Идеологический маховик затягивает попавших в него хотя бы клочком одежды. Сначала: всемирная социалистическая революция для счастья всего человечества, отсюда – нравственно то, что служит революции, кто не служит – классовый враг, если враг не сдается – его уничтожают. Для тех же, кто призван уничтожать, – успокаивающее: революцию в перчатках не делают. Оправдание того факта, что в “колесо” революции попадают и не враги: лес рубят – щепки летят. Люди, так думающие, продолжают рожать детей и даже любить их, способны интенсивно работать, вроде бы по-человечески общаются, дружат, любят, но в чем-то они уже нелюди, ибо самоценность личности и ощущение неприкосновенности человеческой жизни ими утрачены. Всякий человек для них остается таковым только в той степени, в какой соответствует идеологической норме. Если не существуют незыблемые духовные основы бытия, то и нет абсолютно не дозволенного. Дегуманизация не знает пределов: идеологические критерии санитарного диагноза – свой или чужой – перманентно меняются вслед за изменением направления генеральной линии идеологической власти. Генеральная линия партии определяет сферы жизни и слои общества, назначенные к идеологической перековке либо к уничтожению. В мясорубку отправляются бесконечные ряды все новых врагов – вплоть до вчерашних соратников. Идейная одержимость не имеет ограничения, идеологическое истребление само остановиться не может. Конечный итог идеологической экспансии – самоистребление после истребления всего вокруг.
Роковую неотвратимость последствий духовного ослепления описывает современный ученый: “Десятилетия общепризнанного нигилизма и атеизма не прошли даром для массы, моральный уровень ее постепенно, но неуклонно понижался. В 1848 г. в кружке Петрашевского студенты кушают кулич на Страстной, а в 60-х уже Нечаев создает свой “Катехизис революционера”; в конце 70-х народовольцы охотятся на царя, а в начале ХХ в. убийства государственных чиновников становятся уже рядовым явлением; в конце XIX в. существование нелегальных партий и кружков порождает идеологию обособления и странную смесь из страстной привязанности и альтруизма, направленных на определенный круг лиц (и часто еще на абстрактно понимаемый “народ”), и презрения, подозрительности и прямой ненависти, направленных на всех остальных конкретных людей. Лицемерие, предательство, подозрительность становятся частью повседневной жизни; методы же межпартийной и политической борьбы, практикуемые в ХХ в., могут вызвать дрожь у всякого неподготовленного порядочного человека. И эта все более деморализующаяся масса разночинцев страстно желает руководить также постепенно деморализующимся народом, который в начале века переживает период бурного распадения общинных отношений и переполняет города, теснясь на фабриках, заводах и в мастерских. Вот этот-то неуклонно совершающийся процесс и определил в конечном счете основное направление развития нашей русской истории в первой половине ХХ в.” (К.Касьянова).
Российский государственный дом строился веками, трудно и медленно. К XX веку было многое достигнуто, с начала века Россия превращается в ведущую мировую державу. Но отрывающаяся все более от национальной почвы русская интеллигенция оболгала русскую историю и русскую жизнь, ибо не хотела видеть достижения России. Действия по искаженным представлениям подрывали созидание и разрушали духовный фундамент страны. В 1917 году и победили самые радикальные силы, взращенные образованным обществом в предшествующее столетие.
Болезни либерального общества
Русская интеллигенция к середине XIX века раскалывается на радикальную и либеральную. Радикалы маниакально сосредоточиваются на болезненно воспаленном “социальном” вопросе. Формируется своего рода “орден” русской интеллигенции с характерными его признаками. Посвященность в общее революционное дело, утопические представления о главных нуждах общества отрывают от реальной действительности. (“Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа” - Ленин). Либеральная же интеллигенция склоняется к скептическому позитивистскому созерцанию, с “джентельментским” набором “измов”. Растет пропасть между интеллигенцией и всем, что составляет сущность российской жизни: Православием, государственностью, властью, народом – Верой, Царем и Отечеством. К пророческому гласу русских гениев интеллигенция была глуха.
Каким образом сформировался в России тип человека, который оказался носителем разрушения и самоуничтожения? Почему ему не противостояли здоровые силы? Как и всякая антисоциальная революция, русская революция мобилизовала асоциальные элементы страны. Помимо этого, она привлекла интернациональный маргиналитет: инородцы сыграли выдающуюся роль в российской трагедии. Но для нас жизненно важно определить вину русского общества в трагедии отечества. Как исторически сложился облик того русского человека, чьи безответственные речи в Государственной Думе расшатывали устои, на которых держалась Россия испокон веков, чье легкомысленное обращение с властью в семнадцатом году ввергло страну в хаос? Как под воздействием образованных слоев разложился характер русского простолюдина, который во времена тяжких для отечества испытаний проявлял чудеса верности и храбрости, но в роковой момент изменил своему долгу на фронте, в военное время, которое исконно было для русских людей временем защиты святынь? Почему издавна трудолюбивый и православный крестьянский народ отказывался работать, сжигал усадьбы, осквернял храмы?
Трагический опыт России свидетельствует о последствиях различных духовных соблазнов. Утопическая мечтательность без нравственной взыскательности и без чувства гражданского долга – не безобидная игра ума. Стихия пустого фантазирования размывает душевные скрепы человека, подталкивает его преступить моральные и духовные установления. Некритическая восприимчивость к чужеродным идеям разлагает сознание. Всякое творчество без ответственности перед Творцом может пробудить гибельные стихии. Практическая активность, гражданская деятельность без чувства ожидания грядущего небесного предстояния – разрушительны и приводят к тяжелейшим последствиям для дома земного – отечества. Тотальное увлечение частными идеями самого прекрасного толка – болезнь духа. Заигрывания с идеологическими “измами” ведут к последовательной деградации человека.
Атеизм притупляет совесть и духовную ориентацию. Это видно на примере атеизма Белинского, не ощутившего людоедского смысла своего призыва к уничтожению ста тысяч голов во имя торжества социализма в мире. Материализм приземляет жизненные интересы и идеалы. Рационализм выхолащивает душу, формализирует и сужает сознание, внедряет уверенность в возможности арифметического решения всех проблем. Дорого обошлась России эта самоуверенность рассудка! Формулы для будущих глобальных социальных экспериментов заготавливались на “письменном столе” русской публицистики и журналистики, где все более господствовал маниакальный тон, который Лесков назвал “клеветническим террором в либеральном вкусе”. Яды, отравившие Россию, накапливались в прокуренных говорильнях русских мальчиков. Эмпиризм в свою очередь развязывал руки для бездумных экспериментов над живым и жизнью. Позитивизм же воспитывал “мудрое” равнодушие ко всему происходящему у той части общества, которая была способна что-то понять.
Бездумная всеядность и равнодушие либералов послужили разрушению России. Показательны в этом отношении воспоминания книгоиздателя М.В.Сабашникова. Поколениями купечество Сибири развивало хозяйство России. К концу XIX столетия многие российские деловые люди осознали, что накопленные богатства должны послужить не только материальному, но и культурному процветанию Родины. Отец братьев Сабашниковых строит в Москве дом, который становится центром не только творческого общения, но и материальной поддержки художественной элиты. Братья получают прекрасное европейское образование и приобщаются к современной культуре. Их душевный облик формировался в атмосфере русской семьи, где господствовали взаимная любовь и доверие. Этот прекрасный человеческий тип был распространен в России конца XIX – начала XX века. Братья Сабашниковы продолжают благотворительную деятельность отца: устраивают больницы, строят храмы, помогают голодающим, организуют на свои средства знаменитое книгоиздательство. Патриотическое служение не было исключением в рядах русских промышленников, купечества, и особенно земства. Однако люди, испытывающие естественное чувство гражданского долга, но обладающие секуляризованным сознанием, не были способны вполне осознать, а значит исполнить свое служение перед отечеством.
Отчего эти люди, выросшие в мире московской старины или в среде помещичьего уклада, с преданиями, с патриархальными верованиями своих семейств, – на национальной почве в большинстве своем становились позитивистами, атеистами, материалистами? Достоевский пытливо задавал себе этот вопрос: как и почему произошел этот вывих у традиционно воспитанных русских мальчиков? Как он сам, “происходивший из семейства русского и благочестивого”, с детства верующий и богобоязненный, дошел до отрицания Бога? “Мы в семействе нашем узнали Евангелие чуть ни с первого детства... Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным”, – вспоминал писатель. Но он же вынужден был с горечью признать: “Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой покрышки”. Вихри идейной одержимости проникали сквозь стены русских домов в семьи, разрушая сию малую Церковь, которая была последним оплотом национальной самобытности и цельности.