Результатом сложения множества фактов, действовавших в очень сложной и трудной обстановке, явилось преобладание на протяжении еще трех десятилетий после смерти Сталина внутренне противоречивых, непоследовательных и в этом смысле ложных форм стало совершенно невозможным, и поэтому некоторые ее существенные элементы более изменены. Но поскольку изменения проводились под руководством людей и групп, не осознававших необходимости именно коренных преобразований и так как большинство народа не ощутило еще нужды в сдвигах всеохватывающего типа, перемены, происходившие с середины 50-гх гг., оставались неполными, однобокими затрагивающими одни стороны административно-командной системы и не касавшиеся других. В определенных отношениях развитие общества стало напоминать течение слоновой болезни – тяжкого недуга, при котором отделенные части тела начинают непомерно разрастаться, тогда как другие остаются неизмененными.
Все пропорции организма, все его строение грозит в этом случае приобрести уродливый, нежизнеспособный характер. Спору нет, односторонность и внутренняя притворчивость развития в течение этих тридцати с лишним лет проявлялись очень неодинаково. В одни годы делались попытки осуществления сравнительно радикальных реформ, в другие – пресловутое стремление к стабильности приводило едва ли не к полному отказу от каких – либо перемен. Точно так же осознание необходимости подобных сдвигов, формирование их идейных предпосылок в разное время и разных людей проходило с различной интенсивностью. Весь период, когда руководство страной возглавил Хрущев, отличалось от тех лет, в течение которых высшая власть находилась в руках Брежнева. Но в нашем рассмотрении, нацеленном на то, чтобы «выстроить» общую схему, отражающую связь итогов сталинского периода (т.е. преобразований 30-40х-гг.) с перестройкой (преобразование 80-х), нет нужды разбирать конкретный ход событий в промежуточные десятилетия, лежащие между ними. Достаточно сказать, что в целом именно неполнота, несистеность, непоследовательность изменений и вытекающая от сюда вытекающая фальшь составили характерные свойства общественного развития в 50-70-е гг.. Как раз эти свойства в первую очередь важны для понимания того, как соотносится данное развитие с наследием 30-40-х гг., почему перестройка сегодня не сводится к одному лишь преодолению сталинизма. Односторонний, половинчатый характер сдвигов 50-х – начала 80-х годов яснее всего проявился в изменении экономического и политического устройства советского общества в этот период. Возрастающее несоответствие директивного планирования, вообще административных, внеэкономических методов хозяйствования требованием развитого и зарождающегося научно-индустриального производства заставляло вновь и вновь предпринимать попытки изменить экономические порядки, сложившиеся в 30-40е годы. Однако по причинам, о которых шла речь выше, попытки эти не затрагивали основ административно-технической системы. Создавались и ликвидировались министерства, отраслевая организация заменилась территориально-совнархозной, совершенствовались нормативы и системы оплаты труда. Общие же принципы преимущественно директивного управления оставались нетронутыми. Эти принципы сохранились и в тех немногих случаях, когда пробовали внедрить в народное хозяйство механизмы, которые, вообще говоря, могли бы стать частью радикальных социально-экономических преобразований: ввести хозрасчет, расширить сферу действия товарно-денежных отношений и рыночных регуляторов, поставить заработки в прямую связь с конечными результатами труда. Ибо ни один из планов преобразования экономики в то время не был ни всеохватывающим ни последовательным. Все они предполагали лишь частичные перемены, при которых товарные, хозрасчетные механизмы должны были непонятным образом сочетаться с сохранением в экономике приматов административных принципов, директив, приказа, центролизированного центрообразования. Даже самая решительная из попыток изменения экономики в 50-70-е годы – реформа 1965 г. – исходила из того, что одновременно с провозглашением экономической самостоятельности предприятий министерства, ведомства продолжают нести главную ответственность за выпуск той или иной продукции и потому за ними фактически остается верховная экономическая власть. Стремление «задействовать» хозяйственные и товарно-денежные механизмы, ничуть не ослабляя административно-приказное начало, всегда имеет ничтожно малые шансы на успех. В 50-70-е годы безнадежность подобных намерений усугублялось крайней недостаточностью их политического и идеологического обеспечения. Конечно, и в стране в целом, и в системе хозяйствования кое-что переменилось. Расширение масштабов экономики сделало невозможным столь же высокую концентрацию экономической власти в центре, как это было в 30-40-е годы. Директивный по преимуществу характер экономических отношений сохранился, но фактическое принятие решений в несколько большей мере распределялось по разным уровням хозяйственно-политической иерархии. Основа хозяйственной жизни по прежнему определялась директивой, но теперь директивы больше, чем раньше, приходилось согласовывать, «увязывать» в различных инстанциях и на различных ступенях управления. Сильно централизованная, командная, административно-директивная экономика в чистом виде сменилась чуть иной разновидностью административно-директивного хозяйствования – своего рода экономической согласования (может быть, точнее сказать - согласовывания)[20]. В 50-70-е гг. эволюция политической системы глубоко отличалась от предшествующего периода. Наиболее существенным изменением явилось прекращение массовых многомиллионных репрессий, составлявших важнейшую часть сталинских политических порядков. Политические репрессии в послесталинскую эпоху не совершенно ушли из нашего быта; появились даже некоторые новые их виды знаменательны, например, неоднократно выдвигавшиеся обвинения в злоупотреблении психиатрией. Но общей масштаб использования репрессий в качестве средства решения политических задач и поддержания политической стабильности сократился во много раз. «Подсистема страха» была перестроена таким образом, что ее функционирование потеряло прежний, если так можно выразиться, необузданный размах. Вместе с сокращением репрессий и в значительной мере вследствие в политической системе и политической атмосфере советского общества изменилось и многое другое, работа высших органов власти – верховного совета, Центрального комитета партии и т.п. – приобрела большую упорядоченность и регулярность, стало несколько более открытой. В общем и целом политический режим перестал быть таким произвольно-тираническим, каким он был при Сталине.
Подъем благосостояния в 50-70-е гг. выглядит внушительно только в сравнении с нищетой 30-40-х. Даже по сравнению с положением народа в 20-е годы основные результаты этого подъема не кажутся очень существенными. По части питания, например, немногое оказалось заметно лучше того, что было перед началом форсированной индустриализации. Нечего и говорить о международных сопоставлениях: целый ряд показателей материального уровня жизни – оплата труда, жилье, автоматизация быта – у нас, как и раньше, гораздо ниже, чем на западе, или в ГДР, УССР, ВНР[21]. Однако основное противоречие не в сравнениях с другими странами и периодами. Практически и политически важнее иное. На протяжении десятилетий после смерти Сталина реализация возможных планов поворотов в сторону повышения благосостояния ограничивалась отсутствием экономических реформ и последовательной демократизации. Но ничто в эти годы не сдерживало развития народных потребностей. Вот уже где произошел действительно революционный скачок. Рост образование и квалификации, урбанизация, ослабление всенародного страха и оцепенение, увеличение открытости общества и проистекающее отсюда постоянное распространение знаний о положении за рубежом, все это создавало почву для стремительного взлета запросов, для коренного изменения представлений о нормах и идеалах последней жизни. Начавшийся – пусть и недостаточный – подъем благосостояния дополнительно подстегивал, ускоряя процесс обогащения потребностей.
В 50-70-е гг. наша страна впервые в своей истории перестала быть преимущественно крестьянской, сельской по составу населения, но стала в этом смысле страной урбанистической, рабочей и интеллигентской. В конечном счете, без подъема образованности, без урбанизации и формирования рабоче- интеллентенческого большинства в стране нельзя преодолеть сталинское наследие, осуществить реальную демократизацию нашей жизни. Несчастье однако, в том, что социальные и культурные перемены последних десятилетий, будучи сами по себе необходимыми и неизбежными, не были достаточными, полными условиями прогресса. Социально-культурное развитие, не подкрепленное экономическими и политическими реформами, как и развитие экономики, выливалось в изолированное, половинчатое изменение отдельных сторон общественной жизни, зачастую только усиливавшие ее диспропорции, не способствовавшие настоящему росту глубинной культуры. Кандалы не преобразованной административной экономики и не демократизированной политической системы сковывали развитие сельского хозяйства, препятствовали его совершенной интенсификации. Пока сохраняется административная, внерыночная аграрная экономика, сокращение занятости в аграрном секторе, какое произошло у нас становиться источником дефицита труда в сельском хозяйстве. В развитии советского общества в течение трех десятилетий, после того как умер Сталин и сталинищина в буквальном смысле перестала существовать, не сделало менее острой необходимость уничтожения сталинизма, устранения деформаций реального социализма, возникших в 30-40-е годы. В 70-80-е такая необходимость стала еще более настоятельной, ибо исчезли возможности хотя бы половинчатого, противоречивого движения, которые имелись 20-30 лет назад. В 50-е г. следствием неспособности решительно покончить со сталинизмом и следовательно идти по пути XX съезда явился половинчатый прогресс, через 2-3 десятилетия закончившийся застоем и предкризисной ситуацией. Теперь, если говорить о перспективе десятилетий, попытки обойтись без радикального обновления, без перехода от административно-авторитарной системы к хозрасчетному и демократическому, гуманному социализму…