Придворная борьба знати все же имела своей целью не приобретение богатств, а повышение своего общественного статуса и престижа, расширение власти. Поэтому следование моде часто было убыточным. После смерти Шувалова его долги почти на 100 тыс. рублей превысили наследство. Богатейший помещик П. Шереметев, имевший 800 тыс. десятин земли, должен был занимать деньги для организации праздников не только у купцов, но и у своих собственных крепостных крестьян [9, с. 182]. Эта тенденция принимала всероссийский размах, ибо прославиться перед императрицей хотелось многим, а петербургские нравы копировались в губерниях. Еще в начале XIX века в Москве на Большой Дмитровке жили престарелые супруги, которые по обычаю елизаветинских времен днем спали, а ночью ездили по улицам в украшенной серебром карете, запряженной шестеркой лошадей.
Все это заставило российское дворянство активно включиться в хозяйственную жизнь. В 1754 году открылся Дворянский банк, где разорившаяся знать могла закладывать все имения и получать деньги под умеренные проценты. Кроме того, винокурение было объявлено дворянской монополией. На диво французским дворянам, которые по традиции сторонились предпринимательства как «низкого» дела, среди российских дворян появлялись и исчезали своеобразные «моды» на сукноделие, металлургию, кожевенный промысел. Основой производства была крепостная мануфактура, а главным рынком сбыта - государственные заказы. Развивалось своего рода «придворное предпринимательство», тесно зависимое от субсидий, льгот и привилегий, дававшихся государством. Оно было ориентировано на огромные доходы и заложило бытующее в стране до сих пор представление о «норме прибыли», сравнимой разве что с наживой от работорговли или наркобизнеса.
Осознавая ограниченное значение такого рода производств для модернизации, неразрывную связь с крепостничеством и самодержавием, что впоследствии привело к их застою, необходимо подчеркнуть, что в условиях XVIII века подобная предпринимательская деятельность в России имела самостоятельное значение, ибо была не столько навязанной государством, как это было ранее, сколько «спровоцированной» им, основанной на внутренних мотивах и потребностях дворянства. Она порождала свои взлеты и кризисы (например, в производстве парусного полотна и шинельного сукна дворянами) и осталась в памяти потомков благодаря подъему в середине XVIII века производства великолепного русского железа, которое конкурировало со шведским и в больших количествах закупалось Англией, вплоть до начала XIX века отстававшей от России в развитии этой отрасли [10; 5, кн. XIV, с. 92, 93]. Из-за развившейся торговли Петербург, бывший в течение многих десятилетий бездонной ямой, в которую уходили деньги казны, стал впервые приносить доход.
Подобные процессы были характерны не только для России. Немецкий социолог Н. Элиас считал, что функционирование придворного общества в условиях европейского абсолютизма является необходимым условием рационализации поведения, отношения к жизни и мышления как непосредственных предпосылок модернизации. В своих книгах «О процессе цивилизации» и «Придворное общество» он показал, что борьба за влияние на короля как центра власти постепенно преобразует поведение придворных, создает своего рода «придворную рациональность», ориентированную на расточение материальных благ во имя концентрации власти и престижа. Механизмы внешнего контроля за поведением при этом замещаются механизмами внутреннего контроля, импульсивность и агрессивность сменяются расчетливостью и утилитаризмом. Параллельно этот процесс порождает классицистическое искусство и рационалистическую философию [II].
Однако на Западе затраты придворных обычно компенсировались за счет доходов от колоний. В России нагрузка падала на население страны, прежде всего на крепостных крестьян, что усложняло картину, создавая, наряду с просвещенным, втягивавшимся в предпринимательство дворянством, забитое и деморализованное, архаическое по культуре крестьянство, раскалывая тем самым общество.
Механизмы «женского правления» и культура маскарада
В России, как и в других странах с абсолютистским строем, рационализация поведения контролировалась особыми группами придворных. Такая группа создается уже при Анне Иоанновне, восстановившей «царицыну комнату» - штат приживалок, обслуживавших жен московских царей. Первоначально это сообщество, главной целью которого был сбор сплетен и слухов, помещалось в старинном, построенном еще царем Алексеем Михайловичем Измайловском дворце [3, с. 108].
При Елизавете Петровне «царицына комната» модернизируется, создается «интимный солидарный кабинет». Функции его постепенно расширяются: здесь наряду со светскими сплетнями обсуждаются вопросы внутренней и внешней политики. Фрейлины, проводившие время с императрицей, приобретали при этом огромную власть. Влияние П. Шувалова, например, было связано с тем, что его жена - некрасивая, но хитрая и влиятельная фрейлина М. Шепелева (Шувалова) - была своего рода «премьером» этого «кабинета», умело интриговала и оговаривала врагов мужа. Членами «кабинета» были также А. Воронцова и какая-то безвестная фрейлина Елизавета Ивановна, которую называли министром иностранных дел, так как через нее императрице подавались документы. Однако главным занятием «кабинета» оставалось обсуждение нравов и нарядов придворных, новых мод, любовных отношений. Сюда поступали слухи и сплетни о разных происшествиях и диковинках, отсюда раздавались важные чины и хлебные места [б, т. 4, с. 340].
Именно во времена Елизаветы складывается характерное для западного придворного общества периода абсолютизма соперничество придворных клик, которое активно использует в своих интересах монарх. При том важную роль в борьбе за монаршее благоволение играют изысканные формы поведения и наряды, создается и развивается придворный этикет как ритуал манипулирования символами власти. Для самой Елизаветы Петровны натравливание придворных друг на друга, сплетни и наушничество были любимым развлечением.
С течением времени императрицы оказывались все больше связаны не только с гвардией, возводившей их на престол, но и с общественным мнением знати. Еще Елизавета при холодном и даже враждебном ей дворе Анны Иоанновны должна была научиться, используя свой женский такт, лавировать между разными общественными силами - «проходить между толкающими друг друга людьми, не задевая их» [5, кн. XII, с. 639]. Екатерина II, чье положение при дворе Елизаветы Петровны было также непрочно, добивалась поддержки, угождая знатным, влиятельным и близким «кабинету» старушкам. Она подолгу беседовала с ними об их здоровье, слушала их воспоминания и спрашивала их совета, а затем искренне благодарила. В своих записках она пишет, что «знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница... Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным способом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство» [3, с. 311].
Поведение будущей императрицы объяснялось не только хитростью, но и детскими комплексами. Еще девочкой Екатерину убеждали, что она некрасива, и это заставило ее учиться искусству нравиться («искать в душе того, чего недоставало наружности») и стремиться к этому всю жизнь [6, т. 5, с. 338]. Особенно в начале своего царствования императрица, по замечанию иностранцев, делала все, чтобы понравиться своим подданным.
Эта стратегия самоутверждения при помощи женских средств и в женском обществе не заменяла Екатерине общения с такими политическими деятелями, как А. Бестужев-Рюмин, Шуваловы, С. Апраксин, М. Воронцов, Разумовские. Но она стала в это время равно необходимой. При женском дворе надо было не только убедить в своих способностях, надо было понравиться. Политика как никогда раньше строилась не только на расчете, но и на эмоциях.
Однако противопоставлять разум и эмоции было бы неверно. «Придворная рациональность» подразумевала и рационализацию эмоциональной жизни. Провоцирование и соблазнение стали широко применяемыми стратегиями, которыми Екатерина пользовалась, зная слабости как императрицы Елизаветы, которую она не боялась стращать отъездом в Германию, так и простых деревенских баб, с которыми она не только говорила, но и обнималась и целовалась на русских дорогах [3, с. 309]. Лишь с возрастом эта рациональность проявления эмоций перешла в рационализации по 3. Фрейду, которыми престарелая императрица старалась защититься от растущего одиночества.
Тем самым женские органы власти, не государственные, а общественные по своей сути, мало зависимые от бюрократии и официальной иерархии, от мифологии российской власти, способствовали зарождению в стране общественного мнения нового, нетрадиционного типа, связанного с личными впечатлениями и оценкой персональных качеств представителей власти, а не с их соответствием сакральному прототипу, отражением которого они являлись.
Средства соблазнения и приручения, отработанные на женщинах, Екатерина II успешно использовала применительно к мужчинам. «Увлекать их, сманивать на свою сторону, превращать прежде враждебных, равнодушных или нейтральных - в своих верных слуг, надежных сторонников, верных друзей» - вот ее важнейшая цель [3, с. 340]. Управление страной было для нее женской игрой с мужскими судьбами и именно поэтому она так часто оказывалась в выигрыше. Ей не раз приходилось отдавать свою судьбу в чужие руки, но только для того, чтобы добраться до места, к которому она стремилась, не имея для этого собственных сил. Она умела очень точно угадывать настроение и стремления собеседника, внимательно слушать и «попадать в такт» с его мыслями, заставляя раскрыть свои намерения и способности, провоцировала и «заводила» мужчин, а затем использовала их в своих целях. Она не приказывала, а как бы подсказывала им свои желания, заставляя мужчину поверить в то, что это его собственные цели. Как писал Ключевский, «она умела чужое самолюбие делать орудием своего честолюбия, чужую слабость обращать в свою силу» [6, т. 5, с. 27].