Осью дискуссии стал вопрос о возможности построения (победы) социализма в СССР в условиях капиталистического окружения. Сталин отвечал на него утвердительно. Троцкий же – отрицательно. В сжатом виде точка зрения Троцкого в этом вопросе может быть представлена следующим образом. Социализм возможен лишь по достижении страной, где победила революция, высочайшего уровня развития производительных сил (при наличии гарантий от реставрации капиталистических отношений извне), и такой уровень в общих чертах уже известен – это тот самый рубеж, к которому подошли передовые капиталистические страны (ведь империализм, полагали большевики, - высшая и последняя стадия капитализма, канун социалистической революции!). Что же касается Советской России, то перед нею встанет задача как можно быстрее преодолеть разрыв, отделяющий ее от наиболее развитых государств. Без победы пролетариата в основных странах Европы, указывал Троцкий, прийти к социализму нельзя, ибо, во-первых, мировая буржуазия будет постоянно стремиться к свержению Советской власти вооруженным путем, а во-вторых, мировое хозяйство «в последней инстанции… контролирует каждую из своих частей, даже если эта часть стоит под пролетарской диктатурой и строит социалистическое хозяйство». Сказанное, разумеется, не означает, что Троцкий отвергал необходимость социалистического строительства в Советском Союзе.
Концепция Троцкого не могла быть поддержана партийно-правительственной бюрократией, которая абстрактным интересам мировой революции предпочитала реальное укрепление своего господствующего положения в самое ближайшее время. Такую перспективу ей давала сталинская теория замкнутого экономического и политического развития, реализуя которую можно было, по словам Троцкого, «заранее назвать социализмом все, что будет происходить внутри Союза, независимо от того, что будет происходить за его пределами».
Совершенно правильно поставив вопрос о теснейшей взаимосвязи экономических процессов в СССР с развитием мирового рынка, Троцкий вместе с тем допускал в своем анализе ошибку, считая, что современная ему капиталистическая система находится в состоянии прогрессирующего распада, который в ближайшие годы приведет к социалистическим революциям по крайней мере в крупнейших странах Европы.
Но выступления Троцкого лишь озлобляли функционеров, не брезговавших никакими средствами, с тем чтобы его изолировать и окончательно дискредитировать. Они не останавливались и перед организацией заведомых провокаций. Одной из наиболее крупных таких провокаций и, как явствует из архивных документов, заранее спланированной и подготовленной, явилось инспирирование сталинскими сторонниками серии уличных столкновений с членами оппозиции во время праздничной демонстрации, посвященной 10-летней годовщине Октябрьской революции.
Вся вина за события 7 ноября 1927 г. была возложена на вождей оппозиции. Вскоре после этих событий Троцкий и Зиновьев были исключены из рядов ВКП(б). В январе 1928 г. Троцкого отправили в ссылку в Алма-Ату. Но и после этого он продолжал борьбу против системы бюрократической диктатуры.
Новый раскол в Политбюро и ЦК начался в октябре 1925 года, когда Зиновьев, Каменев, Сокольников и Крупская представили в ЦК документ, отражающий серьезные противоречия во взглядах формирующейся новой оппозиции (в дальнейшем этот документ именовался «Платформой 4-х»).
«Платформа» критиковала стремление большинства ЦК затушевать классовую борьбу в деревне, обозначалась необходимость расширения внутрипартийной демократии, усиления коллегиальности в руководстве партией, о «национальной ограниченности» в постановке 14 конференцией вопроса о победе социализма в отдельной стране. Но, хотя все эти идеи приближались к взглядам Троцкого, находясь во власти прежних фракционных настроений, авторы «Платформы» одновременно протестовали против активизации идеолого-теоретической деятельности Троцкого и предлагали применить к нему самые жесткие меры партийных санкций, вплоть до исключения из партии.
Обострение разногласий между ЦК и «новой оппозицией» (как ее вскоре стали называть) выявилось на октябрьском 1925 г. пленуме ЦК, где впервые доклады Зиновьева и Каменева были не одобрены, а лишь приняты к сведению. К тому же, несмотря на запрещение пленумом дискуссии, за несколько недель до съезда началась острая полемика между Московской и Ленинградской партийными организациями. Тон этой полемике был задан из Москвы, где на партийных собраниях все чаще звучали обвинения в адрес Ленинградской (с Зиновьевым во главе) в «капитулянтстве» и «пораженчестве». Обвинения эти в печать, как правило, не проникали. Следствием стало то, что впервые партия узнала о существовании «пораженцев и ликвидаторов» только на съезде.
Сталин же в то время завершил формирование новой верхушки. Блок был направлен против Каменева и Зиновьева. Последние не нашли ничего лучше, чем…обвинить большинство ЦК (со Сталиным во главе) в том, что они якобы являются «полутроцкистами» и не только не ведут борьбу с Троцким, но даже смыкаются с ним! Очевидно, всерьез поверив в действенность этого приема, Зиновьев уже после январского пленума стал готовить Ленинградскую организацию к борьбе с этими «полутроцкистами».
Троцкий же, по-прежнему лишенный возможности личного контакта с лидерами обеих формирующихся фракций, отмечал в своих дневниках ненормальный характер предсъездовской дискуссии, обусловленной сложившимся аппаратным режимом в партии. Он различал две стороны в деятельности «ленинградской верхушки». С одной стороны, он считал справедливым недовольство этой, как отмечалось выше, чересчур крикливой, бюрократической и самодовольной верхушкой. С другой – за всей этой демагогией и приемами аппаратной борьбы верхов он разглядел извращенное выражение «политической тревоги наиболее передовой части пролетариата за судьбу нашего хозяйственного развития в целом и за диктатуру пролетариата» (Коммунистическая оппозиция в СССР, Т.1).
Между тем, аппаратная подготовка съезда продолжалась. Сталин, будучи уверенным, что ленинградская делегация окажется на съезде в полной изоляции, был весьма заинтересован в ее единодушном выступлении и столь же единодушной реакции большинства съезда на это выступление. Поэтому он и отверг предложение своих союзников послать на Ленинградскую партконференцию несколько членов ЦК, дабы сообщить ленинградцам точку зрения большинства ЦК.
Зиновьев же допустил очередной просчет, решив, что для победы на съезде будет достаточно «монолитного единства» делегации. Очевидно, он рассчитывал на репутацию Ленинградской организации, всегда считавшейся наиболее демократичной, пролетарской и наиболее подверженной мелкобуржуазным влияниям. Используя привычные аппаратные методы подготовки съезда, они оставили на этот счет некоторые компрометирующие документы, которые в столь же привычном аппаратом порядке дошли до Секретариата ЦК. В результате Молотов с торжеством зачитал на съезде в качестве доказательства антидемократизма ленинградских руководителей (не стоит и говорить о том, что при этом он умолчал о еще более грубых махинациях со стороны Секретариата в других организациях).
«Монолитность» и «однородность» ленинградской делегации столкнулась с той же «монолитностью» и «однородностью» всех остальных делегаций съезда. В искусстве аппаратной механики Зиновьеву и Каменеву было далеко до Сталина.
14 съезд ВКП(б) – события и их влияние на дальнейший ход истории
Атмосфера съезда была напряженной. Хрущев позже вспоминал, что «Сталин, Бухарин и Рыков выступали за линию ЦК. То есть за линию Сталина …так говорили – вот линия ЦК, а там линия оппозиции» (Вопросы истории. 1990 №2). Зиновьев говорил о причинах, «загнавших в оппозицию» ленинградцев. Каменев также говорил о том, что на октябрьском пленуме большинство ЦК запретило открыть предсъездовскую дискуссию и вынести разногласия на широкое обсуждение. По существу, после смерти Ленина, 14 съезд стал первым и последним, на котором обсуждались в дискуссионной форме принципиальные вопросы.
В начале работы съезда могло создаться впечатление, что спор между Зиновьевым и Бухариным касается лишь отдельных нюансов, но разногласия проявлялись все резче, и атмосфера накалялась. Один из акцептов внутрипартийных разногласий, наиболее резко проявивший себя во время дискуссии, касался трактовки НЭПа. Считая, что расширение НЭПа есть не что иное, как оживление капиталистических элементов, Каменев расценил «облегчение аренды земли» как «уступку кулаку». В противовес этому Молотов говорил о «бухаринской школе» как о продолжении «школы ленинской».
Тут следует заметить, что по прошествии всего лишь нескольких лет тот же Молотов вслед за развенчанием самого Бухарина обрушит на «бухарскую школу» обвинения в том, что она есть «агентура кулачества в партии» и уже в начале 30-х «бухаринцы» вслед за «троцкистами» пойдут в тюрьму и политизоляторы.
Помимо тезисов о трактовке НЭПа и социальной дифференциации деревни «новая оппозиция» поставила ряд вопросов, имевших несомненную важность для оценки перспектив социалистического строительства. В частности, Крупская критиковала Молотова и Бухарина за выдвинутое ими положение о том, что госаппарат сам по себе уже является широкой организацией рабочего класса. Зиновьев доказывал, сложившиеся на госпредприятиях условия (наемный труд, деление на управляющих и управляемых) нельзя назвать социалистическими.