Причиной такого пристального внимания русской цензуры к трудам учёного было то обстоятельство, что работая в европейских архивах, историк часто находил и использовал вовсе неизвестные или неудобные сведения о жизни царского двора, закулисных перипетиях дипломатической и политической истории Европы и действиях тех или иных русских политических и общественных деятелей, их личной жизни, которые к тому времени в России были ещё государственной тайной. Не случайно поэтому, русская историография отмечала «прекрасное знание историком русских реалий описываемого им времени, живость изложения и доскональное знание документов, которые он использовал в своей работе, тем не менее в целом находила его трактовки русской истории слишком субъективными и тенденциозными» 13.
Особому неприятию подвергались те части трудов Валишевского, которые были посвящены личной и интимной жизни русских монархов. Как писал тот же П.Н.Полевой в этой связи, «все подобные закулисные подробности жизни великих людей всегда и везде отзываются сплетней и вымыслом и почти не допускают возможности критического расследования; и лишь очень немногие из них прибавляют что-нибудь верное к правдивой характеристике того или другого исторического деятеля эпохи и обрисовывают нам животную сторону его натуры...» 14
Возможно, в изложенной выше критике Валишевского и есть доля истины. Но с сегодняшней точки зрения нельзя не признать, что бытовая история жизни русских монархов и их дворов не менее интересна и важна для понимания своей эпохи, чем их государственная деятельность. И в условиях плотной завесы тайны, окружавшей эти темы в конце XIX — начале ХХ века, Казимир Валишевский оказался одним из первых, кто решился нарушить запреты и рассказать об этом, опираясь на исторические документы. Возможно, что в этом смысле ему помогало польское происхождение и то, что он постоянно жил во Франции, ибо ни один из русских историков того времени не мог и помыслить, чтобы свободно обсуждать крамольные сюжеты на страницах своих трудов.
Не в последнюю очередь из-за этого серьёзная историческая критика вполне осознанно бойкотировала работы историка. Как отмечал постоянный автор библиографических обзоров книжных новинок, публиковавшихся в журнале «Исторический Вестник», «наши цеховые ученые и строго научные критики желают объяснить несомненный успех Валишевского только тем, что он берет историю с ее внешней стороны, всегда более любопытной, чем история глубоких народных пластов… Но во-первых, г.Валишевский живет в Париже и пишет по-французски и работает на всемирный рынок, для читателя-неспециалиста, которого едва ли можно заинтересовать хотя и научной, но тяжеловесной историей нашей страны. Во вторых, г-н Валишевский вовсе не брался и не обязан делать того, что должны были делать наши ученые, из которых ни один не удосужился написать более или менее подробный и популярный очерк правления хотя бы Елизаветы Петровны, предпочитая, чтобы эту работу худо ли, хорошо ли сделал тот же Валишевский» 15.
К сказанному добавим, что нежелание русской критики воспринимать работы Валишевского сочеталось с невозможностью профессиональной критики. Учёный действительно много работал в архивах разных стран и действительно находил и публиковал много неизвестных документов, в том числе и по истории России. Однако, находя эти документы, историк зачастую оставался единственным видевшим их человеком.
Как известно, ещё с начала 60-х гг. XIX века русское Министерство Народного Просвещения заменяло заграничные стажировки русских магистрантов, готовящих себя к профессорской кафедре по русской истории на командировки внутри Империи, а за границу посылало лишь узких специалистов по различным отделам западноевропейской истории, филологии и права. Это в конце концов привело к тому парадоксальному результату, что отечественные историки не знали о документах по русской истории, находившихся в архивах и библиотеках западноевропейских государств и более того, в ряде случаев курсы по истории России в западноевропейских университетах приходилось читать не специалистам по истории России, а историкам-всеобщникам, по тем или иным причинам оказавшимся вдали от Родины. Таким образом, у Валишевского в России были критики, но не было серьёзных оппонентов, которые могли бы со знанием дела судить о составе используемых его трудах документов, их исторической ценности для русской истории, мере их тенденциозности и пр. Русской исторической критике ничего не оставалось, как ругать польского историка за тенденциозность, но при этом принимать на веру достоверность его архивных разысканий.
А то, что интерес к личной жизни монархов был традиционно велик, и книги Валишевского имели в России своих читателей, говорит такой факт. Тот же рецензент из «Исторического Вестника» сообщает: «Не успело книгоиздательство Суворина выпустить из типографии очередную книгу Валишевского, как на нее набросились пираты книжного рынка и, надергав из нее отдельные главы наиболее пикантного содержания, выпустили под тем же заглавием свои "издания", назначив, конечно, пониженную цену. Эта страничка из истории нашего книгоиздательства лучше всего показывает, что сочинения Валишевского пользуются большим спросом» 16.
Популярность Валишевского определялась не только научными, но и литературными особенностями его работ. Традиция французской историографии, к которой, по собственному мнению, он принадлежал, требовала соответствия определённым литературным формам. Не случайно, многие рецензенты трудов прямо отмечали, что «...ценность его книг измеряется не в последнюю очередь ее большими литературными достоинствами, которыми, увы, не блистают русские исторические труды… Автор обладает умением не только прекрасно пользоваться своим громадным материалом, чрезвычайно ловко его сопоставляя и располагая… он сверх того, обладает завидным талантом изложения, полного красок и блеска, сжатого, и вместе с тем, образного...» 17 Эти качества работ польского историка даже ввели в заблуждение известного отечественного публициста и критика А.Н.Пыпина, назвавшего Валишевского в одной из своих статей «польским писателем, хорошо знакомым с русской исторической литературой» 18. У нас есть все основания полагать, что именно он первый назвал учёного писателем, а его труды — романами.
Есть и другое обстоятельство, позволявшее некоторым оппонентам считать работы Валишевского своего рода исторической литературой. По словам И.И. Щукина, одним из существенных черт творчества учёного было представление об истории в большей степени как об искусстве, чем о науке. Заметно, что «...не столько пристальным изучением, сколько непосредственным проникновением достигается историческая истина. Полагая, таким образом, критерий исторической достоверности в личных свойствах исследователя, наш автор совершенно последовательно отличается крайним философским субъективизмом: объективный анализ, так называемая внутренняя критика является его самым слабым пунктом... "Непосредственное проникновение", субъективизм слишком легко могут стать произволом и так как субъективно настроенный историк остается человеком своего ближайшего круга, племени, общества, партии, то здесь и является опасность той исключительности, которой именно должен остерегаться историк» 19.
К этим совершенно справедливым замечаниям, мы хотели бы добавить ещё одно. Дело в том, что не один К.Ф.Валишевский страдал болезнью субъективизма в историческом творчестве. Субъективный метод исторического познания в конце XIX — начале ХХ вв. был одним из модных и быстро развивающихся направлений европейской науки. В терминологии отечественной историографии, распространение подобных идей свидетельствовало о «кризисе» буржуазной исторической науки 20. Кризис заключался в отходе от представления об истории, как об объективной и познаваемой реальности, которая развивается по определённым познаваемым законам, в сторону непознаваемой и необъяснимой истории-искусства. Такую историю нельзя понять и познать методами объективного научного анализа, но можно почувствовать и воспринять через ощущения, которые нам даёт знакомство с историческими памятниками и источниками.
Не избежала влияния этих идей и русская историография. Естественно, что первыми её воздействие испытали историки-всеобщники, более тесно связанные с развитием западноевропейской научной мысли 21. Русская же историография почти не была подвержена этим влияниям. И труды К.Ф. Валишевского интересны историографу именно тем, что дают наглядный пример применения субъективного метода применительно к русской истории.
Интересна и ещё одна черта исторических работ К.Ф.Валишевского. Все они по жанру относятся к категории "исторических портретов" наиболее значительных из русских монархов. К концу XIX — началу ХХ веков этот жанр исторической литературы в России был представлен достаточно широко. Можно вспомнить плодотворно работавших на этом поприще русских историков В.А.Бильбасова, А.Г.Брикнера, Н.К.Шильдера и др. Однако, труды Валишевского представляют собой не просто историю царствований, а, скорее, опыт объяснения личной и политической психологии исторических деятелей, ставших героями повествования. Факты, которые содержатся в трудах Валишевского, в общем, были достаточно широко известны. Автор же концентрировал своё внимание на тех из них, где сказывалось личное участие его царственных героев в делах государственных или личных и через это раскрывал их воздействие на русскую историю, на окружающую жизнь. И в этом смысле его работы были, конечно же, не романами и не собранием исторических анекдотов, но попыткой подойти к русской истории с позиции исторической психологии ѕ дисциплины, которая получила право на своё легальное существование в отечественной историографии лишь в 60-е годы ХХ века.