Развёрнутая характеристика методов работы Тацита с историческим материалом содержится в адресованных ему письмах Плиния Младшего. Между Тацитом и Плинием, как известно, поддерживался постоянный и чрезвычайно продуктивный обмен мнений по вопросам литературного творчества, которые живо интересовали обоих друзей (Plin. Sec. Epist., VII, 20, 1-2). Корнелий Тацит посылал Плинию отрывки своих сочинений и получал в ответ письма Плиния с пространными отзывами на них (ibidem). У нас есть все основания полагать, что Плиний достаточно хорошо представлял «творческую кухню» своего друга, и, следовательно, мог объективно оценить качество его работы. Таким образом, для характеристики применявшихся Тацитом методов работы с материалом мнение Плиния представляет чрезвычайную, и, можно сказать, первостепенную важность.
Плиний не сомневается в том, что историческим трудам Тацита суждено бессмертие (Plin. Sec. Epist., VII, 33, 1). Поэтому в одном из писем он настоятельно просит своего друга включить в «Историю» эпизод, участником которого был он сам (ibidem). Впрочем, Плиний уверен, что дело Бебия Массы[16] и так не останется неизвестно Тациту, поскольку занесено в acta senatus (ibidem, 3). Данное письмо позволяет со всей определённостью утверждать, что, с точки зрения Плиния, труд Тацита основан на документальных данных, и от его внимания не может ускользнуть ни один мало-мальски значительный факт (ibidem).
Весьма показательно в этом плане, что современные исследователи творчества Тацита и, в частности, такой его знаток, как Р. Сайм, признают, что изображение Тацитом принципата Тиберия основано на самостоятельном изучении историком документального материала.[17] Впрочем, по мнению английского исследователя, результаты своих изысканий Тацит попытался согласовать с тем образом преемника Августа, который к тому времени уже успел сформироваться в римской историографической традиции.[18]
Разумеется, Тацит прекрасно знал труды своих предшественников, римских историков I в. н. э. Плиния Старшего, Клувия Руфа, Фабия Рустика, Випсания Мессалы, Сервилия Нонниана и Ауфидия Басса (Tac. De orat., 23; Hist., III, 25, 28; Ann., I, 69; XIII, 20; XIV, 2; XV, 53, 61), и активно использовал их в работе над собственными сочинениями. Из них он, безусловно, мог заимствовать не только те или иные конкретные факты, но также их интерпретацию, однако, знакомство с первоисточниками давало ему возможность проверки полученных таким образом данных. Мнения и оценки Тацита сформировались в результате кропотливой исследовательской работы и в гораздо большей степени являются результатом его личных выводов, нежели каких-либо заимствований и литературных влияний.
Дополнительный авторитет суждениям Тацита в наших глазах придаёт его успешная служебная карьера,[19] в ходе которой он получил возможность непосредственно ознакомиться с государственным механизмом Римской империи. Корнелий Тацит с полным основанием противопоставляет себя тем кабинетным исследователям, которые имели порой лишь самые общие представления относительно повседневной политической и административной практики, и, тем не менее, брались описывать деяния римского народа (Histor., I, 1).
Что касается присущих римскому историку психологических особенностей, то, каковы бы они ни были, очень сомнительно, чтобы данное обстоятельство фатальным образом повлияло на его объективность. Разумеется, на творчестве Тацита не могло не сказаться полученное им риторическое образование, однако весьма примечательно в этой связи, что Плиний Младший, являвшийся, наряду с Тацитом, одним из первых ораторов своего времени, строго разграничивает искусство красноречия (eloquentia) и труд историка (historia) (Plin. Sec. Epist., V, 8, 8-11). Мнение Плиния, безусловно, можно рассматривать в данном случае как мнение того круга интеллигентных и образованных римлян, к которому принадлежал и Тацит. Весьма вероятно поэтому, что и он не только прекрасно понимал разницу между ораторским искусством и историей (в одном случае требуется красота и убедительность речи, в другом – истина), но и руководствовался этим представлением, работая над «Историей» и «Анналами».[20]
События собственной жизни историка всегда оказывают значительное влияние на его творчество. Не был исключением и Тацит. Современник Домициана, одного из самых жестоких принцепсов, он был свидетелем многочисленных проявлений императорского деспотизма, который ненавидел, и этот личный опыт, безусловно, повлиял на его позицию в «Анналах».[21] Но ведь историк и не может быть абсолютно свободен от субъективизма в своих оценках, и в случае с Тацитом, как, впрочем, и в любом другом, можно констатировать лишь степень его объективности или необъективности. Других источников, способных опровергнуть созданную Тацитом картину правления принцепсов из династии Юлиев-Клавдиев, у нас нет, и, следовательно, нет, и не может быть оснований считать, что эти и другие параллели не имели под собой реальной почвы.
Это утверждение справедливо и в отношении принципата Тиберия, так как «Римская история» Веллея Патеркула, во-первых, никак не освещает «постсеяновский» период его правления, с которым преимущественно и связаны негативные оценки Тацита.[22] Во-вторых, произведение Веллея, в части, касающейся Тиберия, носит панегирический характер,[23] и, следовательно, трудно ожидать от него исторической объективности. И, наконец, в-третьих, сообщение Веллея слишком кратко, количество сообщаемых им фактических данных ничтожно в сравнении с богатством их у Тацита. Связного и хронологически последовательного рассказа о событиях он, по существу, не даёт.
Что касается писателей-провинциалов, Страбона и Филона, положительно характеризующих Тиберия и его правление (Philo. C. Fl., 3; De leg., 2, 21; Strabo., VI, 4, 2), то эти авторы, по-видимому, не располагавшие полной и достоверной информацией о событиях в сердце империи, Риме, взирают на преемника Августа со своей «провинциальной» колокольни. Римские подданные имели все основания быть благодарными Тиберию: преемник Августа поддерживал мир на границах империи, снизил кое-где налоги, боролся с коррупцией провинциальных властей, помогал городам, пострадавшим от стихийных бедствий и т. д.[24](Tac. Ann., I, 74, 80; II, 42, 47, 56; III, 8, 66-69,; IV, 6, 13; VI, 29; Suet. Tib., 31-37; Dio., LVII, 10; Vell. II, 126; Philo. De leg., 38; Strabo., XIII, 4, 8). Императорская власть проявляла себя в Риме и на периферии отнюдь не одинаково: Тиберий и Домициан заботились о провинциях ничуть не меньше чем optimus princeps Траян или Август.[25]
Имя Тиберия несколько раз упоминает Плиний Старший (Hist. Nat., XXXIV, 62; XXXV, 28, 70, 131; XXXVI, 55, 195, 197), но ценной исторической информации в его кратких сообщениях не много.
Что касается Светония Транквилла и Диона Кассия, чьи сочинения являются для нас наиболее важными (разумеется, после «Анналов») источниками сведений об эпохе Юлиев-Клавдиев, то их оценка Тиберия, в общем, совпадает с оценкой Тацита. Образ императора у Светония несколько более противоречив, лишен того художественного единства, которое есть у Тацита.[26] Автор «Жизнеописания двенадцати Цезарей» склонен более положительно оценивать первый период правления Тиберия, но в целом его отрицательное отношение к преемнику Августа не вызывает сомнений (Suet. Tib., 26-32; 50-62). Сочинение Диона Кассия также укладывается в традиционную схему: умеренное на первых порах правление Тиберия после смерти Германика (19 г.) постепенно вырождается в жестокую тиранию (Dio., LVII, 13, 19). По существу, ни тот, ни другой не вносят принципиально новых штрихов в созданную Тацитом картину, и их сведения имеют значение, прежде всего, для восполнения лакун в изложении Тацита.
Следует также отметить, что характеристика, которую получает в сочинениях Тацита императорский режим в лице своих главных представителей, принцепсов, далеко не столь однозначна, как может показаться на первый взгляд. В самом деле, резкие выпады, расточаемые Тацитом по адресу тех или иных императоров а также их приближённых, не мешают ему видеть положительные стороны принципата как системы. Жизненная необходимость сильной авторитарной власти для поддержания порядка и стабильности в огромной империи была доказана всем предшествующим ходом развития римского государства, и Тацит осознал и признал этот бесспорный факт (Tac. Histor., I, 1, 16; De orat., 41). Рисуя образы преемников Августа преимущественно в чёрных тонах, Тацит упоминает и о положительных моментах в их деятельности, и хотя общая картина производит на читателя, скорее, отрицательное впечатление, принципат в его трудах представлен далеко не в столь однозначном освещении, как пытались и пытаются показать критики Тацита.
Немало подобных оценок и суждений можно найти в «тибериевых» книгах «Анналов» (Tac. Ann., II, 47-48, 88; III, 28; IV, 6), однако, дабы не злоупотреблять вниманием слушателей, останавливаться на них мы не будем. Вместо этого мы обратимся к тем отрывкам, в которых наш автор излагает свои взгляды относительно общих задач и принципов историописания. В частности, мы позволим себе разобрать один из таких «теоретических пассажей», занимающий две главы IV книги «Анналов» (ibidem, IV, 32-33).