Нерон. Жизнь и судьба (стр. 2 из 3)

Желая больше всего на свете выступить в Риме, Нерон учредил особые игры раз в пять лет, на которых актеры будут состязаться в пении, а жюри определит победителя. Нерон хотел быть соискателем наравне с другими актерами. Об этом неслыханном в римской истории факте Тацит повествует так:

«Еще до того как начались пятилетние состязания, сенат предотвратить всенародный позор, предложил Нерону награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, что избавило бы его от бесчестия, сопряженного с выступлением на театральных подмостках.

Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной славы по нелицеприятному приговору судей, сначала выступает перед публикой с декламацией стихов, затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал все свои дарования, он снова выходит на сцену, строго соблюдая все принятые у кифаредов правила: не присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем кроме одежды, в которую облачен, не допускать выделения изо рта и носа. В заключение, преклонив колено, он жестом руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, после чего, делая вид, что волнуется, застыл в ожидании решения судей.

Римская чернь, привыкшая реагировать на понравившиеся ей жесты актеров, разразилась ритмичными возгласами восторга и рукоплесканиями. Можно было подумать, что она была охвачена ликованием, впрочем, эти люди, равнодушные к общественному бесчестию, пожалуй, и в самом деле искренне ликовали.

Но людям, приехавшим из далеких городов Италии, которая все еще оставалась суровой и хранила древние нравы, людям, непривычным к царившей в Риме разнузданности, было трудно взирать спокойно на то, что творилось вокруг. Не справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши, их неумелые руки быстро уставали, они сбивали с ритма более ловких и опытных и часто на них обрушивали удары преторианцы, расставленные между рядами для того, чтобы не было ни одного мгновения заполненного нестройными криками или праздным молчанием.

Известно, что многие всадники, пробираясь через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, которым пришлось просидеть в театре весь день и ночь постигли губительные болезни.

Но еще опаснее было совсем не присутствовать на этом представлении, так как множество соглядатаев явно, а еще большое их число – тайно запоминали имена и лица входящих, их дружественное и недружественное настроение. По их донесениям мелкий люд немедленно осуждали на казни, а людей знатных впоследствии настигала затаенная на первых порах ненависть императора». (Тацит, Анн., XVI, 4–5)

Великий пожар в Риме

В 64 году на Рим обрушилось страшное бедствие: вспыхнул грандиозный пожар, который бушевал девять дней. Значительная часть города выгорела полностью.

Самое странное, что нашлись люди, которые мешали тушить пожар, а были и такие, которые, как пишет Тацит, «открыто кидали в еще нетронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, чтобы беспрепятственно грабить, либо в самом деле по чужой воле». (Тацит, Анн., XV, 38)

В народе поползли слухи, обвиняющие Нерона в поджоге Рима, якобы для того, чтобы на месте старого города построить новый и назвать его своим именем.

«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощренным казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называет христианами». (Тацит, Анн., XV, 44)

Нерон, который несся по жизни без руля и без ветрил, совсем не заботился об управлении государством. Он вел себя так, будто весь мир существует для его личного удовольствия. Жизнь его до краев была наполнена разгулом, развратом, расточительством и разнузданной жестокостью. Казалось, Нерон поставил перед собой цель полностью истощить великий Рим, который был колоссально богатым государством.

Дворец Нерона

«Денежные поборы опустошили Италию, разорили провинции, союзные народы и государства, именуемые свободными. Добыча была взята и с богов, ибо храмы в Риме были ограблены, и у них отобрали золото». (Тацит, Анн., XV, 45) Нерон однажды заявил: «Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось!» (Свет., Нер.,32)

«Более всего Нерон был расточителен в постройках. От Палатина до самого Эксквилина он выстроил дворец, назвав его сначала Проходным, а потом после пожара и восстановления – Золотым. Вестибюль в нем был такой высоты, что в нем стояла колоссальная статуя Нерона высотой в 120 футов (около 36 метров), площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был по милю, внутри был пруд подобный морю, окруженный строениями, подобными горам, а затем поля пестреющими пашнями, пастбищами, лесами, и виноградниками, и на них множество домашнего скота и диких зверей. В покоях же все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и перламутровыми раковинами, в обеденных залах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы. Главный зал был круглый и днем и ночью вращался вслед небосводу. В банях текли соленые и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь, наконец, он будет жить по-человечески». (Свет., Нер.,31) Таков дворец Нерона, сооруженный в центре Рима.

Повествуя об этом кошмарном времени, Тацит пишет: «Рабское долготерпение и потоки пролитой внутри страны крови угнетают душу и сковывают её скорбью». (Тацит, Анн., XVI, 16)

Восстание против Нерона и его смерть

Умопомрачительные безобразия Нерона в конце концов истощили терпение римлян, и в 68 году против него поднялось восстание.

«Начало этому положила Галлия во главе с Юлием Виндексом, который был пропретором этой провинции. Нерону уже давно было предсказано астрологами, что рано или поздно он будет низвергнут, тогда он и сказал свои известные слова: «Покормимся ремеслишком!» – чтобы этим оправдать свои занятия кифареда.

О галльском восстании он узнал в Неаполе в тот день, в который когда-то убил свою мать. Отнесся он к этому спокойно и беспечно: могло даже показаться, что он обрадовался случаю разграбить богатейшие провинции по праву войны. Он тут же отправился в гимнасий, с увлечением смотрел на состязания борцов, за обедом пришли новые донесения, но он остался холоден и лишь пригрозил, что худо придется мятежникам. И потом целых восемь дней он не рассылал ни приказов, ни писем, ни распоряжений, предав все дело забвению. Наконец, возмущенный все новыми оскорбительными эдиктами Виндекса, он отправил сенату послание, призывая отомстить за него и за отечество, но сам не явился, ссылаясь на болезнь горла. Больше всего он обиделся, что Виндекс обозвал его дрянным кифаредом и назвал его не Нероном, Агенобарбом (рыжебородым). Понуждаемый все новыми и новыми вестями, он наконец, в трепете пустился в Рим. Когда же он узнал, что и Гальба с Испанией отложился от него, он рухнул и в душевном изнеможении долго лежал как мертвый, не говоря ни слова, а когда опомнился, то, разорвав одежду, колотя себя по голове, громко воскликнул, что все уже кончено.

В самом начале восстания, говорят, Нерон лелеял замыслы самые чудовищные, но вполне отвечающие его нраву. Всех правителей провинции и военачальников он хотел убить как соучастников и единомышленников заговора, всех изгнанников и всех живших в Риме галлов перерезать, галльские провинции отдать на растерзание войскам, весь сенат извести ядом на пирах, столицу поджечь, а на улицы выпустить диких зверей, чтобы труднее было спастись. Отказавшись от этих замыслов – не столько от стыда, сколько из-за неуверенности в успехе – и убедившись, что война неизбежна, он сместил обоих консулов раньше срока и один занял их место, ссылаясь на пророчество, что Галлию может завоевать только консул.

Готовясь к походу, Нерон прежде всего позаботился собрать телеги для перевозки театральной утвари, а наложниц, сопровождающих его, остричь по-мужски и вооружить секирами и щитами, как амазонок. Потом он объявил воинский набор по городским трибам, но никто годный к службе, не явился. Тогда он потребовал от хозяев известное число рабов и отобрал из челяди каждого хозяина только самых лучших.

Между тем пришли вести, что взбунтовались и остальные войска. Нерон, узнав об этом во время пира, изорвал донесение, опрокинул стол, разбил об пол два любимых своих кубка и, взяв у Лукусты яд в золотом ларчике, отправился в Сервилиевы сады. Самых надежных вольноотпущенников он отправил в Остию готовить корабли, а сам стал упрашивать преторианских трибунов и центурионов сопровождать его в бегстве. Но те или уклонились, или прямо отказались.

Дальнейшие размышления отложил он на следующий день. Но среди ночи проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за друзьями, и ни от кого не получив ответа, сам пошел к их покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал, он вернулся в спальню – оттуда уже разбежались и слуги, унесся даже простыни, похитив и ларчик с ядом. Он бросился искать гладиатора Спикула или любого другого опытного убийцу, чтобы от руки его смерть принять,– но никого не нашел. «Неужели нет у меня ни друга, ни недруга?»– воскликнул он и выбежал прочь, словно желая выбросится в Тибр.