Теоретически существовал и другой вариант - царь капитулирует, дает согласие на предложения оппонентов - на отказ от покровительства "турецким христианам", на установление над ними коллективной гарантии держав (иными словами - на их надзор над его отношениями с султанским двором). В таком случае урегулирование обошлось бы без территориальных потерь с российской стороны и разоружения на Черном море, к чему привела Крымская война.
Пойти на подобное унижение Николай I, искренне веривший в божественную предначертанность своей миссии, мнивший себя первым венценосцем Европы, - не мог. Признать себя политическим банкротом, расписаться в дремучей отсталости возглавляемого им 30 лет государства он оказался не в состоянии и решился на войну, безнадежную с самого начала [5].
Самодержец выступал как Дон Кихот Священного союза, он верил в некую высшую солидарность помазанников Божьих. Не какая-нибудь либералка, а фрейлина цесаревны Марии Александровны Анна Федоровна Тютчева записала в дневнике: царь сделался "как бы опекуном государей и полицмейстером народов. Но ни те, ни другие не были ему за то благодарны: одни потому, что чувствовали себя униженными покровительством, иногда становившимся для них гнетом, другие потому, что видели в России врага всякого прогресса" [6].
Николай I твердо рассчитывал на благожелательный нейтралитет Пруссии и Австрии. Но родственный берлинский двор от него отвернулся, а венский его предал, примкнув по сути дела к вражеской коалиции, непрерывно шантажируя российскую дипломатию угрозой вступления в войну с оружием в руках. Справиться с альянсом Великобритании, Франции, Турции, Сардинии и де-факто Австрии России было не по силам. Душевную горечь поражения смягчала слава обороны Севастополя. И, главное: вся думающая Россия осознала - так дальше жить нельзя. Вполне благонамеренный высокий чиновник, начальник управления по делам печати МВД Е.М. Феоктистов подводил итоги прошлого царствования: "Гнет, тяготевший над умственным движением в николаевское время, мнимый консерватизм, состоявший в том, чтобы ограждать все безобразия крепостного права, беззакония и неправду в судах, произвол и корысть администрации, принес свои плоды" [7]. Настала пора великих перемен.
Пришедший к управлению внешними делами князь Александр Михайлович Горчаков предавал анафеме сковывавшие дипломатию традиции Священного союза: "Моральные и материальные силы, столь часто использовавшиеся в чуждых нам видах, отныне должны быть устремлены исключительно на благо и величие народов, ей (России. - В.В.) доверившихся". Следовала жесткая оценка сложившегося положения: основные оппоненты - Великобритания и Австрия. Первая "на Черном море и на Балтике, у берегов Каспия и Тихого океана - повсюду является непримиримым противником наших интересов и всюду самым агрессивным образом проявляет свою враждебность" [8].
Гнев российской общественности обратился не против открытых врагов, а против коварной изменницы. Габсбургской монархии, "дряхлой, разноплеменной и разноязычной империи", как ее характеризовал журнал "Русская беседа". Столь же сурово относился к бывшей союзнице и Горчаков, именуя ее сателлитом Великобритании, чей "высокомерный патронаж" она смиренно принимала. "Венский двор ни на мгновение не переставал оказывать повсеместно враждебное влияние" по отношению к России. И как результат "полное уничтожение плодов вековой нашей деятельности на востоке, абсолютное порабощение христиан и увековечение угнетательского турецкого режима при преобладании Австрии и Англии является их целью" [9].
Основные задачи внешней политики выступали с полной определенностью: сбросить путы Парижского договора и возродить Черноморский флот, сохранить позиции на Балканах, не допустить скатывания России на положение державы второго ранга. Все это - не прибегая к силе и не посягая на мир в Европе. России предстояло сломать всю систему экономической и социальной жизни, построенную на крепостном праве, выползти из ямы глубокой финансовой задолженности, покрыть страну сетью железных дорог, перевооружить и реорганизовать дремуче отсталую армию, возродить флот, частично затопленный в Севастопольской бухте, частично состоявший из устарелых деревянных судов. И как в полном одиночестве, одной против всех обеспечить условия для проведения великих реформ? Партнер нужен был как воздух.
Заниматься поисками долго не пришлось. Российская дипломатия обнаружила трещину во вражеской коалиции, да еще какую - тенденцию к сближению явственно проявлял император Наполеон III. Взятие Севастополя осенило должной славой его царствование, а способствовать прочному утверждению Австрии в низовьях Дуная и реставрации здесь власти Турции он не собирался.
Заняв половину небольшого города Севастополя, союзники наступать дальше не решились, участь Карла XII и Наполеона I их не вдохновляла. В печать проникли сведения о срочном визите главы Форин оффиса лорда Д. Кларендона в Париж. Конечно, в Петербурге не знали содержания его писем жене, а оно бы порадовало российский МИД. "Не надо скрывать, - негодовал лорд, - что окончание войны абы как будет столь же популярно во Франции, как непопулярно у нас... Эти французы рехнулись на почве страха и жульничества. Боюсь, что император столь же деморализован, как и его правительство" [10]. Джон Буль был настроен решительно и готов воевать до последнего французского солдата. Но коса нашла на камень, а в одиночку владычица морей на сухопутье не сражалась.
На самом конгрессе выходящая за рамки этикета любезность Луи Наполеона по отношению к А.Ф. Орлову, их продолжительные беседы тет-а-тет за чашкой кофе вызывали у Кларендона крайнюю досаду. С помощью Бонапарта российской делегации в Париже удалось несколько обуздать экстремистские поползновения Лондона и Вены.
Наполеон III свои услуги ценил высоко. Уста его молочного брата и посла в Петербурге графа Ш.О. Морни источали мед и сахар, но затем следовал намек на желательность в сотрудничестве с Россией перекроить карту Европы и стереть с нее многие следы договоров 1814-1815 гг. О том же сам Наполеон III твердил царю во время их свидания в Штутгарте осенью 1857 г. Государь предпочел бы обсуждать иной вариант событий, связанный с пересмотром недавней Парижской системы договоров, но тут его обычно словоохотливые собеседники проявляли крайнюю сдержанность.
Обе стороны были намертво прикованы к трактату, но Россия - как узник, стремившийся от него избавиться, а Франция - как тюремщик, заинтересованный в его сохранении. Идиллию сближение двух стран не напоминало. 15 апреля 1856 г. Великобритания, Австрия и Франция подписали договор, согласно которому всякое нарушение недавно подписанного трактата рассматривалось как казус белли. Три державы решили увековечить учиненную ими в Париже бессмыслицу.
Но выбор у отечественной дипломатии отсутствовал. Интересы России были попраны в районе Черного моря и Балкан, где они в меньшей степени сталкивались с французскими, нежели с австрийскими, британскими и турецкими. Влиятельным проводником сближения с Францией выступал Горчаков, подчеркивая - именно со страной, а не с режимом Наполеона III ("Следует установить согласие не с той или иной династией, а именно и исключительно с Францией"). Он призывал отбросить идеологизированный и личностный подход во внешнеполитической ориентации, чем грешил Николай I, и руководствоваться исключительно геополитическими соображениями. Впору здесь привести слова Павла I из его письма генералу Бонапарту: "Так как взаимно два государства, Франция и Российская империя, находясь далеко друг от друга, никогда не смогут быть вынуждены вредить друг другу, то они могут, соединившись и постоянно поддерживая дружеские отношения, воспрепятствовать, чтобы другие своим стремлением к захвату и господству не могли повредить их интересам" [11].
Николай I не следовал здравым мыслям, иногда посещавшим голову отца. Отдавая дань дипломатии чувств, он сильно испортил отношения с Францией: Луи Филиппа Орлеанского он именовал "королем баррикад"; несколько лет по его прихоти и вопреки здравому смыслу отношения между Петербургом и Парижем поддерживались на уровне поверенных в делах, а не послов. И Луи Наполеону самодержец нанес обиду, обратившись к нему не с обычными между венценосцами словами "брат мой", а с безличным "добрый друг". Но существовали мощные факторы, побуждавшие Наполеона III предать забвению прошлые обиды и стремиться к сближению с Александром II. Парижский парвеню не собирался ограничиваться славой Крымской войны. На повестке дня стояло достижение "справедливых границ" на востоке, что грозило столкновением с Австрией и с большой степенью вероятности - со всей Германией при настороженной, если не сказать враждебной позиции Великобритании, горой стоявшей за сохранение баланса сил на континенте. Наполеон нуждался в партнере для отвлечения сил возможных противников, и почему бы не воспользоваться клокотавшей в России ненавистью к "венской предательнице" для того, чтобы расправиться с нею беспрепятственно, а то и в сотрудничестве с русским медведем?
Первому испытанию франко-русский альянс подвергся в 1858-1859 гг. Наполеон приступил к осуществлению плана по вытеснению, в союзе с Сардинским королевством, Габсбургов из Италии. Нейтралитет России был ему обеспечен, но в Париже мечтали о большем, о привлечении самодержавия к растерзанию дунайской монархии. В завязавшихся в глубокой тайне переговорах Наполеон предлагал следующее: при наступлении войны Россия разрывает с Австрией дипломатические отношения и сосредотачивает на границе с нею 150-тысячную армию, дает согласие на присоединение к Франции Савойи и Ниццы, на образование в Верхней Италии государства с населением приблизительно в 10 млн. жителей и не откажет, в случае провозглашения независимой Венгрии, в ее признании. Если петербургский кабинет пойдет дальше и вступит в войну, ему в награду будет предложена Галиция. И тогда Тюильри при заключении мира обещал поддержку в изменении тягостных для России условий 1856 г. [12]. Маленький Наполеон затевал большую войну и предлагал России прицепиться к его колеснице и способствовать его утверждению в роли европейского гегемона.