющих различную структуру внутриэтнических конфликтов, в сферах жизни, эту структуру затрагивающих, возникает конфронтация, который политологи тщетно пытаются объяснить внешними факторами. Описывая различия в русской и британской моделях колонизации, мы остановили свое внимание на проблеме интериоризации или экстериоризации народом внешней конфликтности. Эта же проблема, но уже в другом выражении, выступает на первый план в случае русско-армянского взаимодействия.
Русские интериоризируют внешнюю конфликтность и стремятся нейтрализовать ее внутри самих себя. Для них характерна устойчивость внутренних альтернатив, которая и служит механизмом для отреагирования интериоризированных конфликтов. Эти конфликты проигрываются в себе. Для армян, напротив, характерна экстериоризация конфликтности. Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно бы разыгрывали на нем свою “драму” (бегство от государства — возвращение беглых под государственную юрисдикцию — государственная колонизация новоприобретенных территорий). Новая территория как бы втягивалась русскими в себя. Для армян же, напротив, характерно стремление убрать с осваиваемой территории все, что может стать источником конфликта, и эту территорию оградить. Соприкосновение этих двух моделей приводило к значительным эксцессам в Закавказье. И причины этих конфликтов часто не были политическими по своему происхождению. Более того сама их повторяющаяся структура может служить ключом к тому, чтобы понять бессознательные причины, заставляющие стороны снова и снова повторять одни и те же действия, каждый раз приводящие к конфликту.