В дальнейшем, привыкнувшее к налоговому прессу крестьянство повернуло фронт против сеньоров, давно утративших роль защитников общины и не имеющих с его точки зрения права на оброк. В связи с этим селяне требовали пересмотра вековых традиций сеньориальных отношений. Их конструктивным, преобразовательным целям соответствовали формы и методы борьбы. Место вооруженных бунтов заняли рутинные судебные процессы, посредством которых крестьяне мирно и политично добивались перемен. Эти процедуры исключали использование карнавальной культуры: происходила дефольклоризация политики.
Изменившуюся ориентацию крестьянских чаяний фиксировали наказы. Если в 1614 г. жалобы на сеньоров были сравнительно редки, то в 1789 г. протест против сеньориальных прав содержали 82% приходских наказов. Другими стали антифискальные требования деревенских обитателей, прежде возмущавшихся только несправедливым распространением льгот на те или иные категории разночинцев, но мирившихся с налоговым иммунитетом привилегированных сословий. Теперь они настаивали на полном равенстве в этой сфере, покушаясь на сами основы сословно-сеньориальных порядков. Налицо рост самосознания крестьянских масс, что и подчеркивает Шартье.
Такая интерпретация открывает путь к необходимой переоценке роли крестьянства в исторической науке. В зарубежной историографии, в том числе, в исследованиях по Французской революции, крестьянское движение часто характеризовалось как нечто ретроградное, активно препятствовавшее новшествам. Советская историческая литература, следуя за классиками марксизма, изображала селян забитыми, лишенными собственной идеологии10, и поэтому нуждавшимися в руководстве - сначала буржуазии, потом пролетариата.
Помимо указанных глубинных истоков революции, автор обращается и к другим ее предпосылкам. Отталкиваясь от соображений крупного британского ученого Л. Стоуна, об условиях, сделавших возможной Английскую революцию, он сравнивает ситуацию с положением в предреволюционной Франции и находит, что приведенные там факторы, пусть и с серьезными коррективами, приложимы и к этой стране. Речь идет о пяти интеллектуально-культурных тенденциях, благоприятствовавших возникновению революции: оппозиционном официальной церкви религиозном порыве, апелляции к обычному праву против существовавшего режима, противостоянии Страны и Двора, росте скептицизма в отношении авторитетов, невостребованности, а потому недовольстве молодых людей, занятых умственным трудом.
Касаясь первого момента, Шартье фиксирует различия. Английская революция происходила на религиозной почве и роль пуританства в ней была ведущей, во Франции же янсенизм явился куда менее влиятельным течением. Но принципиально важно, что он отвергал основы традиционного общества: господство папы и католических иерархов в церкви и абсолютизм в светской сфере. После опубликования в 1713 г. антиянсенистской папской буллы в связи с этим движением в стране развернулась острая борьба. Воздействовав на довольно широкие слои населения, янсенизм с религиозных позиций приучил многих к сопротивлению властям и тем самым внес лепту в формирование революционных настроений.
Несомненно, что Французской революции, как и Английской, способствовали широкое обращение к праву и правовой критике старой государственно-политической системы. Непосредственно автор ведет речь о том, что связано с выборами в Генеральные штаты в 1789 году. Убедительно, с помощью цифр, он доказывает, что юристы прочно держали всю процедуру в своих руках: руководили избирательными собраниями, составляли и редактировали наказы. Сама структура этих документов, их разделение на пункты и нумерация говорят о воздействии традиционной правовой культуры. О том же свидетельствуют и язык наказов, и понятийный их аппарат. Обычная юридическая лексика преобладала здесь над формулами из словаря философов. В посвященном этому параграфе, как и во всей работе Шартье, проходит, хотя и не всегда явно, мысль, что успехи Просвещения и "философических книг" вторичны по отношению к разнообразным и более ранним формам оспаривания и вызваны ими. Но ученый далек от крайностей, от пренебрежения просветительской идеологией. Он специально оговаривает, что защита свободы личности основывалась не только на старой юридической традиции, но и на новой философии прав человека.
Два других тезиса Стоуна - о недоверии к авторитетам и о несовместимости представлений и идеалов Страны с позицией Двора, примененные для объяснения французской истории XVIII в., не вызывают сомнений. Будучи иначе сформулированными, они находили отражение в традиционной историографии. У самого Шартье соображения о непопулярности придворных кругов тесно увязаны с размышлениями о десакрализации королевской власти. Но правомерно замечая, что развенчание двора и развитие скептицизма в умонастроениях начались до подъема Просвещения и широкого распространения "философических книг", автор недооценивает роли последних в ускорении и радикализации указанных процессов.
Наиболее оригинальным и вместе с тем точным наблюдением Стоуна, разделяемым Шартье, является констатация переизбытка и невостребованности интеллектуалов и возникшее у них на этой почве острое недовольство властью. Установлена перенасыщенность общества такими группами гуманитариев, как юристы и литераторы. Число новоявленных бакалавров права достигло в предреволюционное десятилетие рекордной отметки 1200 человек в год. Сословие росло и молодело, а количество вакансий оставалось прежним. Ожидания многих оказались обманутыми, а пути профессиональной карьеры блокированными. Показательно, что в Тулузе - городе юристов и чиновных в 1760-1790-х годах из 300 членов адвокатской коллегии 160 не имели практики, а из 215 адвокатов местного парламента 173 никогда не выступали в суде (с. 204-205). Так обстояло дело и в других регионах Франции. Результат - фрустрация среди молодых юристов и их решительное выступление на стороне "партии" патриотов в канун революции.
Еще больше разочарований выпало на долю литераторов. Завороженные успехами предыдущего поколения писателей, они рассчитывали на почести и славу, королевские вознаграждения или синекуры в государственных учреждениях. Но все "хлебные места" оказались занятыми предшественниками, им же достались прозябание в безвестности и литературная поденщина. В своих бедах литературная молодежь винила власть - короля, его окружение, министров. Отсюда - ненависть к существовавшей социально-политической системе, желание немедленного ее крушения, проявившиеся в необычайно резких разоблачительных памфлетах.
В заключении и послесловии Шартье возвращается к фундаментальному вопросу о связях Просвещения с Революцией и их роли. Ясно формулируя концепцию, проведенную в книге, и поддерживая мнение выдающегося историка культуры А. Дюпрона, автор вписывает оба феномена в более широкий и длительный процесс. Речь идет о процессе становления нового мира, отличного от прежнего с его традиционным религиозным послушанием и верой в божественное происхождение королевской власти. В этой перспективе Просвещение и Революция находились на одной магистральной линии развития: питались схожими надеждами, добивались одинаковой цели (с. 213).
В общем такое видение не вызывает возражений. Но, на наш взгляд, ход событий не выглядел столь плавным и эволюционным. Ослабление религиозности, "потускневший" образ монарха, политизация народного сознания способствовали качественному скачку середины XVIII в., подъему движения на новый более высокий уровень, что и отразилось в формировании общественного мнения, достижениях философской мысли, широком распространении и резкости обличительной литературы. Результатом же воздействия этих факторов стал дальнейший рост критических настроений и возникновение обстановки, делавшей революцию возможной.
Труд Шартье - интереснейший синтез, глубокое осмысление накопленного наукой о состоянии и развитии идеологии, культуры, умонастроений в XVII-XVIII веках. Он особенно значим для отечественной историографии, до сих пор почти не касавшейся проблематики религии, менталитета и политической культуры французов той эпохи.
Список литературы
1. См.: VOVELLE M. Les aventures de la raison. P. 1989, p. 92; De BAECQUE A. L'histoire de la Révolution française dans son moment herméneutique. - Recherches sur la Révolution. Un bilan des travaux scientifiques du Bicentenaire. P. 1991, p. 30; BORDES Ph. Au musée de la Révolution française a Vizille.-Annales historiques de la Révolution française (AHRF), 1992, № 289, c. 303.
2. CHARTER R. Les origines culturelles de la Révolution fran9aise. P. 1990; ШАРТЬЕ R Культурные истоки Французской революции. М. 2001 (далее сноски на эту книгу в тексте).
3. MORNET D. Les origines intellectuelles de la Révolution française: 1715-1789. P. 1933.
4. Об этом см., например: ДАРНТОН Р. Высокое Просвещение и литературные низы в предреволюционной Франции. - Новое литературное обозрение, 1990, № 37.
5. GERARD A. Pourquoi la Vendée? P. 1990, p. 198-199,205-206.
6. CHASSAGNE S. Angers. - L'Église de la France et la Révolution: Histoire regionale: L'Quest. T. 1. P. 1983, p. 74.
7. VOVELLE M. Religion et Révolution: La dechristianisation de 1"an II. P. 1976.
8. CHOLVY G. Рец. на книгу: VOVELLE M. Religion et révolution: La dechristianisation de 1"an II. - AHRF, 1978, № 233.
9. GOUJARD Ph. Sur la Dechristianisation daus l"Quest: La leçon des adresses á la Convention nationale - AHRF, 1978, №233.
10. Об этом см.: ГУТНОВА Е.В. Пережитое. М. 2001, с. 309.