«Слава» во всех этих примерах не только рассматривается вполне положительно и даже уважительно, но даже понимается как некая ценность, которая существует в памяти поколений вплоть до «последнего века». Воин может внести свой вклад в общую «копилку» подвигов, совершённых поколениями героев, проявив «мужество». Для русского князя вполне естественным является поревновать славе предков, которая уже существует во времени, передаётся из века в век, и оставить по себе свою «славу». Индивидуальная слава героя соотносится с общей «внеположенной» славой.
Такое представление о «славе» князя или воина — не только как известности, распространяющейся по земле, по «всем странам дальним», но и как «славы предков», существующей как некая «вневременная», вечная ценность, которая служит идеалом и образцом для новых поколений, — уже было замечено в нашей историографии и раскрыто, исходя из кратких, но ёмких, выражений «Слова о полку Игореве». Д.С.Лихачёв указал на то, что развёртывание времени в Древней Руси не соответствовало современному и было как бы обратным: прошедшее время было «передним», а будущее и настоящее (которые фактически не различались) — «задним». В связи с этим он обращал внимание на то, что «предняя слава» в словах Игоря и Всеволода обозначает именно эту славу предков, славу прошлого, а «задняя» слава относится к задуманному братьями походу. Такое же «разделение славы» — на добытую предшественниками, связанную с прошлым, и на ту, которую ещё надо добыть в настоящем — Д.С.Лихачёв усматривал в выражении «Слова» «свивая славы оба полы сего времени»144 .
Развивая соображения Д.С.Лихачёва, Ю.М.Лотман в более поздней статье, в которой он уже обходит молчанием свои построения о «славе» сюзеренов и «чести» вассалов, утверждал, что в «Слове» отразилась такая особенность мифологического (средневекового) сознания, как обращённость к началу, к прообразу, архетипу и осмысление всего происходящего как обновления этого изначального архетипа. «Лежащие в основе миропорядка "первые" события не переходят в призрачное бытие воспоминаний — они существуют в своей реальности вечно. Каждое новое событие такого рода не есть нечто отдельное от "первого" его прообраза — оно лишь представляет собой обновление и рост этого вечного "столбового" события». «Слово о полку Игореве» тоже, по мнению Ю.М.Лотмана, повёрнуто к истокам и поход Игоря трактуется тоже как обновление того, что было ещё заложено и совершено «дедами». В частности, слава в песне «мыслится как нечто предсуществующее со времён дедов-зачинателей (слава всегда "дедняя"). Её можно заставить потускнеть, если не подновлять новыми героическими делами, но тем не менее она не исчезнет, продолжая бытие в некотором вневременном мире». Тогда, когда в «Слове» говорится: «выскочисте изъ д‡днеи сла⇻145 , — имеется ввиду недостойное обращение со славой; тогда же, когда используется выражение «звонячи въ прад‡днюю славу»146 — это достойное обновление «передней» славы147 .
Свидетельства Галицко-Волынской летописи, приведённые выше, кажется, подтверждают выводы Д.С.Лихачёва и Ю.М.Лотмана о существовании в сознании древнерусского человека представления о славе предков как о некоей идеальной ценности, на которую нужно ориентироваться. Представление это имело ввиду именно военные деяния и прежде всего князей, хотя славу «последним веком» мог в принципе оставить по себе и любой воин (и даже не знатного происхождения — хотя это и было исключением, которое вызвало специальное замечания летописца). В «Слове о полку Игореве» слава также, как правило, относится к князьям, хотя есть исключения: в «прадедню славу» звонят «ковуи», а последняя фраза провозглашает «княземъ слава а дружи퇻148 (попытки — например, Р.О.Якобсона и вслед за ним Ю.М.Лотмана — как-то переиначить это выражение не убедительны; союз «а», как доказано, имел в древнерусском языке соединительное значение149 ). То, что военная слава могла относиться и к дружине, и даже к отдельным её представителям, доказывают подобранные нами примеры из летописи (не говоря уже о таких переводных памятниках, как «Девгениево деяние» и «История Иудейской войны»). Не может быть никаких сомнений и в том, что представителей знати могли вообще назвать «славными», — достаточно вспомнить описание «славы» Варлаама, боярского сына, в «Житии Феодосия».
Можно только согласится с общепринятым мнением, что понятие «славы» занимает в «Слове о полку Игореве» особое, выдающееся место. Нам бы только хотелось подчеркнуть, что при определённом своеобразии понимание славы в «Слове» не было каким-то уникальным в древнерусской литературе.
Своеобразие заключается прежде всего в исключительно земном, светском понимании славы автором «Слова» и в том, что в его изложении она приобретает характер некоей особой, внеположенной ценности, существующей самостоятельно во времени и в пространстве. Она может звенеть в городах и рокотать в разные времена, её могут петь разные народы150 . К ней как к заветной цели стремятся князья, пытаются её «претрепать» или «расшибить» или даже «похитить» и «поделить»151 . Но она ни в коем случае не является только результатом и последствием их действий, наоборот, она сама может сыграть с ними злую шутку и ввести в несчастье: Бориса Вячеславича «слава на судъ приведе», а Изяслав сын Васильков, который «притрепа славу д‡ду своему Всеславу», сам в итоге оказался «подъ чрълеными щиты на кровав‡ трав‡ притрепанъ»152 . Гореславичем из Святославича стал и Олег, основатель княжеской ветви Ольговичей, своими подвигами ковавший «крамолы» и «усобицы»153 . Наконец, стремление к славе Игоря и Всеволода также обернулось «тугой», «хулой» и «нуждой».
Однако, как ни странно, именно в такой двойственности в «образе» славы, которая легко может обернуться горем и смертью, обнаруживаются точки соприкосновения «Слова» и современной ему литературы домонгольской Руси. Как автор «Слова», восхищаясь мужеством и доблестью князей и дружин, никогда не воспевает смерть и гибель, так же он и не делает славу некоей идеальной ценностью. Он воспринимает её скорее как двуликого Януса и указывает на её условность описанием той «тьмы», которая «св‡тъ покрыла», т. е. всемирной катастрофы, которая произошла из-за того, что князю, жаждущему славы, «спала умь похоти и жалость знамение заступи»154 . Об истинных ценностях автор «Слова» прямо не говорит, но он намекает на них, когда, описывая подвиги Всеслава Полоцкого и упоминая, что тот «разшибе славу Ярославу», заключает пассаж о Всеславе «припевкой» «смысленого» Бояна: «ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути»155 . Автор «Слова», таким образом, хорошо осознаёт условность, конечную тщету перед «судом Божиим» всех «славных» деяний. Конечно, в таком отношении можно усмотреть имплицитно присутствующее в «Слове» знание о том, что, кроме земной, существует ещё и высшая, небесная слава156 .
Нам осталось оценить употребление выражения «ищучи себе чести, а князю славы» и понятия «честь» в «Слове о полку Игореве».
Разумеется, идея Ю.М.Лотмана о том, что «слава» в этом выражении соответствует «сюзерену», а «честь» — вассалу, не может быть принята157 . В памятниках литературы домонгольской Руси и военная, и прочая «мирская» «слава» прилагается по отношению к дружине и знати. «Честь», как мы видели по Киевскому своду кон. XII в., является одним из основных понятий межкняжеских отношений, и в летописи, наоборот, значительно реже используется в отношении дружины и знати, чем в отношении князей.
В летописи сочетание «слава и честь» как устойчивая формула используется, в частности, и для характеристики военных побед (хотя было бы неправильно, как говорилось выше, расценивать её как «традиционную воинскую формулу»). В тех случаях, если речь идёт о походах и победах русских полков над иноплеменниками, особенно половцами, слава и честь в Киевском своде могут быть даже взаимозаменяемы: русские князья и дружины ищут и добывают как честь, так и славу. Ничего удивительного в том, что автор «Слова» использовал это выражение при описании военного похода русских князей на половцев, нет. В то же время в литературе домонгольской эпохи сочетание слов «честь» и «слава» могло использоваться в самых разных контекстах и ситуациях, и устойчивой формулы, которая бы применялась не в контексте восхваления Бога и святости, ещё не сложилось. Сочетание этих слов могло совершенно по-разному составляться в разные выражения в зависимости от жанра, стиля произведения, художественного вкуса автора. Например, в том же Киевском своде летописец в некрологе Ярославу Галицкому находит такую форму словоупотребления: «б‡ же князь мудръ и р‡ченъ языком и богобоинъ и честенъ в земляхъ и славенъ полкы...» 158 Автор «Слова о полку Игореве» использовал свои средства художественной выразительности и традиционное словосочетание интерпретировал несколько по-своему, и ни о чём кроме его оригинальности и творческой смелости это не говорит.
Кроме этого выражения, в «Слове» ещё один раз упоминается слово «честь»: Всеволод бьётся, «забывъ чти и живота». Два раза в одном месте повторяется словообразование «нечестно» — Святослав Всеволодич с «златым словом» обращается к Игорю и Всеволоду: «рано еста начала Половецкую землю мечи цв‡лити, а себ‡ славы искати. Нъ нечестно одол‡сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте»159 .
Интерпретация этих мест Д.С.Лихачёвым стала общепринятой (ей в целом следует и Ю.М.Лотман в своих построениях). «Честь» здесь интерпретируется как «феодальная»: князья выступили в поход своевольно, «без разрешения их старшего князя», поэтому говорится, что Всеволод «забыл» свои «вассальные обязательства» перед киевским князем, а затем Святослав упрекает князей за «своевольство»160 .