Смирин В.М.
Свидетельства источников (в основном эпиграфических) о рабах и отпущенниках римской Испании достаточно обильны (хоть и не идут в сравнение с италийским материалом). Основная их часть сведена в книге X. Мангаса1. Его свод, требуя коррективов и дополнений2, должен тем не менее служить отправным пунктом для каждого обращающегося к теме.
Проблемы, связанные с этим материалом, в основном не специфичны для Испании. Назовем из них две. Первая – отбор материала3. Для лиц, упомянутых в надписях, только прямое обозначение «servus/serva» или «ancilla» может служить неоспоримым признаком рабского статуса. Ни характер имени4, ни даже такие слова, как «verna» или «alumnus», взятые вне контекста, формального критерия не дают. Часто рабский (или отпущеннический) статус того или другого лица можно лишь предполагать с большей или меньшей вероятностью. Но отказываться от использования небесспорных данных, на наш взгляд, не стоит. Это обеднило бы картину, тем более что споры о статусе отдельных лиц были хорошо известны и самой жизни римского общества5.
Вместе с тем в кратком очерке не может найти применения немалая доля бесспорного материала, и это связано с другой проблемой – проблемой «невыразительной» надписи, содержащей минимум прямой информации. Пути к использованию таких надписей можно искать, но настоящий очерк (как и работа Мангаса) остается в пределах первого приближения к материалу. Поэтому нет здесь и попытки детализованной дифференциации наших данных – хронологической (основной материал относится к I–III вв. н.э.)6 и географической.
* * *
Испания, видимо, уже в начале I тыс. до н. э. была знакома с выходцами из Финикии и Эгейского бассейна, а значит, и с более развитыми обществами. Позднее здесь действовали, основывая колонии, и греки, и карфагеняне. К появлению в Испании римлян рабство там было достаточно распространено. (Вспомним хотя бы о сагунтянах, распроданных Ганнибалом в рабство по всей Испании.– Liv., 28, 29.)
Интересны свидетельства о каких-то формах коллективного «рабства» в доримской Испании. Надпись, видимо, I в. до н.э. (CIL, II, 5041 = Dessau, 15 = D'Ors. EJER, № 12) сохранила для нас текст (или изложение) пропреторского эдикта Эмилия Павла (189 г. до н.э.) об освобождении рабов города Гасты (Hastensium servei), которые населяли крепость Ласкуту, «владея городом (oppidum) и землей». Подобные архаические формы зависимости7 в ходе романизации упразднялись, а частью, возможно, сближались с обычным рабством (к которому их приравнивали уже сами акты освобождения8). Рабы города (обычные, впрочем, и по всей империи) и gentilitatis нередки и в надписях императорского времени.
Освоение Испании римлянами проходило в войнах (и не только завоевательных – гражданские войны Рима I в. до н.э. не оставили в стороне и Испанию). Сопровождаясь массовыми порабощениями и продажами9 (а иногда и, напротив, отпусками на волю) коренных жителей, притоком нового населения (в частности, и рабского), выводом колоний и распространением городского строя, эти события составили более чем двухвековую эпоху, изменившую лицо страны. Заключительным этапом завоевания стали войны с кантабрами и астурами (29–19 гг. до н.э.). Гораций не раз упоминает кантабров, «непривычных к римскому игу», а затем «наконец-то укрощенных и порабощенных» (Carm., II, 6; III, 9 и др.). В этой связи мы в последний раз встречаемся у римских писателей с рассказами о «дикости» испанцев, предпочитающих смерть рабству, о совместных самоубийствах по решению общины (Strabo, III, 4, 17; Cass. Dio, 54, 5). Последняя вспышка сопротивления римлянам тоже была делом кантабров, которые, попав в плен и будучи проданы в рабство, убивали своих господ и возвращались на родину (Cass. Dio, 54, 11).
Однако уже к этому времени часть Испании (Бетика, восточное побережье Тарраконской провинции) была глубоко романизованной: местные языки забывались, менялся весь жизненный уклад; внутренние районы Тарраконской провинции и в еще большей мере ее запад и север (Галлеция, Астурика, область кантабров), провинция Лузитания сохраняли (и в позднейшее время) гораздо больше местных особенностей и институтов10.
Наши источники позволяют судить и о составе и характере римской (точнее – италийской) иммиграции в Испанию II–I вв. до н.э. В Тарраконе обнаружено более полутора десятка надгробий позднереспубликанского времени (сведены в RIT, № 3– 17), некоторые из них групповые. Среди погребенных отпущенники (как правило с указанием на статус) составляют абсолютное большинство (более 15 человек), рабов четверо (двое мужчин, две женщины), свободнорожденные и incerti очень немногочисленны. Большинство рабских имен греческого происхождения (иногда в латинизированной форме). Попадаются и латинские имена из типичных рабских (вроде Crescens или Ridicula – оба из RIT, 6). По мнению Альфельди (RIT, S. 5, под № 6), «рабы и отпущенники принадлежали к familiae италийских domini; мужчины, весьма вероятно, были агентами и представителями торговых домов, между прочим, конечно, и из Капуи». Можно вспомнить и о «множестве италийцев», устремившихся, по рассказу Диодора (V, 36, 3), в богатую рудниками Испанию в поисках наживы, приобретавших рабов и пускавших их в оборот. Италийские nomina не были редкостью в римской Испании11, и следует отметить, что, как и в ряде других провинций12, лица из несвободнорожденных сословий стали одним из передовых отрядов романизаторов. Еще бы – какой-нибудь вчерашний раб по имени Philargurus (sic – RIT, 13 = CIL, II, 4391) или Ampio (вместо Amphio – RIT, 3 = CIL, II, 6119), украшенный к тому же римскими praenomen и nomen, чувствовал себя здесь уже римлянином. Рабовладение в его римской форме «размножалось почкованием». Романизации способствовало постепенное предоставление испанским городам римского гражданского или латинского права (последнее в 74 г. было распространено на все не имевшие его до тех пор городские общины Испании)13. Экономика Испании в I–III вв. переживала расцвет, и Плиний, перечисляя ее преимущества перед Галлией, не забывает упомянуть «выучку рабов» (servorum exercitio – N. h., 37, 203).
Вопрос о происхождении рабов римской Испании рассмотрен нами в другой работе14, здесь повторим лишь общие выводы. «География» происхождения испанских рабов весьма широка, и этнический состав очень пестр. Это указывает на большую мобильность (в прямом смысле слова) рабского населения империи. Рабы – выходцы с греческого Востока, видимо, были не менее многочисленны, чем выходцы из более близких областей Европы или Африки. Рабы местного происхождения составляли заметную, но далеко не основную долю рабов римской Испании.
* * *
Переходя к вопросу о занятиях и некоторых аспектах положения рабов, хотелось бы начать с юридического текста I в. н.э., известного как «формула из Бетики», или «бронза из Бонансы» (CIL, II, 5042, 5406 = Bruns, p. 334 = Arangio-Ruiz, Neg., p. 295 = D'Ors. EJER, № 39)15. В тексте фигурируют двое свободных (чьих имуществ касается сделка), раб одного и раб другого. Но эти рабы, равно названные условно-хрестоматийными именами Дама и Мида, выступают в разных ролях: один в роли представляющего господские интересы (и личность16) контрагента сделки, другой в роли ее объекта, т.е. имущества. Эта ситуация представляет собой простейшую, как сейчас говорится, модель античного рабовладельческого общества Римской империи. Отношения рабовладелец – раб пронизывали его снизу доверху, и рабов (не говоря об отпущенниках) можно было встретить на любом общественно-бытовом уровне17 – вплоть до приближенного к императору круга.
Наиболее разительны известные примеры богатых и влиятельных рабов принцепса, и прежде всего – занятых в имперском аппарате управления. Но ведь организация этого аппарата развивалась из форм управления, сложившихся в первичной ячейке рабовладельческого общества – фамилии. Пренебрежение исследователя дифференциацией в среде самих рабов, разностью положений, в каких раб может выступать, подчас искажает восприятие источника. Так, А. Бланке и X. Лусон (а за ними X. Бласкес и Мангас) видят в CIL, II, 957 (из медных рудников Риотинто: Theodorus Diogenis vicarius Firmiae Epiphaniae dominae sanctissimae d. d.) свидетельство улучшения положения рабов в рудниках18. Но подобное посвящение (выполненное хорошими буквами), конечно, не принадлежало рядовому рабу из рудников, а место находки надписи и прямое обращение «викария» Теодора к госпоже заставляют предположить, что именно ею он был выделен в помощь и в пекулий другому рабу (Диогену, чье место в фамилии было, надо думать, еще более высоким) и был занят в сфере управления хозяйством19. Другой пример: RIT, 54 = BRAH, 43, р. 454 sq. (Тарракона, II в., из святилища Тутелы): Baba L(ucii) Numisi Stici (servus) Tutelae v.s.l.m. quod aedificium duarum officinarum salvos recte peregit et aedem. Мангас считает Бабу каменщиком20, но характер надписи заставляет видеть в нем скорее производителя работ. Иногда о том, что рабы, упомянутые в надписи, принадлежали к верхушке фамилии, можно заключить из высокого качества букв и рельефов. Такова CIL, II, 2431 (Bracara Augusta): Agathopodi Т. Satri, Zethus conservus.
Надписи с указанием на род занятий раба или отпущенника составляют сравнительно небольшую долю (исключая надписи императорских рабов и гладиаторов). Поэтому не приходится пренебрегать и небесспорным материалом.
О занятиях сельских рабов надписи не сообщают почти ничего, хотя широкое распространение рабства в сельском хозяйстве Испании не подлежит сомнению. Как отмечает Мангас, уже наличие колоний, выведенных сюда римлянами21, сельских вилл, известных по раскопкам22, свидетельствует о заимствовании из Италии тамошних форм рабовладельческого сельского хозяйства. Упоминавшаяся уже «формула из Бетики» позволяет думать, что передача земельного владения из рук в руки была естественным образом сопряжена с передачей рабов (is fundus eaque mancipia – fundus Baianus и homo Mida)23. Марциал (X, 37, 12), рассказывая, сколь обильны устрицы на берегах «Каллаикского океана», говорит, что и рабы поедают их с дозволения господина (в чьих владениях, значит, были не только устрицы, но и рабы)24.