И, наконец, одной из основных причин провала Валентина на выборах могло быть то, что он организовал в Риме некое подобие школы (), где занимались не только начатками христианства, но и более серьезными предметами (например, платонизмом, без которого его учение в том виде, в каком оно дошло до нас, понять невозможно), а к таким вещам в то время относились весьма настороженно. Остановимся на этом сюжете более подробно.
Учительская деятельность Валентина. Прежде всего, рассмотрим общее состояние христианских образовательных институтов в то время. Мы уже упомянули о дидаскалах, но существовали и другие способы наставления в христианской вере. Нормативной формой преподавания в то время были диатрибы — от греч. , что означает общение с достойным доверия и уважения человеком, например, общение учеников с учителем. Диатрибы представляли собой обыкновенные собеседования епископа как с теми, кто желал обратиться к христианству, так и с теми, кто хотел лучше и подробнее изучить христианское учение. Об одной из таких диатриб вспоминает Ириней Лионский, учившийся у Поликарпа Смирнского, в письме к Флорину: «Я еще мальчиком видел тебя в Нижней Асии у Поликарпа: ты блистал при дворе и старался отличиться… Я могу показать, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп, могу рассказать о его уходах и приходах, особенностях его жизни, его внешнем виде, о беседах, какие он вел с народом, о том, как он говорил о своих встречах с Иоанном и с теми остальными, кто своими глазами видел Господа, о том, как припоминал он слова их, что он слышал от них о Господе, о чудесах Его и Его учении» (Eus. HE V,20,5-6).
Авторитет таких учителей основывался на том, что они были лично знакомы с апостолами или их учениками, а то и вовсе слушателями апостолов (Iren. III,4; Eus. HE V,20,4-6; III,39,2-7). Они повествовали об апостольском предании, делились воспоминаниями о встречах с ними, рассказывали о Св. Писании. Мы не зря употребили слово «рассказывали»: некоторые из них не умели читать и писать (): у таких, согласно «Правилам апостольским», высота нравственности должна была заменять образование.[25] Так, епископ Александрии Димитрий – «необразованный поселянин, не знавший Священного Писания»[26] — и это в III веке (188‑230 гг.)! Римского папу Зефирина Ипполит называет «человеком невежественным () и безграмотным» (Ref. IX,11). Чему же они могли научить новообращенного, у которого, как, например, у Иустина, за спиной было четыре философских школы, если римские пресвитеры даже не смогли вразумительно ответить на вопросы Маркиона о евангельских текстах (Tert. Adv. Marc. I,2)? Поэтому естественно, что преподаванием христианства начали заниматься и наиболее образованные люди из мирян (Иустин, Татиан, Аристид, может быть — Афинагор).[27] Они, разумеется, уже не могли рассказывать о своих встречах с апостолами. Следовательно, возникла необходимость в «новой программе», более систематическом изучении христианства. В число рассматриваемых предметов нередко включались и другие науки. Можно предположить, что, подобно преподаванию языческой философии образование делилось на несколько этапов.
Сохранилось очень мало фактических данных о состоянии христианского образования во II‑ом веке (даже правоверного), поэтому исследователям приходится восполнять пробелы сведениями, относящимися к более позднему периоду. Кажется, лучше всего документирована Александрийская школа (правда, со времени Климента). Но даже то, что известно, позволяет сопоставлять христианское и языческое обучение. Стремясь дать лишь общее представление о том, на каком фоне протекала учительская деятельность Валентина, приведем цитату из Евсевия, которая доказывает справедливость такого сопоставления: «Тех из учеников своих, в ком он (Ориген) замечал дарование, он вводил в дисциплины философские, преподавал им арифметику, геометрию и другие предметы, предваряющие знания более серьезные, знакомил с философскими теориями, объяснял сочинения их творцов, делал свои замечания и рассматривал каждую теорию особо… Большинство же учеников, не очень способных, он привлекал к элементарным школьным занятиям, говоря, что они очень помогут им понять Писание и подготовят к нему» (HE VI,18,3-4). В «Похвальном слове Оригену» Григория Чудотворца его школа изображается как традиционная философская школа — с дружеским общением учеников и учителя, с упражнениями в диалектике, но и с подчинением философии христианскому богословию. Иустин писал: «Не чужды учения Платона учениям Христа, но не во всем подобны» (Iust. Apol II,13), а Ориген учил, что три ветхозаветные книги (Притч., Еккл., Песн.) соответствуют этике, физике и эпоптике.[28]
Подобная деятельность встречала понимание далеко не у всех членов христианской общины. Еще Герма жаловался на «лицемеров и учителей неправды, которые не имеют плода правды и в которых нет никакого плода истины» (IX,19). Клименту приходилось бороться с мнением о том, что «следует заниматься лишь вещами самыми необходимыми, каковы элементарные положения веры, и что будто бы учения внешние (язычников), нам (христианам) чуждые и ненужные, следует обходить молчанием, потому что они будут лишь обременять нас и отвлекать к делам, не имеющим отношения к нашему спасению» (Strom. I,1). В «Строматах» приводится еще одно не лишенное интереса мнение: «Иные же говорят, что философия проникла в жизнь людей лишь на горе и на гибель им и что она имеет злой корень» (I,2). Сознательно оставляя в стороне столь одиозные фигуры, как Татиан и Тертуллиан, мы приведем слова Филастрия, считавшегося в свое время очень образованным человеком. Он причисляет к еретикам следующие категории людей: допускающих движение земли; тех, кто разделяет страны и племена земные по описаниям языческих этнографов и географов, а не рассказу в Быт.,10; допускающих для звезд и планет другие название, кроме тех, что содержатся в книге Иова.[29] Лукиан, пресвитер в Антиохии, основатель знаменитой Антиохийской школы, более четверти века (в правление трех епископов) находился вне церковного общения (— под отлучением) (Theod. HE I,4). Гарнак полагает, что в таком положении он оказался потому, что был главой школы или училища. Предположение кажется вероятным, тем более, что источники по этому поводу хранят полное молчание. После смерти Лукиана данный факт пытались объяснить его неправославием, но это мало кого удовлетворило. Более того, слово «школа» в это время вошло в разряд бранных. Так, Ипполит, желая опозорить своего недруга Каллиста, не нашел более верного способа, как приписать ему основание школы (Ref. IX,12). Ириней говорит о Татиане: «Татиан, который, будучи слушателем Иустина, ничего такого (еретического) не высказывал, но после его мученичества отпал от Церкви и, возбужденный мыслью быть учителем, составил свое собственное учение» (Adv. haer. I,28,1). И то, что Валентину предпочли другого, «более сильного в мученичестве» — т.е. в практике, а не теории церковной жизни, и это специально подчеркивается,— можно рассматривать как подтверждение негативного отношения к подобной деятельности.
По-видимому, причиной такой нелюбви к самодеятельной просветительской деятельности (в отличие от епископов, на которых лежала обязанность учить паству) было то, что она связывалась, с одной стороны, с языческими школами, а с другой — с иудейскими училищами при синагогах. Таким образом, два злейших врага христианства во II в. демонстрировали свое усердие в этой области (иудаизм, после поражения иудейских восстаний – в меньшей мере), и всякий христианин, который занимался подобной деятельностью (именно обучением, а не миссионерской проповедью), становился подозреваемым в сочувствии к одному из этих врагов. Не исключено, что Иустин, учивший в Риме, написал «Разговор с Трифоном» для того, чтобы оправдаться от подозрения в склонности к иудаизму. Он он написал после своих странствий уже в Риме, где живя над баней некоего Мартина, сына Тимиотина «сообщал учение истины приходящим к нему» (Marrt. Iust. 3). Ориген был вынужден оправдываться в своем увлечении эллинскими науками перед теми, «кто упрекал его в усердных занятиями этими последними» (Eus. HE VI,19,11), причем в оправдание он почему-то не сослался на пример Климента, о котором не мог не знать. Скорее всего, Климент был не лучшим гарантом правоверности.
Таким образом каждый, кто до обращения в христианство увлекался философией (Афинагор, Татиан, Тертуллиан, Киприан и др.), считал своим долгом, как минимум, упрекнуть языческую философию в многообразии противоречащих друг другу мнений (обычно отметив некоторое сходство с «истинной религией») и обличить идолопоклонство. Поэтому, деятельность апологетов следует рассматривать не только как представление христианства в форме, приемлемой для греко-римского мира, но и как попытку изменить отношение христиан к философии. Церковь боялась смешения Евангелия с язычеством; достаточно вспомнить знаменитый пассаж из Тертуллиана: «Что Афины — Иерусалиму? что Академия — Церкви?.. Наше установление с портика Соломонова, а он и сам передавал, что Господа должно искать в простоте сердца. Да запомнят это все, кто хотел сделать христианство и стоическим, и платоническим, и диалектическим. В любознательности нам нет причины после Иисуса Христа, а в поисках истины — после Евангелия» (Praescr. 7). Но это – не единственная причина нелюбви к школам.