Вместе с тем в гражданско-правовой политике Цезаря наличествует и другая, объективная сторона. С этой точки зрения мероприятия Цезаря, связанные с распространением гражданских прав вне Италии независимо от их насущно-злободневного характера и от воли их инициатора, имели большое принципиальное значение для укрепления римской державы и складывания ее новой административно-политической структуры. И хотя в провинциях еще сохраняется различие правового статуса колоний и муниципиев, тем не менее этим городам римского (или латинского) права все в большей степени становится свойственна одна общая черта, одна принципиально важная особенность. Они превращаются именно в провинциальные — в прямом и переносном значении этого слова — города, утрачивая с течением времени своеобразные признаки самостоятельных полисов. Все в большей и большей степени они превращаются лишь в membra imperil.
И наконец, вопрос о политике Цезаря по отношению к этой староримской «курульной» знати, т. е. об его «политике милосердия» (dementia). Обычно осуществление подобной политики связывают с тем, что Цезарь после окончания гражданской войны стремился привлечь «к сотрудничеству» наиболее видных представителей славных римских родов, демонстративно провозгласив отказ не только от проскрипций Суллы, но и от образа действий своих дяди и тестя, т. е. Мария и Цинны. С этим утверждением, видимо, можно согласиться, но справедливость требует отметить, что к «политике милосердия» Цезарь обращался и раньше. Нам уже приходилось говорить об этом применительно к итогам галльских войн.
Что касается гражданской войны, то примеры проявления милосердия, помилования врагов не только значительно учащаются, но и приобретают, так сказать, систематический характер. Строго говоря, именно с этого времени речь может идти уже о «политике милосердия», как таковой. В самом начале гражданской войны наиболее эффектным проявлением dementia et misericordia были действия Цезаря после взятия Корфиния, когда среди помилованных оказались такие его заклятые враги, как Домиций Агенобарб, Леытул Спинтер и др. Об этом тоже упоминалось, но сейчас хотелось бы подчеркнуть, что именно тогда Цезарь, пожалуй впервые, сам четко формулирует свою «политику милосердия».
Достаточно очевидно то парадоксальное положение, в котором Цезарь оказался, вернувшись в Рим с испанской войны. Его «политика милосердия» оказалась ошибочной, во всяком случае по отношению к сенатским кругам, к староримской курульной знати. Что касается новых фракций господствующего класса, т. е. руководящих кругов муниципиев, богатых отпущенников, посаженных на землю ветеранов, то хотя Цезарь и являлся в какой-то мере их «патроном», но в это время они только (и, в частности, благодаря Цезарю!) еще «набирали силу» и не могли служить достаточно прочной опорой, как, впрочем, и сам Цезарь не мог еще стать достаточно решительным и последовательным проводником их специфических интересов. Предпринятое пополнение сената было малоудовлетворительным паллиативом, если иметь в виду достаточно сложный вопрос о социальной опоре. Именно поэтому Цезарю приходилось лавировать между этими homines novi и представителями староримских родов, заигрывая с последними и всячески привлекая их к себе, в особенности после окончания гражданской войны. Неизменной основой экономического и политического веса этих «староримлян» продолжало оставаться крупное землевладение, наиболее основательно подорванное лишь после экспроприации, проведенных уже. в период второго триумвирата.
«Демократические» слои населения в силу ряда упоминавшихся причин не могли представлять для Цезаря в то время сколько-нибудь серьезной политической опоры. Более того, оппозиция режиму Цезаря, переросшая затем в заговор против него, в значительной мере питалась именно этими «демократическими» кругами.
И наконец, монархические «замашки» Цезаря оттолкнули от него не только бывших «республиканцев», которые одно время рассчитывали на возможность примирения и альянса, но даже явных приверженцев Цезаря. Таким образом и создалась та парадоксальная ситуация, при которой всесильный диктатор, достигший, казалось бы, вершины власти и почета, на самом деле очутился в состоянии политической изоляции, а возникший против него и успешно реализованный заговор был закономерным проявлением слабости установленного им режима.
Как ни странно, но в огромной литературе о Цезаре до сих пор недостаточно четко отмечалось то обстоятельство, что заговор, осуществленный в иды марта, был далеко не первым, и наши сведения о готовившихся против Цезаря заговорах восходят по крайней мере к 46 г. Так, в упоминавшейся уже речи Цицерона за Марцелла содержится ясное указание на то, что Цезарь обратился в сенат с «жалобой» на готовящееся против него покушение, причем намекал, что оно исходит от лиц, принадлежащих к его ближайшему окружению. Известно также, что в 45 г. один из видных офицеров Цезаря, Гай Требоний, замышлял покушение, рассчитывая убить Цезаря при его возвращении из Испании. Он даже пытался по этому поводу вступить в контакт с Марком Антонием, однако тот не пошел ему навстречу, но вместе с тем и не выдал его Цезарю. Примерно в это же время подобными мыслями начал тешить себя Цицерон, правда чаще всего в плане сравнительно безопасных острот в частных письмах к друзьям. Тем не менее эти его новые настроения стали довольно широко известны, и не случайно в сентябре 44 г. Марк Антоний причислял его к идейным вдохновителям убийства Цезаря, хотя заговорщики так и не решились доверить Цицерону свои замыслы.
Последний заговор на жизнь Цезаря сложился в самом начале 44 г. В него было вовлечено более 60 человек. Интересен состав заговорщиков: кроме главарей заговора М. Юния Брута, Г.. Кассия Лонгина и таких видных помпеянцев, как Кв. Лигарий, Гн. Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила (и еще нескольких менее заметных фигур), все остальные участники заговора были до недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря: Л. Туллий Кимвр, один из наиболее близких к диктатору людей, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 г. и его кандидат на консульство в 49 г., Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и претор 45 г., братья Публий и Гай Каска, причем первый из них был уже избран трибуном на 43 г. Еще более симптоматичным явлением следует считать вступление в число заговорщиков только что упоминавшегося Г. Требония и, наконец, Д. Юния Брута, весьма близкого к Цезарю именно в это время.
То, что его жизни угрожает опасность, Цезарь, видимо, знал или догадывался. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи, сказав, что он не желает жить в постоянном страхе, тем не менее, когда его предостерегали относительно Антония и Долабеллы, он отвечал, что не боится людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, однако ему внушают более серьезное опасение люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь явно намекал на Брута и Кассия.
Тем временем подготовка к новой, т. е. парфянской, войне шла полным ходом. Прежде всего предусматривалось упорядочение текущих дел на время похода. Видимо, в конце февраля состоялись комиции, на которых были избраны консулы на 43 и 42 гг.; что касается преторов и других должностных лиц, то они были определены лишь на текущий год. В основном закончились и чисто военные приготовления: в Иллирии, Ахайе и Македонии в общей сложности уже было сосредоточено 16 легионов пехоты и 10 тысяч всадников. Цезарь намечал свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию), а 15 марта предполагалось заседание сената, во время которого квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул 65 г.) должен был, основываясь на предсказании, найденном в сивиллиных книгах, относительно того, что парфян может победить лишь царь, провести в сенате решение о награждении Цезаря соответствующим титулом. Плутарх и Аппиан сообщают про несколько смягченный вариант этого проекта решения сената: титул царя присваивался Цезарю, так сказать, по отношению к провинциям и союзным государствам, по отношению же к Риму (и Италии) Цезарь оставался по-прежнему императором и диктатором.
Заседание сената 15 марта в помещении курии Помпея было избрано заговорщиками в качестве дня и места приведения их планов в исполнение, дабы не голосовать за проект Л. Котты. Убийство Цезаря и предшествующие ему чудесные предзнаменования весьма драматично описаны рядом древних авторов. Например, все они единодушно указывают на многочисленные явления и знаки, начиная от самых невинных, вроде вспышек света на небе, внезапного шума по ночам и вплоть до таких страшных признаков, как отсутствие сердца у жертвенного животного, или печально-трогательного рассказа о том, что накануне убийства в курию Помпея влетела птичка королек с лавровой веточкой в клюве; ее преследовала стая других птиц, которые ее здесь нагнали и растерзали.
Накануне рокового дня Цезарь обедал у Марка Эмилия Лепида, и, когда случайно речь зашла о том, какой род смерти самый лучший, Цезарь воскликнул: «Неожиданный!» Ночью, после того как он уже вернулся домой и заснул в своей спальне, внезапно растворились все двери и окна. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что его жена Кальпурния рыдает во сне: ей привиделось, что мужа закалывают в ее объятиях и он истекает кровью. С наступлением дня она стала просить Цезаря не выходить из дому и отменить заседание сената или по крайней мере посредством жертвоприношений выяснить, насколько благоприятна обстановка. Видимо, и сам Цезарь начал колебаться, ибо он никогда раньше не замечал у Кальпурнии склонности к суеверию и приметам.