Вскоре забастовщики были у казарм Московского полка, широким прямоугольником из десятков зданий раскинувшихся между Сампсониевским проспектом, Литовской улицей и Лесным проспектом. Восставшие взломали ворота, и все находившиеся в казармах солдаты-московцы с оружием в руках присоединились к ним. Дальше демонстранты двинулись по проспекту, но у казарм 1-го Самокатного батальона наткнулись на вооруженный отпор. Оставив наблюдателей, толпа отхлынула и повернула на Гренадерский мост через большую Неву. Сразу же за мостом находились казармы Гренадерского полка. Солдаты-гренадеры с восторгом присоединились к восставшим. Теперь революционные силы неудержимо растеклись по Петроградской стороне. В их составе были солдаты шести воинских частей, перешедших на сторону народа, а также много рабочих заводов 1-го Выборгского участка, к которым примкнули теперь и десятки тысяч рабочих Петроградского района. Постепенно они вышли к Каменноостровскому проспекту и по нему двинулись к Троицкому мосту. Там они во второй половине дня смяли заставу у моста и открыли движение в центральную часть города и по Троицкому мосту. Лишь Петропавловская крепость безмолвно стояла с закрытыми воротами. Солдаты крепостного гарнизона пока отказывались вступать в контакты с восставшими.
Другой поток солдат и рабочих двинулся к тюрьме “Кресты”. Вскоре около 20 тысяч рабочих и солдат расположились вдоль красного кирпичного забора тюрьмы. Основные силы, естественно, были у ворот. Стража отказывалась открыть ворота тюрьмы, где в это время находилось 2400 человек. Солдаты настойчиво барабанили в ворота. Оттуда послышались выстрелы. Это взвинтило настроение толпы. Слегка отступив, солдаты стали стрелять по воротам из винтовок, стремясь попасть в замки и сбить их. Послышались вопли и стоны раненых. Ворота медленно открылись, и людской поток устремился вперед. Восставшие заполнили тюремные дворы и заставляли надзирателей открывать двери корпусов и камер. Через несколько минут все две тысячи с лишним заключенных оказались на свободе. Послышались крики “ура!”. Солдаты обнимали и целовали всех без разбора. Но если уголовники старались поскорее улизнуть, то освобожденные политические заключенные тут же устроили митинг.
Но получилось так, что инициативу в этом митинге захватили меньшевики-оборонцы, члены Рабочей группы при ЦВПК, арестованные еще в конце января 1917 года. И раньше они плелись в хвосте либеральной буржуазии. Да и теперь, не поняв перемен, которые произошли, стали агитировать за поддержку Государственной думы. Кузьма Гвоздев, посаженный в “кресты” только 26 февраля, обращался к народу, собравшемуся у тюрьмы:
– Товарищи! Большое русское спасибо вам, воины, защитники нашего отечества, за то, что вы освободили нас. Спасибо и вам, дорогие мои братцы рабочие, что вы не оставили нас, своих братьев, гнить в царской тюрьме. То, что вы делаете, будет способствовать возрождению нашей родины, которая напрягает все силы в борьбе со страшным врагом, германским хищником, германским милитаризмом! Но берегитесь остаться одинокими, остаться изолированными. В этой борьбе у нас есть добрый союзник, который представляет хоть и цензовую общественность, но вместе с нами борется против отжившего режима Николая Кровавого. Этот союзник, товарищи, Государственная дума! Только что мне сказали, что царские опричники распустили Государственную думу с сегодняшнего дня. Даже в ней правительство видит своего врага. В этом учреждении, где заседают представители всех слоев и классов земли русской. Я призываю вас, дорогие товарищи, проявить солидарность с Государственной думой перед лицом защитников царского строя. Давайте все вместе пойдем прямо сейчас к Таврическому дворцу. Давайте дружно скажем вместе все: будьте с нами, народные избранники! Мы за вас, будьте и вы за нас. Все вместе добьемся победы. В единении сила!
Солдатам понравился и сам Гвоздев, и его призыв. Хотя в толпе слышались протестующие возгласы большевиков, общее настроение митинга, на котором преобладали солдаты, повернулось в сторону поддержки предложения лидеров Рабочей группы при ЦВПК. Ведомые К. А. Гвоздевым и Б. О. Богдановым, а также другими меньшевиками, членами Рабочей группы при ЦВПК, солдаты повернули от “Крестов” к Литейному мосту обратно. За ними, увлеченные общим потоком, потянулись и другие участники этого митинга, в том числе рабочие. Вскоре двадцатитысячная толпа вытянулась по всей Арсенальной набережной, затем перешла Александровский мост и завернула на Шпалерную, направляясь к Таврическому дворцу. Они шли, занимая всю ширину улицы, в восторженном и радостном настроении. Полиции уже не было видно. Весь Литейный проспект был запружен народом. Десятки тысяч людей, как завороженные, смотрели на пылающий окружной суд. Здание теперь горело на все свои три этажа. Огромный столб черного дыма подымался к небу. Хлопья сажи и сгоревшей бумаги плавали в нагретом воздухе. Снег на тротуарах около здания стаял, и грязная вода стекала на проезжую часть. С треском обрушивались сгоревшие балки перекрытий, снопы искр вылетали из оконных проемов.
Солдаты радостно хохотали, глядя на пожар, в свою очередь, тысячи людей из толпы, стоявшей близ окружного суда, увидев процессию с меньшевиками-оборонцами во главе, присоединялись к ней. Реяли над толпой красные флаги, слышались революционные песни. Оборонцам казалось, что с запозданием на две недели исполнился их замысел привести к Государственной думе шествие рабочих для демонстрации солидарности с буржуазными либералами из Государственной думы. А тут еще и солдаты! Те были очень довольны. Теперь у них будет влиятельный защитник. Оказывается, они Думу защищали, с ней были солидарны. Поэтому военное начальство их тронуть не посмеет и никакого наказания за “бунт” не будет.
После 10 часов утра собрались руководители фракций, члены совета старейшин Думы, рядовые депутаты. Все они были встревожены слухами с улицы, сбиты с толку, терялись в догадках. Лишь немногие, например, Львов, видели что-то собственными глазами. Милюков, скажем, буквально проспал начало событий, хотя жил прямо рядом с казармами Волынского полка. О том, что полк “взбунтовался”, лидер Прогрессивного блока узнал от дворника, который счел своим долгом сообщить ему столь важную новость и разбудил. Подойдя к окну, Милюков увидел открытые ворота казарм, около них солдат без папах, в расстегнутых шинелях, приветствующую их небольшую толпу. Значительная часть солдат уже давно покинула казармы и находилась на Литейном проспекте. Милюков быстро оделся и в сопровождении жены пошел в Таврический дворец. Парадная улица, по которой три часа назад прошли восставшие волынцы, теперь была пуста, но со стороны Литейного доносились отдельные выстрелы. Малолюдно было и на Кирочной, и на Таврической. По пути Милюков все время мучился сомнениями: что происходит? Чьих рук это дело? Все казалось ему странным и нереальным. То ли это германские агенты мутят воду? Но неужели они добрались и до петроградского гарнизона? Это было бы ужасно! То ли это агенты охранки? И все это затея Протопопова, чтобы уничтожить Прогрессивный блок и его, Милюкова, в первую очередь? Он бы еще понял, если бы это исходило от гучковского кружка, который планировал свой военный переворот. Но нет, даже вчера ничего не было слышно о гучковской авантюре. Или все это произошло стихийно? Во всяком случае, не надо торопиться, необходимо выждать, пока ситуация не прояснится.
С Петроградской стороны, с Большой Дворянской шли в Думу Шульгин и Шингарев. Они предъявили свои билеты командиру воинской заставы на Троицком мосту, и он беспрепятственно пропустил их. Они уже знали, что вчера подписан указ о перерыве в работе законодательных учреждений. – Знаете что, Василий Витальевич, – говорил Шингарев, – я ведь до сегодняшнего утра, до последней, можно сказать, минуты надеялся. Ну, вдруг просветит господь бог. Ну, вдруг уступят, поймут. Так нет! Не осенило. Распустили Думу. А ведь смотрите, это же был последний момент, последний срок. Согласие с Думой, какая она ни на есть – это ведь была последняя возможность избежать революции.
Собравшиеся члены Думы обменивались тревожными новостями: знали уже, что на Выборгской стороне восставшими рабочими. Занят вокзал, что там идут какие-то “выборы”, что “взбунтовались” четыре полка, что ловят и убивают полицейских, начались пожары. Еще до 11 часов состоялось заседание бюро Прогрессивного блока, но ввиду разногласий никаких решений не было принято. Тогда Родзянко созвал совет старейшин. На нем также проявились острые разногласия. Масонское ядро – Некрасов, Ефремов, Чхеидзе, Керенский – предлагало, чтобы Дума не подчинилась царскому указу о перерыве в ее работе до апреля, а официально продолжала бы свою сессию. Но для большинства представителей фракций и для самого Родзянко такое предложение было неприемлемо и невыполнимо. В результате было принято компромиссное решение, по которому совет старейшин предлагал Государственной думе не расходиться, а всем депутатам оставаться на своих местах. Основным лозунгом момента, говорилось далее, “является упразднение старой власти и замена ее новой”. В осуществлении этой задачи Государственная дума должна была принять живейшее участие. Но “для этого, прежде всего, необходимы порядок и спокойствие”. Таким образом, даже здесь Дума протягивала руку старой власти и обещала восстановить спокойствие и порядок. Резолюция, принятая советом старейшин, могла иметь силу лишь после ее официального одобрения членами Думы на своем официальном заседании.