Каждый день, объезжая город и замечая где-то привядшие листочки, герцог останавливался, заходил в дом и грустно сообщал хозяевам, что теперь из-за их нерадения придется самому поливать «их акацию». Как правило, таких случаев дважды не повторялось.
Одесса, как и вся Новороссия, обожала Ришелье. Это была абсолютная, неслыханная, никем, пожалуй, не превзойденная популярность, обильно пропитавшая все слои разномастного одесского общества сверху донизу. В их градоначальнике материализовывалось все то, во что они и верили. Оказывается, человек, облеченный властью, может быть честен, бескорыстен, справедлив, милосерден.
Герцог Ришелье был близорук. Проезжая по улицам Одессы, он просил кого-нибудь из сопровождающих дать ему знать, если на ближайших балконах появятся дамы. В таких случаях герцог снимал шляпу и галантно раскланивался. А иногда, будучи в одиночестве и не желая обидеть прекрасный пол, он на всякий случай приветствовал абсолютно пустые балконы. Жители замечали это, посмеивались и ...еще больше любили «своего Эммануила Осиповича».
А в памятном 1812 году этот редкостный человек за более чем непростые годы служения чужой стране и чужому народу, не растеряв ничего из своей природной утонченности, показал себя настоящим стоиком.
Невозможно представить, что перед Ришелье, с его обостренным чувством чести и совестливости, весть о вступлении Франции в войну с Россией не поставила трудных вопросов... Нет, Ришелье не отказался от своей родины. Он предпочел остаться французом, преданным России. Хотя если герцог вообще был способен кого-то ненавидеть, то таким человеком был Наполеон. Для Ришелье он всегда был наглым самозванцем, а теперь, ввиду перехода русской границы, стал демоном, ввергшим Францию в пропасть. «Эммануил Осипович» уже хорошо знал Россию и ее граждан, чтобы не понимать, чем закончится этот поход для французов. Он «определился» в своей позиции быстро и совершенно четко.
Манифест о начале военных действий был получен в городе 22 июля, и через несколько дней Ришелье в Собрании представителей всех сословий Одессы обратился с призывом «явить себя истинными россиянами» и жертвовать на борьбу с Наполеоном. Сам Ришелье отдал все, что у него было, — 40 000 рублей.
Император Александр отказался удовлетворить его просьбу об участии в боевых действиях. И на то была серьезная причина: в Одессе вспыхнула эпидемия чумы. В августе рокового 12-го в городе внезапно умерло около тридцати человек. Одесса, которую и раньше навещала зловещая гостья, не знала о тех мерах, которые на сей раз предпринял градоначальник. Чтобы чума не попала в глубь страны, по Днестру и Бугу были выставлены кордоны. Весь город был поделен на сектора, за каждым из них закреплялось официальное лицо. Все крупные здания были превращены в больницы. А так как эпидемия все же не утихала, в ноябре был установлен общий карантин: никто не смел покидать свое жилище без специального разрешения. Еду разносили по квартирам строго два раза в день. По прилегающим холмам строили времянки, переводя туда жителей из зараженных жилищ.
Даже сейчас от описаний Одессы той поры веет жутью — мертвая тишина на улицах, горящие костры, телеги, увозившие горы мертвых тел. И в этом безлюдье — высокая, сухопарая фигура герцога была как вызов смерти. Каждое утро в 9 часов его видели на площади у собора, где был организован «командный пункт спасения» и откуда он вместе с помощниками начинал свой рейд по измученному городу.
«Он с опасностью для собственной жизни являлся там, где болезнь особенно свирепствовала, утешал страждущих и лично подавал им помощь, от умиравших матерей принимал на руки оставшихся младенцев», — писали современники о героическом поведении градоначальника.
Однажды Ришелье оказался свидетелем того, как насмерть перепуганные жители не хотели хоронить умерших соседей. Герцог сам явился туда, взял лопату и стал рыть могилу. Это устыдило людей. «Строгий к самому себе, неутомимый, самоотверженный, он подавал пример всем окружающим. В его присутствии, на его глазах немыслимо было сидеть сложа руки и относиться ко всему кое-как». Да, герцог стоически выдерживал огромную физическую и психологическую нагрузку, однако по его письмам видно, что мор в Одессе он переживал как личную трагедию. В письме к императору от февраля 1813 года Ришелье называл чумную Одессу настоящим адом.
Но как только удалось страшную гостью выгнать из города, Ришелье с новой силой взялся за свое: писал предложения по дальнейшему благоустройству Новороссийского края, рассуждал о пошлинах, словом, всячески радел о будущем любезной его сердцу Одессы.
Стоит вникнуть в собранные в 54-м томе «Сборника Императорского Русского Исторического общества» письма Ришелье во Францию, чтобы понять, до какой степени этот человек не мыслил себя без Одессы. И долго еще отголоски рассказов о его проводах, запечатленные на пожелтевших газетных страницах, говорили о том, каким для нее, Одессы, эти проводы стали горем.
26 сентября 1814 года. Одесса. Дадим слово очевидцам:
«День отъезда герцога был днем траура для Одессы; большая часть населения провожала его за город, посылая ему благословения, и более 2000 человек следовало за ним до первой почтовой станции, где приготовлен был прощальный обед. Герцог был рассеян и печален, как и все провожавшие его. Каждый старался сдерживать себя, чтобы не слишком огорчать герцога; но выражение печали обнаруживалось против воли: предчувствие, что герцог более не возвратится, было написано на всех лицах. Пошли взаимные сердечные излияния; герцог просил, чтобы ему дали уехать; подняли бокал за благополучное путешествие и возвращение. Крики «ура» огласили степи; но скоро они были заглушены рыданиями: чувство печали взяло верх, и все кинулись, так сказать, на герцога, собиравшегося сесть в экипаж; его стали обнимать, целовать ему руки, край его одежды; он был окружен, стеснен толпою и сам залился слезами. «Друзья мои, пощадите меня...», и несколько лиц понесли его к экипажу...»
Почему Ришелье уехал? Поражение в войне возвело, наконец, на трон очередного Бурбона — Людовика XVIII. Призыв короля помочь отечеству в тяжелую послевоенную пору не мог оставить герцога безучастным. Едва ли ему хотелось покидать Одессу, свое дорогое дитя, вырванное из равнодушных, хищнических рук. Но этот Ришелье был человеком долга и, как его называли, «рыцарем монархизма».
Он уезжал все из того же, теперь уже, пожалуй, самого маленького, в Одессе дома, который дал ему кров почти 12 лет назад, одетый все в ту же неизменную шинель, которую знал весь город. Он ничего не нажил за годы труда непосильного и вдохновенного одновременно. Даже дачу, устроенную в Гурзуфе, ему пришлось продать «за недостатком средств».
В целом карьера политического деятеля во Франции Ришелье не удалась. Он был слишком честен и благороден для этого ремесла. Ему не нравился и общий настрой общества: ненависть, злоба, нетерпимость. Уход в отставку означал для него нищету, но Ришелье это не остановило. Хотя о степени его бедности свидетельствует тот факт, что ему пришлось продать свои русские ордена, украшенные алмазами. Он вел обширную переписку с одесситами, всем интересовался, посылал семена и саженцы. Воистину «где сердце наше, там и место наше».
Его парижское окружение меж собой считало герцога «человеком России», не очень доверяло ему, иронизируя, что нет такого француза, который бы лучше знал очертания крымских берегов, чем герцог Ришелье. Что ж, уж последнее-то точно было правдой!
Остались свидетельства того, что герцог все-таки собирался вернуться в Одессу. В январе 1822 года он писал старому другу, одесскому негоцианту Сикарду:
«Я намерен посетить вас будущим летом. Я не могу сделать этого ранее, потому что не преминут сказать, что я еду продавать России тайны Франции».
До того лета Ришелье не дожил. Он, человек спартанской закалки, никогда не болевший, пройдя невредимым через турецкие пули и чуму, умер мгновенно, в 55 лет, как писали — «от нервного удара». Одесский градоначальник был последним из рода Ришелье...
Надпись на латунной табличке памятника «Дюку» на Приморском бульваре в Одессе:
«Герцогу Еммануилу де Ришелье,
управлявшему с 1803 по 1814 год
Новороссийским краем и положившему основание
благосостояния Одессы, благодарные
к незабвенным его трудам жители всех сословий».